Коллектив авторов - Богословие личности Страница 46

г) Наконец, эта идентичность никогда не может в полной мере осуществиться в истории, пока природа продолжает диктовать человеку свои законы, особенно в форме смерти. Человечество опытно познает истинную онтологию личности, когда смерть перестанет быть чем-то «естественным». Пока же человек призван насколько возможно реализовывать в себе образ Божий, стремясь к освобождению от природной необходимости, «тайнодейственно» познавая на опыте «новое бытие» в качестве члена сообщества «рожденных заново» (в вышеупомянутом смысле) и сохраняя эсхатологическое ви́дение и ожидание преобразования мира. Онтология личностности, со всеми очерченными нами сейчас условиями, не может быть экстраполирована из истории или природы. Если она существует и не является нашей беспочвенной мечтой, значит она есть единственная имеющаяся у нас «аналогия» или доказательство того, что Бог существует. Если она не существует, значит наша вера в Бога не истинна; онтология в таком случае неприложима к личностности; мы остаемся со стремлением к личностной идентичности, которое никогда не достигнет цели. Но даже в этом случае его стоит поддерживать любой ценой. Ибо без него человек перестает быть человеком.

III. Заключительные выводы по вопросу об онтологии личностности

Кто есть я? Этот человеческий в самой сути своей вопрос не может задать ни одно животное. Таким образом, это тот фундаментальный вопрос, который делает нас людьми и свидетельствует о том, что личностность является исключительным качеством человека среди других живых существ. Даже если его не задают осознанно (как задают его в нашем западном мире), он обусловливает и окрашивает все наши чувства и действия, когда мы, в отличие от животных, не удовлетворяемся нашим бытием как данностью и желаем свободно утвердить свою собственную идентичность, создавая таким образом свой собственный мир (например, в искусстве, в безусловной любви, в прощении и т. д.).

Задавая этот вопрос, однако, человек обычно получает ответ, указывающий не на то, кто он есть, а на то, что он есть. Это «что» может принимать форму субстанциалистской или идеалистической философии, в которой личностное своеобразие утрачивается, потому что «идентифицируется», отождествляется с идеями или идеалами, в конечном счете определяющими человека. Оно также может выражаться в категориях натуралистического или биологического подхода, в котором воспроизведение человеческого вида считается в той или иной мере тождественным появлению личностей. С этим связана проблема пола, выдвигаемая сегодня на передний план феминистским движением. Все чаще и чаще звучит мысль о том, что женщины в нашем мире ощущают своего рода утрату идентичности. Неявный ответ на вопрос «кто я?», задаваемый женщиной, по сути, обусловлен в нашей культуре половой принадлежностью: ты – женщина. Но это – «что», а не «кто»[425]. Как же нам прийти к безоговорочному «кто» в ответе на этот вопрос?

В свете сказанного выше можно сделать следующие выводы.

а) В нашем тварном бытии вопрос «кто?» никогда не может быть полностью отделен от вопроса «что?» Вот почему любые попытки создать подлинную онтологию личностности чреваты затруднениями. Тем не менее, чтобы человек оставался человеком в истинном смысле слова, вопросы «кто?» и «что?» всегда должны быть четко разграничены. Личностность не состоит в тех или иных качествах либо способностях – биологических, социальных или нравственных. Личностность заключается в ипостасности, то есть притязании на уникальность в абсолютном смысле слова, и это невозможно обеспечить путем обращения к полу, или функции, или роли, или даже культивированному сознанию «самости» и ее психологическим переживаниям, поскольку все это может быть классифицировано и потому представляет качества, общие для целого ряда существ и не указывающие на абсолютную уникальность. Такие качества, как бы важны они ни были для личностной идентичности, становятся онтологически личностными только посредством ипостаси, которой они принадлежат: только будучи моими качествами, они являются личностными, однако компонент «Я» является притязанием на абсолютную уникальность, которая дается не этими поддающимися классификации качествами, составляющими мое «что», а чем-то еще.

б) Абсолютная уникальность проявляется только через утверждение, свободно возникающее из отношений, которые составляют, в силу своей нерушимости, онтологическое основание бытия каждого человека. В такой ситуации онтологически важным является не то, «чем» является человек, но самый факт, что он или она есть, и есть не кто-то еще. Греческие отцы отказывались давать какое бы то ни было положительное содержание ипостасям Троицы, настаивая на том, что Отец – просто не Сын и не Дух, Сын – просто не Отец и т. д. И эта тенденция в их богословствовании указывает на истинную онтологию ипостаси: что некто просто есть, и есть он сам или она сама, а не кто-то еще – этого достаточно для того, чтобы идентифицировать его или ее как существо в истинном смысле слова. Эта мысль приобретает огромное экзистенциальное значение, когда ее помещают в контекст обычной человеческой жизни. В отношениях подлинной любви, которые являются надлежащим контекстом для «опытного познания» онтологии личностности, человек не идентифицирует и не должен идентифицировать иного с помощью присущих тому качеств (физических, социальных, нравственных и т. д.), таким образом отвергая или принимая иного на этом основании как уникального и незаменимого партнера в онтологически значимых отношениях (от которых зависит личностная идентичность самого человека). Чем больше человек любит онтологически и действительно личностно, тем меньше он идентифицирует кого-либо как уникального и незаменимого для своего существования на основании таких поддающихся классификации качеств (в этом случае человек любит скорее вопреки наличию или отсутствию таких качеств, точно так же, как Бог любит грешника и признает его как уникальную личность). Здесь, возможно, уместно ввести в нашу терминологию категорию этического апофатизма, в котором очень остро нуждается наша культура. С помощью этой категории мы сможем указать, что, подобно тому как греческие отцы говорили о божественных Лицах, мы не можем дать положительное качественное содержание ипостаси или личности, поскольку это привело бы к потере его или ее абсолютной уникальности и превратило бы личность в поддающуюся классификации сущность. Как Отец, Сын и Дух могут быть идентифицируемы исключительно посредством указания, что они просто суть те, кто они есть, так и истинная онтология личностности требует, чтобы уникальность личности не поддавалась никакому качественному катафасису и превосходила его. Это не переносит личностность в область «окутанной туманом» тайны, как не делает личностность туманной отсутствие положительного содержания в наших указаниях на Лица Троицы. И в случае Бога, и в случае человека идентичность личности признается и утверждается ясно и недвусмысленно, но это становится возможным только в отношениях и через отношения, а не посредством объективной онтологии, в которой эта идентичность была бы изолирована, обозначена и описана сама по себе. Личностная идентичность будет полностью утрачена, если ее изолировать, поскольку ее онтологическое условие – отношения.

Эта ипостасная полнота как инаковость может возникнуть только через отношения, онтологически столь конститутивные, что реляционность не следует из бытия, но есть само бытие. Ипостасное (hypostatic) и экстатическое (ekstatic) должны совпадать.

Перевод с английского Леонида Колкера

Карл Ранер

Человек как личность и субъект[426]

Личность как предпосылка христианской вести

Первое, что мы должны сказать о предпосылках восприятия человеком вести христианского откровения, – это то, что он личность, субъект.

Не требуется специально объяснять, какое основополагающее значение имеет понятие личности и субъекта для самой возможности христианского откровения и понимания христианством самого себя. Личное отношение к Богу, поистине диалогическая история спасения, в которой участвуют Бог и человек, принятие человеком своего собственного, уникального, вечного спасения, понятие ответственности перед Богом и Его судом – все эти высказывания христианства (вне зависимости от того, как их можно точнее интерпретировать) уже подразумевают: человек есть то, что мы сказали о нем, – личность и субъект. То же самое подразумевается и тогда, когда мы говорим об откровении слова в христианстве, когда мы говорим, что Бог обратился к человеку, призвал его перед свое лицо, благодаря чему человек может и должен иметь общение с Богом в молитве; все это высказывания невероятно темные и трудные, но они-то и создают конкретную реальность христианства. И всего этого совершенно нельзя понять, если не видеть в этом – эксплицитно или имплицитно – того, что мы подразумеваем здесь под «личностью» и «субъектом».