Исаак Сирин - Сочинения Страница 48

И какой ныне мудрый монах, имея у себя пищу и одеяние и видя ближнего своего алчущим и обнаженным, не отдаст ему того, что имеет, но сбережет что–либо из этого? Или еще, кто, видя, что человек единой с ним плоти изнурен болезнию, бедствует от изнеможения и имеет нужду в призрении, из любви к безмолвию правило затвора предпочтет любви к ближнему? Когда же нет чего–либо подобного, будем в уме хранить любовь и милосердие к братиям. Ибо в том только случае, когда дело к нам близко, Бог требует от нас исполнить и показать любовь на самом деле. Посему явно, что, если ничего у себя не имеем, не дозволяется нам ввергать себя в попечение и мятежи ради нищих, а если что имеем, требуется от нас это. Также если, по принятому нами роду жизни, удаляемся от сожительства с людьми и от участия в их собраниях, то не надлежит нам оставлять келию свою и место иноческого и отшельнического пребывания и предавать себя на то, чтобы кружиться по миру, посещать больных и проводить время в подобных делах. Ибо явно, что в подобных случаях бывает переход от высшего к низшему. Если же кто живет в обществе многих, и близ его есть люди, на самом месте пребывания его с ними, и трудами других упокоевается во время здоровья или болезни, то и сам обязан делать то же, а не выставлять на вид ложного своего безмолвия, так чтобы самому во всем требовать себе от других успокоения, но как скоро увидит в тесных обстоятельствах сына плоти своей, носящего на себе один с ним образ, лучше же сказать, увидит поверженного и страждущего Христа, — удаляться и скрываться от него. Всякий таковой немилосерд.

И не приводи мне на память Иоанна Фиваидского и Арсения, не говори: кто же из них употреблял себя на подобные дела или прилагал попечение о больных и нищих, нерадел же о своем безмолвии? Тебе и не приблизиться к каким–либо делам таковых мужей. Ибо если далек ты от всякого упокоения и сообщения с людьми, как далеки были они, то Господь и тебе повелевает пренебрегать подобными делами. Если же далек ты от оного совершенства и во всякое время пребываешь в телесных трудах и в общении с людьми, то почему нерадишь о заповедях (которые должно хранить тебе по мере сил своих), представляя в предлог, что проводишь великое житие святых, к которому ты и не приближался?

А я не буду столько нерадив, чтобы не напомянуть о поступке святого Макария Великого, который служит обличением небрегущим о братиях своих. Макарий пошел однажды посетить одного больного брата. И когда Великий спросил болящего, не желает ли он чего, а тот отвечал: «Немного мягкого хлеба» (а тогда все монахи, по большей части, пекли себе хлебы однажды в целый год, таков был обычай в том месте), — достоблаженный сей муж, будучи уже девяноста лет, немедленно встал, пошел из скита в Александрию и сухие хлебы, которые взял в суму, променял на мягкие и принес их брату.

Но нечто и сего еще большее сделал подобный великому Макарию авва Агафон, муж опытнейший из всех того времени монахов и паче всех уважавший молчание и безмолвие. Итак, сей чудный муж во время большого торга пришел продать свое рукоделие и на торжище нашел одного лежащего больного странника; нанял для него дом, остался с ним, работал своими руками, и что получал за то, на него тратил и прислуживал ему шесть месяцев, пока больной не выздоровел. Сей же Агафон (как повествуют о нем) сказал: «Желал бы я найти прокаженного и ему отдать свое тело, а себе взять его». Вот совершенная любовь.

Боящиеся Бога, возлюбленный, охотно вожделевают того и заботятся о том, чтобы хранить заповеди. И если окажется на деле, что отыскивание оных им достается в руки, то подвергаются ради их и опасности. Жизнодавец совершенство заповедей связал и заключил в двух заповедях, объемлющих собою все прочие, — в любви к Богу и в подобной же любви к твари ее, то есть в любви к образу Божию. И первая удовлетворяет цели духовного созерцания, а вторая — созерцанию и деятельности. Ибо естество Божеское просто, несложно, невидимо, естественно ни в чем не имеет нужды; и сознание при самоуглублении своем естественно не имеет нужды в телесной деятельности и в содействии чего–либо, и в дебелости представлений, деятельность его проста и обнаруживается в единой части ума, сообразно той простоте достопоклоняемой Вины [ [49]], Которая выше плотского чувства. А вторая заповедь, то есть человеколюбие, по двойственности естества требует, чтобы попечение о делании ума было сугубое, то есть что исполняем невидимо в сознании, то подобным образом желаем исполнить и телесно, не только явно, но и тайно, и заповедь, совершаемая в делах, требует также совершения и в сознании.

Как человек составлен из двух частей, то есть из души и тела, так и все в нем требует двоякой заботы, сообразно с двойственностию его состава. И поелику деятельность везде предшествует созерцанию, то невозможно кому–либо возвыситься до области этого высшего, если самим делом не исполнить прежде низшего. И ни один человек не смеет сказать теперь о приобретении любви к ближнему, что преуспевает в ней душою своею, если оставлена им та часть, которая, по мере сил сообразно со временем и местом, доставляющим случай к делу, исполняется телесно. Ибо при сем только исполнении делается достоверным, что есть в человеке и дает о себе знать любовь созерцательная. И когда бываем в этом, по возможности, верны и истинны, тогда дается душе сила, в простых и ни с чем не сравнимых понятиях простираться до великой области высокого и Божественного созерцания. А где человеку нет возможности любовь к ближнему совершить в делах видимых и телесно, там достаточно пред Богом любви нашей к ближнему, совершаемой только мыслию; особливо — если затворническое и безмолвное житие и преспеяние в оном пребывают достаточными в своем делании.

Если же скудны мы во всех частях безмолвия, то восполним недостаток присоединением к нему заповеди, то есть чувственной деятельности. И это, как восполнение покоя жизни нашей, исполнять будем утруждением тела нашего, чтобы свобода наша не оказалась предлогом к подчинению себя плоти, когда напрасно станем трудиться под отшельническим именем. Ибо явно, что тому, кто совершенно не имеет общения с людьми и всецело погружен мыслию в Боге, когда мертв он для всего, в удалении от этого, не повелевается прислуживать людям и делать им угождения. Но кто содержит правило безмолвия своего в продолжение седми недель или одной недели, и по исполнении своего правила сходится и вступает в общение с людьми, и утешается вместе с ними, но нерадит о братиях своих, которые в скорбях, думая тем в строгости выдержать недельное правило, тот немилосерд и жесток. И само собою явствует, что он, по недостатку милосердия, и по самомнению, и по ложным помыслам, не снисходит до участия в таковых делах.

Кто пренебрегает больным, тот не узрит света. Кто отвращает лице свое от скорбящего, для того омрачится день его. И кто пренебрегает гласом страждущего, у того сыны его в слепоте ощупью будут искать домов своих.

Не поругаем великого имени безмолвия невежеством своим. Ибо всякому житию свое время, и место, и отличие. И тогда Богу да будет ведомо, угодно ли все делание оного. А без сего суетно делание всех пекущихся о мере совершенства. Кто ожидает, чтобы немощь его утешали и посещали другие, тот пусть смирит себя и потрудится вместе с ближним своим в то время, когда терпит он искушение, чтобы собственное свое делание с радостию совершить ему в безмолвии своем, будучи далеким от всякого самомнения и от бесовской прелести. Одному из святых, мужу ведущему, сказано: ничто не может так избавлять монаха от беса гордыни и споспешествовать ему в сохранении целомудрия при разжжении блудной страсти, как то, чтобы посещать ему лежащих на ложах своих и одержимых скорбию плоти.

Велико ангельское дело безмолвия, когда ради потребности смирения присоединит к себе таковую рассудительность. Ибо когда бываем окрадываемы и расхищаемы, и сами не знаем. Сказал я это, братия, не для того, чтобы вознерадеть нам о деле безмолвия и пренебречь им. Ибо везде убеждаем к безмолвию, и теперь не оказываемся противоречащими словам своим. Из сказанного нами никто да не берет и не выводит чего–либо отдельно и, отложив в сторону все прочее, да не удерживает неразумно это одно в руках своих. Помню, во многих местах давал я такой совет, что, если кому и случится в келии своей быть совершенно праздным, то, по нужде немощи нашей, постигающей нас от сего, не должно помышлять о совершенном выходе из келии и внешнее делание почитать лучшим делания келейного. Совершенным же выходом назвал я не то, если временем встретится нам необходимое дело выйти на несколько недель и в продолжение оных приобрести упокоение и жизнь ближнего, и ты стал бы называть это праздностию и признавать бездействием, но если думает кто о себе, что он совершен, и пребыванием своим пред Богом и удалением своим от всего видимого выше всех живущих здесь, и по этому благовидному предлогу станет отказываться и от сего. Велико есть делание рассудительности в том, что совершается под руководством Божиим. И Бог, по милости Своей, дарует нам исполнить слово Его, какое изрек Он, сказав: …якоже хощете, да творят вам человецы, и вы творите им такожде (Лк.6:31). Ему слава и честь! Аминь.