Андрей Муравьев - Путешествие ко святым местам в 1830 году Страница 47

От сей широкой ступени, по которой тяжело сходила нога обремененного судьбами мира, начинается крестная стезя, орошенная потоками крови Спасителя и его болезненным потом. Искупленные им не должны бы дерзать преступной стопой беспечно попирать священные следы его страсти. На коленах, с разбитым сердцем, с поникшей главой должны бы они протекать сие страдальческое поприще, где под бременем мучений изнемог сидевший одесную Бога: должны бы священным прахом посыпать преступную главу свою, трепещущими устами к нему прикасаться и в сокрушенном духе просить пощады на той стезе, где шедший на заклание влачил на раменах все их протекшие, все их грядущие грехи.

Крестная стезя сия сперва подходит под высокую арку, с вершины которой раздалось горькое слово: «Се человек!» и вправо от нее, довольно далеко от дороги, показывают еще место дворца Ирода четверовластника, который, тщетно ожидая чуда, оскорбленный, облек Христа в белую одежду посмеяния. Но я сомневаюсь, как могла уцелеть сия легкая арка во всеобщем разрушении Святого Града?

Доколе отлогая покатость облегчала трудную стезю Спасителя, он медленно подвигался к скорбной мете своей; но когда улица, круто поворотясь налево, перестала благоприятствовать ему своим скатом, будучи не в силах долее нести креста на раменах, окровавленных ударами в претории, Он упал. Какое зрелище для матери! В сие самое мгновение другой кратчайшей дорогой, стремилась она из дворца Пилатова, чтобы еще раз встретить Сына, и что же первое поразило взоры Марии?.. обагренный кровью Сын ее, простертый под бременем креста, и над ним толпа мучителей, подымающих Его новыми ударами!.. Когда бы мать сия и не была матерью Бога, когда бы сей невинный страдалец и не сходил с небесного трона, когда бы просто мать и сын встретили друг друга в столь ужасную для них минуту, – и тогда бы память о таком событии могла растерзать самое окаменевшее сердце, исторгнуть вчуже невольные слезы; но сия мать, но дивный Сын ее… душа содрогается, и язык коснеет назвать Его, в сем поруганном образе, – Сыном Вседержителя, Творцом вселенной! и не слезами сострадания, нет, слезами ужаса можно его оплакивать.

Опрокинутым столбом означено место падения Спасителя, как и все другие места страдальческой стези, ознаменованные горькими встречами или речами. Елена положила мраморные сии колонны, и там, где их уже нет, есть на стенах приметы. Здесь была воздвигнута церковь, обращенная ныне в баню. Отселе еще несколько шагов продолжалась ровная дорога на полдень, до того места, где встретился мучителям Симон Киринейский, которому свыше предопределено было счастье облегчить Спасителя. Он шел с поля из Судных ворот, и там, где улица, вновь поворачивая на запад, круто к ним подымалась, воины, видя, что совершенное изнеможение Иисуса не позволяло ему и по ровному месту влачить креста, заставили Симона нести оный на гору, которая продолжается до самой Голгофы.

Далее виден низкий, тяжелый свод древних Судных ворот, так названных потому, что через них всегда выводили на казнь преступников. Во времена еврейские оканчивался здесь город, или, лучше сказать, крепость: подле ворот стоит еще высокий мраморный столб, быть может некогда их украшавший. Немного далее то место, где Иисус, обратясь к плачущим о Нем женам, произнес: «Дщери Иерусалимские, не плачьте обо Мне, но о себе плачьте и о детях ваших, ибо наступят дни, в которые скажут: блаженны неплодные, и утробы не родившие, и сосцы не питавшие. Тогда начнут говорить горам: падите на нас, и холмам: покройте нас; ибо ежели с зеленеющим деревом так поступают, что же будет с иссохшим».

Здесь, когда Он увидел себя на чистом воздухе, вне душного города, погибшего, протекшего в ту самую минуту, когда изведена была за порог Его жертва, совершающая Ветхий завет, – здесь освежилась на миг Его человеческая природа, и в сей краткий миг божественная вновь блеснула в пророческих речах, об истине коих свидетельствует ныне своими обломками самая стезя его мучений. Она оканчивается за несколько шагов далее, ибо место сие, тогда открытое, застроено ныне, и не в далеком расстоянии от Голгофы прерван крестный нуть.

Ныне дикий араб быстро по нем несется на коне, клубами подымая за собой священный прах. Ныне презренный, порабощенный еврей, малодушно идет по сему поприщу, где его преступные предки призвали ему на главу ту священную кровь, которой некогда оно дымилось. Робко идет он, как бы по острию меча, заглядывая украдкой на открывающийся сквозь арки зданий зеленый луг древнего Соломонова храма, вечный предмет его тщетных слез и желаний. Но что всего больнее для сердца, ныне беспечный христианин равнодушно протекает вниз и вверх великую стезю сию, как будто не для него обагренную кровью, и чуждые, корыстные мысли развлекают его воображение, когда недостойная нога попирает след страданий Спасителя! Сердце облегчилось при выходе из сего страшного пути, по которому впоследствии я слишком часто принужден был проходить, ибо серай мусселима и ворота, ведущие к Элеону, сделали сию улицу главной в Иерусалиме.

Другое, не менее великое, но более торжественное место меня ожидало. Мне открыли Храм Воскресения. Минуя все его святыни, я устремился прямо к Святому Гробу. От самой Гефсимании все более и более потрясаемый священными предметами, которые мне встречались, и наконец, крестной стезей достигнув до великой гробницы, я в невыразимом волнении духа простерся на ее мрамор. Если бы и высшие чувства не наполняли груди моей в сию торжественную минуту, одна мысль о достижении цели, столь отдаленной, столь давно желанной, одна мысль о родине, к которой первым шагом было уже совершение моего обета, могла бы привести меня в восторг. Но я здесь обнимал тот камень, на котором покоилось тело не смертного ходатая и не ангела, но самого страдавшего за нас Богочеловека; я стоял в той скале, которая вся озарилась лучами Его воскресения; юный, я удостоился столь утешительного зрелища, которого пламенно и тщетно желают старцы!.. слезы умиления и благодарности полились из глаз моих. Но они обратились в горькие слезы, когда, опустясь мыслью к земному, я вспомнил позор Святого Града и всех великих его мест, позор самого Гроба, некогда искупленного кровью стольких тысяч, ныне одинокого, забытого в диких пустынях Палестины, посреди распрей христианских и гонения магометан, как камень, который отвергли зиждущие!.. Я произнес над ним сию вечернюю молитву: «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром, яко видеста очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред лицем всех людей, свет во откровение языков и славу людей твоих Израиля».

Иордан

На следующее утро спешил я воспользоваться тишиной, которая тогда царствовала на берегах Иордана, часто тревожимых набегами бедуинскими, чтобы посетить священную реку и Мертвое море, прежде нежели возникнут новые грабежи и беспокойства. Пять французских путешественников и два английских, которых я застал в Иерусалиме на обратном пути их из Египта, присоединились ко мне вместе с г. Еропкиным, дотоле не видавшим Иордана. Несколько поклонников и монахов греческих и русских пешком устремились вслед за нами; даже одна женщина русская пустилась позже нагонять нас по горам, но ее ограбили бедуины. Так сильно было общее рвение погрузиться в воды Иордана; ибо в течение десяти лет от начала войны греческой малочисленность поклонников не позволяла им посещать святой реки. В прежние годы до 10000 богомольцев, всякого возраста и звания, разбивали шатры свои близ Иерихона, на третий день Пасхи, под предводительством драгомана патриаршего и самого мусселима, который выезжал со стражей охранять их за условленную цену; но бедность духовенства лишила ныне поклонников столь утешительного странствия.

Все были готовы к бою, и некоторые из нас имели еще при себе вооруженных служителей. Я взял с собою монаха Феоктиста, который с позволения наместника оставил на время рясу иноческую для странной полувосточной, полудуховной одежды. Всего любопытнее было слышать его воинственные речи о прежней полковой жизни, ибо, почувствовав на себе оружие, он ожил духом и как бы перенесся на родину. Важно садясь на лошака, в чалме и туфлях, в полукафтане и куртке, опоясанный полотенцем с двумя пистолетами, он никак не мог пригнать себе по ногам коротких, веревочных стремян и, негодуя на сбрую арабскую, бранил помогающих ему стражей. «Я бы послал этих бусурманов, – с досадой говорил он, – на ординарцы к командиру нашей конной гвардии, и он бы научил их порядку, а здесь им воля!».

Я просил у мусселима двух только всадников, хорошо знающих места; напротив того, из видов корысти он прислал мне четверых, нигде не бывавших, так что я принужден был впоследствии взять еще одного от аги иерихонского для обратного пути через монастырь Св. Саввы; но и тот вел нас дальними и неверными дорогами. Главная же моя ошибка состояла в том, что я не успел в первые два дня приготовиться к сему путешествию и, доверясь несведущим, не просил себе проводника от монастыря латинского. Таким образом не могу я сделать верного описания тех малых остатков древности, которые мне встречались на пути к Иерихону.