Николай Арсеньев - Единый поток жизни Страница 47

В эпоху позднейшего иудейства уже во времена Христа, среди широких кругов распространилась вера в грядущее воскресение мертвых в конце истории. Эту веру мы встречаем уже в книге Даниила (гл. 12-ая) и апокалиптических книгах иудейства (напр., особенно подробно развито в книге Эноха).[198]

Но решающей в истории не только человеческих верований, но и в истории мира явилась новая встреча, мистическая встреча с прорывом в мир Полноты Божества, имевшем место в истории.

4

Христианское благовестив не есть результат довольно распространенных в иудействе того времени чаяний грядущего воскресения мертвых: оно возникло из опыта учеников — из их встреч с Воскресшим Учителем. Много раз говорилось — и богословами и религиозными мыслителями и историками перво-христианского периода, особенно в наше время — что вся проповедь христианства выросла из проповеди воскресения, что без воскресения и проповеди воскресения не было бы христианства. Но особенно ярко и настойчиво со всей определенностью говорят это сами христианские памятники самих первых времен. "Если Христос не воскрес, то проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша... Но Христос воскрес, Первенец из умерших", пишет ап. Павел (1 Кор — около 55 г. по Р. Х.). Вся первая проповедь апостольская рассматривается в книге "Деяний", как проповедь о воскресении. Да оно так и было. И в свете Воскресения и вся предыдущая земная жизнь Христа получала для верных Его новый, более глубокий смысл, новое освещение.

Хочу здесь остановиться на следующем: проповедь о воскресении Христа не была сознательным философским или религиозно-философским ответом на мировую проблему о гибели всего, непрерывающейся гибели, увядания, "утечки" всего индивидуального, всего ныне существующего; это не было также выражением довольно распространенного в некоторых иудейских кругах чаяний о грядущем, эсхатологическом воскресении мертвых, всех или праведников только (см. кн. Даниила или апокалиптическую кн. Эноха). Эта проповедь была свидетельством о совершившемся факте: "Но Бог воскресил Его из мертвых, чему мы все свидетели" (Деян, 2. 24-32). Они не могут не говорить об этом: "Судите, справедливо ли пред Богом — слушать вас более, нежели Бога? Мы не можем не свидетельствовать о том, что мы видели и слышали" (Деян. 4. 19, 20; ср. 5. 29). Они говорят под неким духовным внутренним принуждением; они "покорены", они "захвачены"; им не страшны поэтому ни власти светские - римские, ни свои, иудейские — синедрион и первосвященник, хотя они призывают к послушанию властям в вопросах внешнего распорядка жизни. Эти законопослушные, скромные люди вдруг становятся непокорными внешним властям, когда Бог приказывает свидетельствовать. Это — не рассуждения философски-религиозные, не философские гипотезы, не философское учение, это - Истина, Действительность Божия — прорвавшаяся в мир, — то, что они "видели своими глазами, и руки наши осязали". Это так же, как исповедь Фомы: "Господь мой и Бог мой!" (Ин 2(1. 28), вырвалось из самой глубины их души. Это — религиозный акт, а не порождение "бессознательных глубин моего Я"; это - результат, плод встречи с Воскресшим, т. е. с большей сильнейшей Реальностью, чем они сами.

И тем не менее: христианская проповедь о воскресении Христа ответила на мировую проблему о владычестве смерти и на робкие, смутные, но многочисленные чаяния человечества, о какой-то отдаленной возможности преодоления ее.

5

Из воскресения Христа вытекают новые горизонты, горизонты космического характера. В глазах верующего откровение безмерной любви Божией, открывшейся в Сыне Любви Его (Кол 1. 13), раскрывшееся в воплощении, кресте и воскресении Его, касается всей твари, всего мира и всех законов его, в том числе, конечно, и владычества смерти. Воскресение Христово означает отмену конечного владычества смерти. Недаром, согласно Павлу, вся тварь "стенает и томится, ожидая избавления, и мы стенаем и томимся ожидая усыновления и искупления (άπολύτρωσιν) тела нашего". С воскресения Христова начинается, уже началась победа над смертью для всего творения, всего мира. Это так ярко подчеркивают песнопения Церкви: смерт "уничтожена", "упразднена" через воскресение Христово — пользуясь при этом выражениями, уже встречающимися в Новом Завете.[199] Победа пока дана в принципе, но она уже имела место в воскресении Христа; полнота ее проявления — впереди, когда Бог "отрет каждую слезу с очей их, и смерти больше не будет; ни плача, ни вопля, ни болезни не будет больше, ибо прежнее прошло" (Откр. 21. 4).

Поворот, радикальная перемена, "совершилось" "прежнее прошло" - вот бросающиеся в глаза черты, основоположные черты христианского благовестия. Оно радикально, решительно и оно — касается всего мира. И оно не дитя философских размышлений или позднейшей иудейско-фарисейской экзегезы: оно ворвалось в мир как дар свыше. Не философствуя (ибо "немного среди вас мудрых по плоти, немного сильных, немного благородных, но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых" - 1 Кор. 1. 2П-27), а свидетельствуя о происшедшем, захваченные и покоренные явившейся силой и победой Божией, апостолы и служители Слова оказались в состоянии дать ответ на основной вопрос о судьбах мира и человечества: на вопрос о смерти и конечном, торжествующим преодолении ее.

Эта вера в очищение самих корней бытия мира от господства зла и греха и смерти, данное уже в победе Христа и являющееся новой закваской в жизни человечества и всего мира, есть тот новозаветный христианский реализм, который живет в писаниях Павла и Иоанна и в жизни и в исповедании древней Церкви, и в молитвенном созерцании древних Отцов, и в литургических песнопениях и миросозерцании Православной Церкви, как и в молитве и миросозерцании Церкви на Западе. Этот христианский реализм проснулся с обновленной силой в 20-ом веке и в протестантском богословии, из которого он все больше исчезал за предыдущее столетие.

6

Теперь много богословских книг и статей, как протестантских, так и католических, которые утверждают, с точки зрения исторической и с точки зрения богословской, что основа и центр христианского благовестия даны в проповеди о воскресении Христа. Но не так это было в мире протестантского богословия еще в начале этого века. Я помню в 20-ых годах одного почтенного (и милейшего, при этом доброго и чистого душой) ученого и верующего протестантского богослова (автора ученого труда об этике ап. Павла), который, прослушав лекцию, прочтенную по его приглашению молодым православным о христианском благовестим, где говорилось о центральном значении проповеди о воскресении, - добродушно и сердечно ударил молодого лектора по плечу со словами: Das ist ja eine fromme Häresie! ("Это — благочестивая ересь!"). Так далеки были тогда эти мысли от обычного миросозерцания протестантских богословов. Решительный поворот в этом отношении начался вскоре после Первой Мировой войны. Тогда, в связи с последовавшими за ней потрясениями и крушениями целых стран и империй, огромные духовные сдвиги обнаружились в западно-европейском мире (конечно, не только в западно-европейском). То же, может быть, в еще большем масштабе — повторилось и после катастрофы Второй Мировой войны: движение это пошло, может быть, еще больше вглубь и вширь и подготовило ряд реакций в области духовной жизни, в том числе Второй Ватиканский собор.

Уже после Первой войны произошли очень значительные духовные сдвиги во многих интеллектуальных кругах Западного мира, особенно во Франции и в Германии (как, может быть, наиболее пострадавших в смысле жертв и людских потерь из западных стран.[200] Это выразилось в религиозном пробуждении и - как ни странно — прежде всего среди культурных и интеллектуальных кругов населения. Это с большой яркостью бросается в глаза в протестантской Германии (в связи, конечно, с огромным национальным унижением и поражением велико-имперских планов). На фоне потрясений, катастроф, превратности, гибели земного, даже того, что казалось таким крепким и незыблемым, встала перед духовным взором превозмогающая Реальность Божия. В противоположность столь распространенному в протестантизме крайнему субъективизму, выразившемуся, напр., в богословии Ричла (А. Ritschl, 1822-1889), где все здание веры строилось на моей оценке ("Чем является Христос для меня? ") - со всей мощью пронеслось через сердца и даже через писания богословов дыхание первого христианства: "Бог больше сердца моего" (Ин. 3. 20).[201] Большую роль в этой новой захваченности реальностью прорыва Божия в мир сыграл, конечно, импульс, исходящий из произведений Карла Барта (род. в 1886 г.) этого периода, несмотря на ряд колебаний у него самого между "христианским реализмом" и тем, что можно назвать "полу-докетическими" улетучиваниями конкретно-исторической действительности прорыва Божия в мир — во втором издании своей знаменитой книги Der Römerbrief (Послание к Римлянам —первая редакция в 1919 году, вторая, сильно измененная в 1922 году, переиздавалась много раз потом) и даже отчасти и в своей книге Auferstehunq von den Toten (Воскресение мертвых — 1924 года). Впрочем как раз в этой книге своей о воскресении мертвых Барт с чрезвычайной силой подчеркивает решающее значение и действительность — уже осуществленную во Христе и имеющую быть осуществленной и в нас — именно телесного воскресения." Господь создал нас с телом; пренебрегать этой волей Божией есть непослушание Богу, есть тайное отвержение Бога. Ведь тело страдает, грешит, умирает. Мы ожидаем "искупления тела нашего". Если тело не будет искуплено в послушании... в жизни, то нет Бога, ибо то, что называли бы тогда Богом, не заслуживало бы этого имени. Истина Божия требует и обосновывает воскресение мертвых, воскресение тела".[202]