Коллектив авторов - Богословие личности Страница 41

В таком понимании нет ни поглощения человеческой личности неумаляемой личностью Бога (как у Соловьева), нет здесь и смешения божественного и человеческого (как у Франка). Нет и побежденного и «обессиленного» Ничто самого Бога (как у Бердяева). Такое преимущество системы Карсавина отчасти вызвано включением этого Ничто в сам концепт личности, изначально божественной, а затем уже человеческой. Обратимся же теперь к его работам.

Первоначально Карсавин характеризует личность как «конкретное бытие». Это определение может быть с легкостью применимо и к зарождающемуся еще в эллинистическую эпоху, и к уже окончательно оформившемуся в святоотеческой литературе противопоставлению между узией (ousia) и ипостасью (hypostasis).

В предварительном определении, сформулированном Карсавиным в работе О личности[394], личность – это «самососредоточение и самораскрытие бытия в особом его образе, из коего и с коим бытие соотносит иные свои образы». Представленная таким образом личность является, по терминологии Карсавина, «двухслойной»: она – и все бытие и один из его образов. «Личность не отделяет себя от бытия и не противопоставляет [ему]… Она не противопоставляет их бытию ни – себе как бытию, но соотносит их с собою, как особым образом бытия»[395].

Личность – это полнота бытия, и в момент возникновения бытия личность сопоставляет другие манифестации бытия самому себе, возвышает это бытие до личности и в действительности сама становится этим бытием, в то же время не посягая на отдельное существование новорожденной личности. Таким образом, личность – это конкретизация и реляционализация бытия.

Итак, личность – это также и унификация всего бытия, или всеединства. Но истинное всеединство – это триединство, понятие, которое Карсавин интерпретирует по-разному. В «Петербургских ночах» он придерживается скорее августинианского подхода, показывая Бытие как отношения Любви, Любимой и Любовника[396]. В О началах[397], например, Карсавин выражает позицию, более близкую Плотину, откровенно признавая, что многое из христианской мысли было сформировано категориями неоплатонизма. Более того, он постулирует, что понятия неоплатонизма были воплощениями гениальных догадок и озарений относительно природы реальности, которые, однако, страдали от искажений, вызванных недостатком богооткровенного содержания.

Таким образом, реализуя радикальный возврат к тем же нео-платоническим корням христианского богословия, которые питали Максима Исповедника, Псевдо-Дионисия, Григория Нисского и других отцов церкви, Карсавин представляет всеединство как триединство с легким уклоном в математику (тенденция, которую он позаимствовал у Николая Кузанского). Ниже я подробно проанализирую его философию с этой оригинальной точки зрения.

Корень Бытия, Бытие в себе (как перефразировал сам Карсавин известное понятие Канта) – это Первоединство. Первоединство, насколько оно само себя осознает, выражается во Втором Единстве. Это Второе Единство представляет собой разделение в Бытии, в то время как Первоединство познает себя. Но это Второе Единство одновременно является самоопустошением, так как оно принимает и эксплицирует бесконечное многообразие Первоединства. Таким образом, различие, или инаковость, между Первым и Вторым Единствами, между Я и тем, что не-Я в Бытии, растворяется в предельном множестве, которое отождествляется с Ничто, ибо в нем осуществляется полное отсутствие Единства.

Однако происходит воссоздание Я из Ничего. Для того, чтобы Второе Единство, а вместе с ним и Первоединство, не превратились в Ничто, Третье Единство, возникшее из Первого Единства, суммирует Второе Единство и возвращает его к Первоединству. Таким образом, Первоединство совершенным образом выражено во Втором Единстве: Первое и Второе Единства образуют идеальное Двуединство.

Важно, что Карсавин подчеркивает, как проявление Первого во Втором, разъединение Второго и его воссоединение в Третьем не могут быть разделены на «до» и «после»: все эти процессы происходят «одновременно» в Неопределенном Первоединстве. Это есть целостность всех трех стадий, а не некая четвертая стадия, которая противопоставляется «определенному» Первоединству. «Определенному», в силу своей целостности, единства источника и принципов разделения. Определенное Первоединство всегда растворяется, в то время как Неопределенное Первоединство – это полнота растворения и реинтеграции.

Можно сказать, что такой язык – слишком абстрактный и безликий, но, конечно, его нетрудно привести в соответствие с тринитарной терминологией. Определенное Первоединство – это Отец, Второе Единство – это Сын, Третье Единство – это Святой Дух, а Неопределенное Первоединство – это священная Узия. В отличие от Плотина, все эти единства выражают полноту Бытия и не являются уменьшенными эманациями бытия. Определенное Первоединство всегда полностью распадается на отдельные моменты, становясь Вторым Единством, и каждый раз «после» такого разделения оно вновь объединяется в Первоединство. Единство, разъединение и воссоединение всегда совершенны, совершаются полностью и до конца и вместе образуют Неопределенное Первоединство. Я Неопределенного Первоединства – это всегда Я – Рождающее, не-Я и снова-Я, или, как выразился Карсавин, демонстрируя этим связь между эллинистическими и библейскими элементами в своей философии, высшее бытие Бога, Его узия, лучше всего выражена Его собственными словами – «Я есмь сущий». В прочтении Карсавина это следует понимать парадоксально: и как процессуально-динамическое, и как статическое бытие. Мы не можем полностью понять, как это возможно, но Карсавин любит математические аналогии: бесконечное движение есть покой, в том смысле, что все точки в континууме будут двигаться с бесконечной скоростью, так что для бесконечного движения и покоя время и вечность будут включены во все-пространство и все-время[398].

Кроме этого, мы видим, что для Карсавина Бог – это «триличностная личность», триединство которой не теряется в плодотворном продуцировании еще большего количества личностей посредством открытия личности через вечно умирающий Логос к другим, первоначально находящимся за пределами Бога. И так как божественная личность – это и примирение божественной инаковости в Троице, олицетворение или обожение творения будет также заключаться в примирении его меньшей инаковости с божественной инаковостью без потери различий и без умаления полноты единства[399].

3. Предвечное богочеловечество

Последний момент чрезвычайно важен, так как иллюстрирует тот факт, что трактовка Карсавиным всеединства может избежать тенденции рассматривать сотериологическое растворение создания в Абсолюте как чистое растворение в недифференцированном единстве. Последнее получило название «неизбежная “тоталитарная” тенденция [всеединства] пренебрегать значимостью отдельной личности»[400]. В понимании Карсавина, тварь, которая фактически возникает из Ничто Второго Единства, или Логоса, чтобы спастись (обожиться), должна умереть и потерять свою индивидуальность. Это во многом истинно. Но смерть индивидуума и его слияние с Логосом обозначает, что он как бы «эксплуатирует» смерть Логоса: его «выносит, смывает, подхватывает» течением Логоса, когда Он восстанавливается Третьим Единством, Святым Духом. Возникая из Ничто, будучи Ничем, но ошибочно принимая себя за Нечто, тварь может подтвердить свое «Логоподобное Ничто» и, следовательно, воссоединиться в лоне Отца через Святой Дух. Но Ничто твари, история ее создания, не исчезает после воссоединения благодаря тому факту, что вечность – не отрицание времени, но бесконечное сохранение всех его моментов. Именно такое значение придает Карсавин обожению твари, или – состоянию святого, который, в соответствии с понятиями православного богословия, становится нетварным по благодати, а не по природе.

Я полагаю, что такой уход от «тоталитаризма» может иметь множество философских, богословских и даже (как предполагает сам выбор приведенного термина) политических следствий. Но я бы хотел остановиться на теологическом значении того факта, что Карсавин ввел понятие Ничто в триединство.

В работе О личности Карсавин утверждает, что Богочеловек, Иисус Христос, предвечно существует в Боге. Это предполагает, что все созданное и все человеческое вечно существует в Боге. Это подводит Карсавина под обвинение, что его метафизика, как и другие версии всеединства, догматически небезупречна в силу своего пантеизма. Для кого-то это не представляет проблемы, а даже приветствуется, так как показывает, что богословский язык Карсавина, кажущийся занудным тем, кто полагает, что философии следует держаться подальше от богословия, является всего лишь постфактум гарниром и способом угодить толпе. Но я не уверен, что Карсавин переступил догматические границы.