Роланд Бейнтон - На сем стою Страница 48

Среди гуманистов были и те, кто безоговорочно перешел на сторону Лютера. Именно так поступил Меланхтон, который как богослов гуманистического направления был убежден в правильности предложенного Лютером истолкования посланий апостола Павла. В силу этого Меланхтон стал коллегой и союзником Лютера. В то же время он занимал позицию, которая порой представлялась столь неопределенной и двусмысленной, что вплоть до наших дней не стихают споры о том, был ли он защитником Евангелия Лютера или извращал его. Дело в том, что до самых своих последних дней Меланхтон сохранял прочные дружеские отношения с Эразмом. Само по себе это было бы не столь существенно, не проявляй он при этом постоянной готовности внедрить в учение Лютера чуждые ему элементы. После смерти Лютера Меланхтон перевел Аугсбургское исповедание на греческий язык для патриарха Константинопольского. В этом переводе он фактически подменил лтотеровское учение об оправдании верой греческой концепцией обожествления человека через сакраментальное единство с неподкупным Христом. Гуманизм оказался сомнительным союзником.

Возникает вопрос: "А не был ли Лютер лучше всего понят тем немецким гуманистом, который в молодости являлся типичным представителем Возрождения"? Художник Альбрехт Дюрер прекрасно иллюстрировал концепцию homo universale. Он испробовал разные манеры письма, стремясь охватить все тайны эзотерическим символизмом. Иногда его работы имели оттенок некоторой легкомысленности, как, например, "Мадонна с чижом"; иногда же в них отражалось глубокое отчаяние и убежденность в тщете всех человеческих устремлений. Жизнерадостные всадники Ренессанса остановились перед пропастью судьбы. Дюреровская "Меланхолия" особенно ярко отражает весь ужас их состояния. Перед нами крылатая женщина острого ума, которая в оцепенении сидит среди различных инструментов и символов человеческих занятий. Рядом с ней без дела лежат циркуль чертежника, весы химика, плотницкий уровень, чернильница писателя; праздно висят на ее поясе ключи власти, кошелек богатства; нет применения стоящей рядом с ней строительной лестнице. Совершенная сфера и вырезанный ромб не побуждают к новым устремлениям. Над ее головой песочные часы и магический квадрат. Время в часах уже истекло, а магический квадрат, какие исчисления с ним ни производи, не даст большей суммы. Висящий наверху колокол вот-вот зазвонит. Но женщина пребывает в траурном бездействии, поскольку судьбы решаются на небесах. В небе изгибается радуга - символ данного Богом обещания Ною, что никогда более Он не обрушит на землю воды потопа. Но в радуге виден блеск кометы как предзнаменование грядущей катастрофы. Рядом с Меланхолией на жернове восседает херувим, который что-то пишет на бумаге - единственный активный персонаж, поскольку ему безразличны бушующие в мире силы. Не желает ли Дюрер, подобно Эразму, сказать, что мудрость заключена в простоте детства и человеку было бы лучше отложить в сторону все, чему он научился, пока боги не решат судьбоносные проблемы?

Насколько же это похоже - пусть даже в ином выражении - на мучительные поиски смысла жизни Лютером! Дюрер использует иной язык; он прибегает к иной символике, но Возрождение могло подразумевать и смену символов. Услышав, что человек спасается верою, Дюрер уловил, что комета находится во власти радуги. Он возжаждал с Божьей помощью познакомиться с Лютером и написать его портрет "как непреходящий памятник христианину, который помог мне разрешить великие тревоги". Впоследствии муза Дюрера, оставив темы светские, обратилась к Евангелию. От "искрящегося блеска" он перешел к "запретной, но при этом странно манящей суровости".

Германский национализм был вторым великим движением, имевшим множество точек соприкосновения с Реформацией. В дни Лютера это движение лишь зарождалось, поскольку в Германии объединение нации задерживалось в сравнении с Испанией, Францией и Англией. В Германии не было централизованного правительства. Священную Римскую империю лишь весьма относительно можно было считать германским национальным государством в силу того, что она была одновременно слишком велика - любой европейский принц мог претендовать на владычество ею и слишком мала, поскольку фактически в ней правила. династия Габсбургов. Германия была раздроблена на небольшие княжества, территории которых зачастую перекрывали друг друга и находились под спорной юрисдикцией князей и епископов. В тумане и путанице союзов огоньками блестели свободные города. Рыцари упрямо стремились удержать в своих руках ускользающую от них власть, крестьяне проявляли такое же упрямство, желая играть в политике роль, которая бы соответствовала их экономической значимости. Не было ни "правительства, ни класса, способного объединить Германию в единую нацию. Опустошенная и отсталая, она подвергалась насмешкам со стороны итальянцев и воспринималась папством как личная дойная корова. Неприязнь к Риму носила здесь более острый характер, чем в тех странах, где национальные правительства обуздывали папские притязания.

Ульрих фон Гуттен и Франц фон Зиккинген представляли германский национализм, на протяжении нескольких лет оказывавший определенное влияние на судьбу Лютера. Гуттен был одновременно и рыцарем, и гуманистом, любившим пощеголять как в доспехах, так и в лаврах. Его личность еще раз демонстрирует все разнообразие проявлений гуманизма, который был интернационален в Эразме и национален в Гуттене. Гуттен сделал многое для оформления концепции германского национализма и создания представления об идеальном немце, который должен изгнать врагов фатерлянда и утвердить культуру, способную соперничать с итальянской.

Первым врагом, против которого надлежало развернуть борьбу, была Церковь, которая столь часто несла ответственность за раскол и раздробленность Германии. Гуттен обладал даром писателя-гуманиста, который он использовал для того, чтобы подвергнуть римскую курию самым оскорбительным поношениям. В памфлете под названием "Римская троица" разящими трехстишьями он перечислил все грехи Рима: "Три вещи продаются в Риме: Христос, священство и женщины. Три вещи ненавистны Риму: вселенский собор, реформация Церкви и прозрение немцев. О трех напастях на Рим я молюсь: о море, голоде и войне. Вот моя троица".

Написавший эти строки человек первоначально не симпатизировал Лютеру. На начальных стадиях схватки с Экком Гуттен воспринимал это противоборство как склоку между монахами, радуясь тому, что они пожирают друг друга. Но после Лейпцигекого диспута он понял, что в словах Лютера многое перекликается с его собственными мыслями. Лютер также выступал против ограбления Германии, придирок и надменности итальянцев. Лютер предпочел бы видеть в руинах собор св. Петра, а не опустошенную Германию. Нарисованная Гуттеном картина романтического немца прекрасно дополнялась концепцией Лютера, согласно которой немцы обладали более глубокой и непостижимой душой в сравнении с другими народами. В 1516 году в руки Лютера попала анонимная рукопись из общества "Друзья Божьи". Лютер издал ее под названием "Германская теология", отметив в предисловии, что он почерпнул из этой рукописи больше, чем из какого-либо иного труда за исключением Библии и работ св. Августина. Эти слова никоим образом не отражали узконационалистических убеждений, поскольку св. Августин писал на родной для него латыни. Но при этом Лютер, безусловно, имел в виду, что немцы стоят выше тех, кто их презирает. Сходство между Гуттеном и Лютером проявилось с еще большей очевидностью, когда Гуттен утвердился в своих христианских взглядах и идеалы его переместились из Афин в Галилею.

Теперь перед Гуттеном встала проблема практического освобождения Германии. Изначально он питал надежду, что император Максимилиан обуздает Церковь и сплотит нацию, но Максимилиан умер. Затем Гуттен поверил в то, что Альбрехта Майнцского, примаса Германии, можно побудить стать главой истинной национальной Церкви, но Альбрехт слишком многим был обязан Риму.

Лишь один класс в Германии отозвался на воззвания Гуттена: его собственный - рыцари. Наиболее видной из них фигурой был Франц фон Зиккинген, во многом решивший исход выборов императора, сосредоточив свои войска вокруг Франкфурта. Зиккинген стремился предотвратить исчезновение своего класса, дав Германии справедливое правление по образцу Робин Гуда. Он провозгласил себя защитником угнетенных, а поскольку войско его было на содержании крестьян, он постоянно искал угнетенных, нуждавшихся в отмщении. Гуттен счел, что Зиккингена можно привлечь к защите как Германии, так и Лютера. В течение мирной зимы Гуттен жил в замке Зиккингена под названием Эбернбург. Там придворный поэт Германии читал неграмотным воинам германские работы виттенбергского пророка. Говоря о своей решимости защитить бедных и страдающих за Евангелие, Зиккинген подчеркивал наиболее выразительные места своей речи энергичными жестами, притопывая при этом ногой. Вскоре в популярных брошюрах его стали изображать отмстителем за крестьян и Мартина Лютера. В одной из этих историй речь идет о крестьянине, который, уплатив половину своей задолженности церкви, не в силах выплатить вторую. Зиккинген говорит, что ему не следовало платить и первую половину долга, приводя обращенные к ученикам слова Христа, наставлявшего не брать с собою ни сумы, ни меди в поясе. Крестьянин спрашивает, где можно прочесть эти слова. Зиккинген отвечает: "В Евангелии от Матфея 10-я глава, а также у Марка, 6-я глава и у Луки 9-я и 10-я главы".