Константин Преображенский - КГБ в русской эмиграции Страница 40

Вскоре оттуда позвонили снова. Подняв трубку, я узнал голос героя-разведчика Геннадия Захарова, своего бывшего начальника, того самого, который когда-то предупреждал меня о том, что я должен согласовывать с руководством разведки все свои статьи даже после увольнения.

—К тебе накопилось слишком много вопросов! - сказал он, и в его голосе слышалось торжество. - Приезжай к нам завтра утром на беседу!..

—Как только я войду в здание разведки КГБ в Ясенево, известное всему миру, вы меня там тотчас сфотографируете. А потом подсунете фотографию японским корреспондентам. И они будут думать, что я по-прежнему работаю в разведке. Это провокация, и я на нее не поддамся! - ответил я.

—Ну, тогда давай встретимся на нейтральной территорий... - предложил Захаров.

—Нет, на это я тоже не согласен, потому что это будет похоже на встречу с агентом, и еще неизвестно, какую пакость вы мне сделаете во время этой встречи. Если хотите, приезжайте ко мне домой... Но учтите: секрет из вашего посещения я делать не буду. Я расскажу о нем иностранным журналистам, опубликую статью в газете...

—Но ведь тогда тебе придется выдать мое имя. А это - преступление! - парировал Захаров.

—Обойдусь и без имени! - сказал я.

Захаров со вздохом согласился: видимо, слишком уж настойчиво требовало от него руководство разведки во главе с Примаковым личной встречи со мной. Интересно, для чего же им нужен именно личный контакт? Я же решил согласиться на встречу для того, чтобы понять, какую именно месть планирует мне разведка.

Поездка ко мне домой несла унижение Захарову: ведь я младше его по званию, к тому же отставник. Для меня же она была наиболее безопасной. Ведь дома и стены помогают...

Формально законов я не нарушил. В книге не раскрывались имена агентов КГБ и действующих сотрудников разведки. Значит, мне могли отомстить, лишь хитро придравшись к чему-нибудь другому.

Так и оказалось. Сидя у меня в гостиной, попивая чай и настороженно оглядываясь по сторонам, стараясь угадать, не прячутся ли в соседних комнатах японские журналисты, Захаров вдруг заявил дружеским тоном:

—Отдай мне рукопись своей книги!.. Высокое начальство хочет с ней ознакомиться.

—У меня ее нет, я ее передал японцам, а копии, себе не оставил! - соврал я.

—Очень жаль! - вздохнул Захаров, поднимаясь из-за стола.

—Рукопись могла бы прояснить некоторые вопросы...

Буквально через час раздался новый телефонный звонок. Голос был очень знакомым. Он принадлежал единственному из моих приятелей-японистов, который остался работать в разведке, Сергею Семилетову. Все остальные уже уволились. В семидесятых годах мы с ним вместе стажировались в Японии, в университете Токай. Потом поступили в разведку КГБ. Я - офицером-разведчиком, он - штатским преподавателем японского языка в Академии внешней разведки, в то время именовавшейся Краснознаменным институтом КГБ имени Андропова. Статус моего приятеля был ниже чем мой. Будучи всего лишь преподавателем, но не разведчиком, он считался членом обслуживающего персонала. Кабинетный работник, гражданский человек, а не офицер, Семилетов никогда не занимался агентурно-оперативной работой, не учился в школах разведки или контрразведки. И тем не менее, по приказу начальников, отважился обманом вытащить у меня русский текст книги. Разумеется, он тотчас выдал себя с головой.

—Я слышал, в Японии вышла твоя книга, - сказал Сергей Семилетов. - Не мог бы ты дать мне ее русский текст?..

—А зачем? - удивился я. - Ведь ты же можешь прочитать ее по-японски!

—Но, видишь ли, мне так хочется прочитать ее по-русски, чтобы понять твои писательские замыслы, - забормотал мой однокурсник смутившись.

—Я могу тебе пересказать их устно, - ответил я. - А теперь представь, что ты прочитал книгу какого-нибудь другого писателя. А потом позвонил ему домой и сказал: «А теперь дайте почитать ваши черновики!». Как, убедительно звучит такая просьба?..

Семилетов сконфуженно замолчал, а потом снова принялся бубнить про текст, как ни в чем не бывало. Столь бесстыдная манера поведения свойственна военным, которые любой ценой стремятся выполнить данный им приказ. Но друг-то мой официально военным не был!..

Посоветовавшись с юристами, я узнал, для чего разведке понадобилась рукопись моей книги. Она хотела вписать в нее что-нибудь преступное, - например, фамилии разведчиков, а потом обвинить меня в покушении на разглашение государственной тайны. А покушение на преступление - это тоже преступление, и сесть за него в тюрьму можно запросто.

А русский текст хранился у меня под кроватью. Я знал, что теперь ФСБ придет ко мне в квартиру с негласным обыском, чтобы выкрасть текст или снять с него копию, улучив момент, когда дома никого не будет...

Ведь сразу после того, как мне позвонил предатель-однокурсник, телефон зазвонил снова. Но этот звон был необычный, нехарактерный. Таких звонов вообще никогда не бывает. Он являл собой бесконечную трель, длившуюся семь минут. Я специально выжидал, когда она кончится. После этого я снял трубку и произнес вежливым голосом: «Алле»...

—Как слышно? - ответил мне грубый женский голос. Такими голосами разговаривают в России телефонистки. Но профессиональным чутьем я ощутил, что эта женщина была для меня своей. Она была из КГБ, где до недавнего времени служил и я. Такая в ее голосе была доверительность и непринужденность, свидетельствовавшая о том, что она говорит с кем-то из своих коллег-чекистов. Телефонистка КГБ проверяла, надежно ли работает система прослушивания моего телефона. Должно быть, она звонила не мне, а своему коллеге на другом конце провода, а телефон соединился с моим.

В КГБ это бывает довольно часто. Потому что техника там работает не очень хорошо. Должно быть, это наша традиция, восходящая к сталинским временам, когда у НКВД не было никакой необходимости хоть как-то маскировать свою деятельность: ведь все равно никто не осмелился бы сказать о ней ни слова из страха за свою жизнь.

В особенной степени не скрывалась эта деятельность перед своими. Когда я работал в разведке, все ее сотрудники открыто признавали, что наши служебные телефоны прослушиваются. Ровно без пяти девять утра, когда мы приходили на работу, все стоявшие в комнате телефонные аппараты, - а их было около пяти, и все с разными номерами, - начинали громко позвякивать. Это означало, что их подключали к прослушиванию. Ведь сотрудники службы внутренней безопасности разведки тоже приходили на службу к девяти часам.

Строго говоря, это можно было понять. Ведь разведка - учреждение архисекретное. Оттого каждый из нас старался, звоня по телефону домой, говорить с женой и детьми не больше пяти минут. Ведь если разговор бывал долгим, и службе внутренней безопасности надоедало его прослушивать, она просто обрывала его, и в трубке раздавались резкие, угрожающие, прерывистые гудки. Слушая их, мы замирали от страха: а вдруг это скажется на твоей карьере?!..

Порой такие же гудки раздавались даже в телефонных трубках начальников. Об этом они сами сообщали нам с чувством унижения и обиды. Значит, прослушивают всех, невзирая на чин! Это давало нам чувство хоть некоторой моральной компенсации.

Но и в разведке техника иногда давала сбои, и в наши разговоры вмешивались отрывистые голоса тех, кто нас прослушивает. Все они были мужскими. Это означало, что прослушивать сотрудников разведки позволяют только офицерам-мужчинам во избежание огласки.

—Держу на контроле! - вдруг слышались в трубке строгие голоса. - Подключайтесь к номеру 27-23, там уже разговаривают, а контроля нет!..

Убедившись в том, что мой домашний телефон прослушивается, я понял все остальное. Ведь ФСБ очень редко ограничивается одним лишь контролем телефона. Его прослушивание означает только то, что я нахожусь в разработке ФСБ, и ко мне можно применять все основные силы и средства этого учреждения.

Как пишут в учебниках контрразведки, эти силы и средства таковы: сами офицеры контрразведки (недаром один из них приходил ко мне домой), агентура (к ней относился штатский преподаватель Академии СВР Сергей Семилетов, упрашивавший меня дать ему русский текст книги), а также оперативная техника. А это - контроль телефона, почтовой корреспонденции, а также наружное наблюдение, то есть слежка на улице.

Я тотчас же решил проверить, применяют ли ее против меня. Для этого я попросил жену понаблюдать за мной из окна, когда я буду подходить к автобусной остановке. В разведке этот прием называет «контрнаблюдением». Остановка автобуса видна из нашего окна как на ладони.

Моя жена неоднократно осуществляла контрнаблюдение за мной, когда я был советским разведчиком в Токио. Опытным глазом она определила, что слежка есть. В некотором отдалении за мной шел человек, внимательно наблюдавший за тем, как я сажусь в автобус. Возможно, он сообщил об этом по рации, но ведь ее микрофон у сыщиков вшит в воротник пальто, и посторонний человек этого не может заметить... Должно быть, до этого он дежурил в машине, стоявшей около моего подъезда...