Джордж Макдональд - Донал Грант Страница 42

Истинный путь, хоть и узок, совсем не лишён прелести, ведь большинство горных тропинок гораздо приятнее любой широкой дороги. Идти по ним нелегко, но никак не тоскливо. По сторонам такой тропинки не каменные стены, а поля, леса и сады, а наверху — бескрайнее небо. Там встречаются и скорби, но чаще всего они кроются на обочине, так что с ними больше сталкиваются те, кто сворачивает с пути в сторону. Леди Арктура молчаливо переносила снедающую её тоску и до сих пор опиралась лишь на щедрые и обильные наставления всезнающей подруги, которой ни разу не приходилось сталкиваться с подлинными трудностями. В пределах своей собственной мудрости мисс Кармайкл была честна и последовательна, но сама её мудрость была глупостью. Она говорила то, что искренне считала правильным, но ошибалась в своих суждениях об истине. Она даже поступала согласно тому, что полагала истинным и полезным, но как бы ревностно человек ни делал ненужные и неверные дела, они никогда не смогут открыть перед его душой широкие просторы свободы и не помогут ему освободиться.

Прошла осень, надвигалась зима. Старым и немощным от неё одни тяготы и недуги (даже если они живут гораздо ближе к солнцу, чем мы с вами), но зато молодым и здоровым она обещает веселье даже среди северных снегов и морозов. Дейви не мог дождаться, когда же можно будет пойти кататься на коньках, и с явным нетерпением и удовольствием предвкушал, как он будет учить этой премудрости мистера Гранта, который сроду не скользил ни на чём, кроме собственных подошв, подбитых тяжёлыми гвоздями. Но встав на лёд, Донал довольно быстро ухватил эту радостную науку, особенно благодаря тому, что не боялся падать. Именно боязнь ошибки больше всего мешает нам продвигаться к подлинному мастерству.

Он часто навещал стариков Коменов, и их дружба и разговоры были для него постоянным утешением и опорой. Кроме того, его сильно поддерживали письма из дома, особенно те, что он получал от своего друга сэра Гибби Гэлбрайта, который нередко писал ему и от имени отца с матерью. Чем холоднее и длиннее становились ночи, тем выше подымалась вода в источнике его души, и вскоре оттуда снова полилась поэзия. Когда лето уходит из природы вокруг, нужно, чтобы оно поднималось у нас изнутри. И если человек хочет утешать других, утешение для себя самого он должен черпать из собственного колодца. Сидя в своей башне, подобно орлу, взмывающему над низменными земными делами, Донал жил полнее и дышал свободнее, чем все остальные обитатели замка. Я не сомневаюсь, что старый сапожник, сидящий у верстака с каким–нибудь обветшавшим башмаком в руках, дышал ещё более возвышенным, горним воздухом, чем Донал, слагающий свои баллады или корпящий над греческим Писанием у себя наверху. Но Донал шагал по тому же самому пути, что и его мудрый друг, — по единственному пути, которому нет конца, потому что ведёт он к Божьему призванию и Его воле.

Донал нередко подумывал о том, чтобы познакомить старика с самыми лучшими стихами, которые он только знал, и посмотреть, насколько восприимчив тот окажется к поэзии. Но оказавшись рядом с ним, он неизменно забывал о своих планах и вспоминал о них лишь тогда, когда шагал домой: поток жизни, изливающейся из сердца пожилого сапожника, был настолько оригинальным и не похожим ни на что другое, что это начисто вытесняло из головы Донала всякие мысли о том, чтобы испытывать его — даже стихами.

Однажды днём, когда с деревьев уже опали последние листья и земля вокруг была пуста, как сердце дряхлого старика, всю жизнь жившего только ради себя, Донал, сидя у огня, подумал о прекрасном старинном саде. Сам сад исчез вместе с летом, но в памяти у Донала осталось живое ощущение его прелести. У подножия холма остался лишь голый остов былой красоты, но душа этого сказочного места продолжала парить в вышине доналова духа и к вечеру обрела плоть, но совсем иную, чем раньше. Она росла и росла, пока не наполнила своими мыслями сердце молодого поэта. Он присел к столу и начал писать. После многих зачёркиваний и поправок из–под его пера вышло вот что:

Старый сад

I Я вышел, от солнца млея,В задумчивый старый сад,Где в длинных, прямых аллеяхВысокие травы спят.Побеги густые скрылиСтаринной стены размах,Запутались сны и былиВ душистых его ветвях.Поблекли часы немые,Ушедший отмерив день,И словно навек застылаНа цифрах потёртых тень.И даже цветы, как будтоО славе забыв своей,Хранят в красоте минутнойВеличье минувших дней Чреда хризантем усталыхПионов нестройный хор,И маковый пламень алый,И пурпурных роз шатёр.В тени можжевельник мудрый,Как древняя крепость, строгИ молча за утром утроСудьбы отмеряет срок.В безмолвной тиши сонливойНеслышно текут года.И юной весне шумливойНеловко входить сюда.

II Я брёл по траве печальной,Весь сад обошёл кругом,И вдруг из аллеи дальнейОткрылся мне старый дом.Спокойный и величавый,Как доброго сена стог,Стоял он, лучам подставивСвой каменный серый бок.Решётчатой сенью оконГлядел он на листьев теньИ труб чередой высокойПрозрачный прорезал день.Внизу на веранде летней,Где пышный расцвёл жасмин,Искристой сверкнув кометой,Прошествовал вглубь павлин.И голуби стайкой белой,Под стать молодым мечтам,Как мысли невинной девы,Сновали то тут, то там.А птицы в глуши древесной,Как в давности прошлых лет,Всё так же слагали песни,Древнее которых нет, Про солнечный свет и счастье,Про то, что придёт любовь,И сгинет навек ненастье,И лето настанет вновь.И знал я, что где–то в доме,В застывшей его тишине,Девический нежный профиль,Мелькнул и исчез в окне,Но виделись деве милойНе ветхость глухих аллей,Не сумрак поры унылой,А золото вешних дней.

III Вот сумерки неторопливоСгустились в привычный круг,И съёжился дом стыдливо,Как брошенный кем–то друг.Как свечи, угасли розы,Покрылась трава росой,Спустились ночные грёзыНа смолкнувший сад пустой.Закутался мир вечерний,В прозрачную тьмы вуаль,Мне давней подругой вернойНа сердце легла печаль.Всё гуще чернели тени,И с ними — печаль моя,Покуда в немом томленьиС тоской не подумал я,Что жизнь для детей Адама Всё горше и всё трудней,И нет на земле бальзамаДля тяжких людских скорбей.

IV Но тут в тишине могильнойПочувствовал я, что вдругВ гостиной пустой и пыльнойЧужой встрепенулся дух,Во тьме, недоступной взору,В глухой, беспросветной мглеПрохлады ночной озёраНа бледном горят челе.Затянутый в шёлк бесплотный,Дрожит её гибкий стан,Скользит ветерок дремотныйПо зыбким пока чертам.Вот тонкой руки движеньемОтбросила прядь волос.Вздымается грудь в волненьиПод прядями лёгких кос.Я знаю: как только полночьКрылом над землёй махнёт,Ожившая дева молчаВ заброшенный сад сойдёт.

V Взирает луна бесстрастноС безмолвной выси своей,Так сонно и безучастно,Как будто мы снимся ей.А дева уж вниз сбегает,Подол подхватив рукой,Неслышной ногой ступаяПо дому в тиши ночной,И, словно ища кого–то,По саду бредёт с тоской.Не гнутся травы головкиПод лёгкой её стопой.В летящих своих одеждахК беседке она спешит,В глазах её безнадежныхРазлуки печаль сквозит.

VI Вдруг она незнакомца встретитИ исчезнет, судьбу кляня?Нет, она меня не заметитНе увидит, что рядом я,Не услышит дыханья ночи,Что объяла старинный сад.Видят жадно раскрытые очиТолько вечер сто лет назад,Словно нет ни аллей заросших,Ни унылости ветхой кругом.Ей мечтается только о прошлом,О весне, о луне и о нём.О погасших недавно окнах,О тропинках, где тени спят,О кустах и деревьях тёмных,Шелестевших сто лет назад.Всем ушедшим давно влюблённымНынче встретиться вновь дано.Только явится ль он потаённо,Как меж ними уж век решено?Устремится ль к былой подругеОн послушной мечтой своей?Протянув в нетерпеньи руки,Заспешит ли навстречу ей?И дарует ли ей свиданье,С губ угасших любви привет?Я смотрю и смотрю в ожиданьи,Но его почему–то нет.

VII Нет, не стану взирать я долеНа крушенье невинных грёз,Рвётся сердце моё от боли,И ослепли глаза от слёз.Видеть я не хочу сиротства,Скорби сердца, живого вновь,Что полвека уже не бьётся,Но не в силах забыть любовь.Только тщетно в порыве страстномК ней взывает душа моя.Все моленья мои напрасны Не услышит она меня.Снятся ей небеса ночные,Снится юный, притихший сад.Но уже не придёт любимый,Не придёт, как сто лет назад.

Глава 28