Джед МакКенна - Духовная война Страница 49

Потрясённая, Лиза громко засмеялась.

— «Вы бы не стали так говорить, если бы были мертвы»?

— Ну, да.

— Господи, вы так сказали?

— Ну, да.

— О боже мой, Джед, нельзя говорить такие вещи. Люди не приходят в восторг, когда им такое говорят.

— Я не думал. Я просто сказал то, что сказал бы в ответ любому студенту, который жалуется на тривиальности, в том смысле, что каждый день – лучший, что это не генеральная репетиция и прочее. Так вышло, что я знал эту фразу на испанском. Мне она показалась забавной.

— Могу поспорить, ей так не показалось, – сказала Лиза.

— Я ничего не имел в виду под этим, – сказал я, чувствуя необходимость оправдать свой промах. – Я никогда не стараюсь быть умным, или мудрым, или проницательным с незнакомыми людьми. Это просто выскочило, как стандартная реакция, о которой даже не думаешь. И даже до сих пор я не понимаю, почему она обиделась, и поэтому, полагаю, мне нужен ассистент в путешествии. Говорить честно нельзя, а я ненавижу молоть чепуху, так что я лучше буду избегать контактов с людьми, когда это возможно. Сонайа заметила, что я скорее проеду не останавливаясь через всю страну, чем буду иметь дело с билетёрами, администраторами гостиниц, заказами по телефону, очередями и прочим, поэтому она стала просто посылать кого-нибудь со мной, и поездки стали в десять раз лучше.

Это лишь один небольшой пример. Разобщённость между мной и нормальными людьми проявляется всё время во многих разных видах, всегда благодаря тому факту, что я нисколько не притворяюсь кем-то. Чтобы общаться, взаимодействовать, я должен играть себя. От этого я чувствую сильный дискомфорт, и у меня плохо получается. Моя маска неубедительна, и обман легко распознаётся. Люди не знают, что именно они распознают, но они знают, что что-то здесь не так. Даже если они этого не понимают, то каким-то образом чувствуют, что я мошенник. В этом, пожалуй, есть доля иронии.

— Она обиделась? – Сонайа?

— La mexicana.

— Ах, да, она взбесилась. Подумала, что я угрожаю убить её. Через пять минут об этом знал весь город. Какой-то убогий городок на распутье дорог, и вот, какой-то гринго угрожает убить местную abuelita[21]. Из соседнего бара все прибежали посмотреть, что происходит, её босс вышел из офиса со стальной трубой в руке, появился начальник полиции, который оказался братом той женщины. Все кричали друг на друга, размахивали руками, утешали женщину. Вот это было представление. Эмоции хлестали через край. Карнавал, ей-богу.

— О, господи. Вы им объяснили?

Я рассмеялся.

— Мне не дали и слова вставить. Сумасшедший дом. Это продолжалось с полчаса. Всё было похоже на Голливудскую съёмочную площадку, словно все прямо из основного актёрского состава. Вообще-то, я всех людей так вижу, но здесь это было особенно ярко выражено. Я просто расслабился и старался получать удовольствие от спектакля.

— Вы с ума сошли? Они ведь думали, что вы хотите её убить. Удивительно, как они не выпотрошили вас и не бросили в пустыне.

— Мы не в их руках, брат мой, но в божьих.

— Брат мой? Простите?

— Ах, это просто одна хорошая цитата. В «Генри V» герцог Глостер волновался, что французы нападут, когда англичане будут самом невыгодном положении, и так ответил ему Гарри: «Мы не в их руках, брат мой, но в божьих». Гарри был взрослым человеком – король страны в состоянии полной сдачи, он угрожал изнасиловать дочерей, размозжить головы стариков, насадить детей на копья, выступая со своей кучкой голодранцев против превосходящих сил врага, потому что на это было ясно указано. Не так уж часто можно встретить это в книгах или пьесах.

— И какое это имеет отношение к тому, что вас собиралась выпотрошить разъярённая толпа?

— Вы опираетесь на веру, что это была их воля, что это они сделали выбор. Мысль о том, что кто-то с ножом, или пистолетом, или кучей денег, или ядерным арсеналом обладает какой-либо силой, выходит за пределы моих возможностей воображения. Я не могу представить, что такое возможно даже гипотетически.

— Вы говорите, что никакой опасности не было?

— Никогда нет никакой опасности, разъярённая ли толпа – что? выпотрошит меня? – выпотрошит ли меня разъярённая толпа или нет. Сломаю я шею, упав с мотоцикла, или нет. Поднимутся ли все народы мира против меня или нет. Если вселенной угодно, чтобы меня выпотрошили и выбросили в пустыню, я целиком за, а если нет, то никакая толпа, никакое правительство или закон физики не сможет заставить это случиться. И это неизменные и абсолютные условия моего существования. Это не то, во что я верю, это просто то, что есть.

Я не знаю, как высказать это лучше.

Она в тревоге покачала головой.

— И для вас это нормально?

— Для меня это жизнь, и для вас теперь тоже. – Я отставил свою тарелку и отодвинулся на пару дюймов от стола. – Как вы, наверно, успели заметить, я не словоохотлив. Истории, которые я вам тут рассказываю, это ваши новые истории. Я – взрослый в мире, где вы – всего лишь дитя, и я рассказываю всё это, чтобы помочь вам вырасти и создать свои собственные истории. Теперь мир не для вас – куда бы вы ни пошли, вы будете чужой. Нет ни семей, ни кланов, ни племён, ждущих, чтобы приветствовать вас, показать вам местность, объяснить, как всё работает. Нет никаких аппаратов, готовых принять вас, научить и защитить. Вскоре вы выйдете за пределы той точки, где вам кто-либо сможет помочь, потому что теперь вы взрослый человек, а это мир детей. У вас не будет меня, и возможно, вокруг не будет никого старше вас, даже в книгах. Я говорю с вами, стараюсь быть чуть более открытым и разговорчивым, потому что вы останетесь одна в мире, и вам будет очень легко найти какую-нибудь колею и застрять там. – Такое может случиться?

— В основном так и происходит. Для этого есть все условия. Мир полон тёплых тёмных норок, в которые вы можете упасть.

— У меня никого не будет? – спросила она несчастным голосом. – У меня не будет вас? – У вас будете вы сами. Это всё, что вам нужно.

— Неужели я сделаю это? – спросила она. – Заползу обратно? Найду норку, чтобы спрятаться?

— Несмотря на почти абсолютную статистическую вероятность этого, мне кажется, нет. Я могу ошибаться, я не силён в этом, но насколько я могу судить, вам уготовано нечто большее. В должны попытаться понять, что такое страх, иначе он захватит вас, и вы никогда даже не узнаете этого.

Мы вышли из ресторана и пошли побродить по берегу.

— Так, чем всё закончилось? – спросила она.

— Когда?

— С толпой? В Мексике?

— А, да ничем. Шеф полиции довёз меня до границы и сказал, чтоб я никогда не возвращался в его страну.

— Они вышвырнули вас из Мексики?

— Ну, – я пожал плечами, – это было довольно неформально.

— Похоже, у вас много проблем с законом.

Я снова пожал плечами.

— Совсем никаких проблем. – И что вы делали потом?

— После того, как он выгрузил меня у границы? Аннулировал свои кредитные карты. Заявил о том, что у меня украли паспорт и дорожные чеки. Получил деньги переводом.

— Они украли ваш бумажник?

— Конечно, всё, что у меня было с собой, и рюкзак, который я оставил в машине. Она покачала головой, расстроенная мелочной продажностью. – Сволочи, – сказала она.

— Каждый просто играет свою роль, – сказал я. – Нет причин принимать что-либо на свой счёт. Она долго смотрела на меня искоса.

Мы сели обратно в «Навигатор» и выехали на дорогу. Около часа мы ехали в тишине, хотя я слышал довольно сильный шум в голове Лизы.

— Мне кажется, я больше никогда не смогу относиться к людям как раньше, – сказала она наконец. – Мне кажется, я никому не смогу больше доверять.

Несколько минут я молча наблюдал сменяющиеся картинки – это счастье быть здесь, с Лизой, счастье ехать помянуть Брэтт, счастье быть. Неужто это мой последний день? Неужто это мои последние моменты? Неужто вечно нависающий надо мной палец смерти должен вот-вот опуститься? Эта мысль наполнила меня нежным приливом радости и окунула мир в красоту.

— Люди — это клочки пыли, – наконец ответил я, – маленькие пушинки и паутинки, собравшиеся в тени и тёмных углах и удерживаемые вместе страхом. Если видишь их ясно, доверять им становится очень легко. Я всем доверю и никогда не бываю разочарован. Вы тоже так можете.

— Трудно в это поверить.

Нужно доверять людям не то, чтобы они не предали вас, или не разбили вам сердце, или не украли кошелёк – просто доверять им, чтобы они были теми, кто они есть. Когда ты понимаешь страх, когда отходишь от него на расстояние и видишь, что он из себя представляет и как действует в этом мире, тогда понимаешь про людей всё. В бытии с закрытыми глазами всё вытекает из страха – хорошее и плохое, смелость и трусость, любовь и ненависть, всё вытекает из одного источника.

— Как же можно доверять, если знаешь, что тебя могут предать?