К. В. Мочульский - Великие русские писатели XIX в. Страница 5

Путешествуя по Крыму, Пушкин посетил развалины Бахчисарайского дворца. Екатерина Раевская рассказала ему предание о графине Потоцкой, которую некогда татары увезли из Польши; она попала в ханский гарем, и крымский хан страстно ее полюбил. О фонтане Бахчисарайского дворца Пушкин пишет: «К…» поэтически мне описывала его, называя фонтаном слез. Вошел во дворец, увидел я испорченный фонтан: из заржавой железной трубки по каплям падала вода… Раевский почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище».

Поэма «Бахчисарайский фонтан» (1822) написала в манере Байрона. Крымский хан Гирей влюбляется в прекрасную пленницу Марию и охладевает к своей жене Зареме. Терзаемая ревностью, Зарема ночью тайком является к Марии и умоляет ее возвратить ей сердце Гирея. Она говорит о безумии своей страсти и грозит страшной местью. Дальнейшее погружено в таинственный мрак: мы узнаем о смерти Марии, о казни Заремы, о свирепом отчаянии Гирея. Разочарованный хан более напоминает байроновского Корсара, чем дикого татарина; Мария и Зарема — родные сестры Медоры и Гюльнары английского поэта. Пушкин признавался: «Бахчисарайский фонтан слабее Пленника и, как он, отзывается чтением Байрона, от которого я с ума сходил. Сцена Заремы с Марией имеет драматические достоинства».

Как ни мелодраматично действие поэмы, как ни комичен разочарованный хан, который

…в сечах роковых

Подъемлет саблю, и с размаха

Недвижим остается вдруг…

все же эта поэма — одно из самых пленительных произведений Пушкина. Его стих становится гибким и крепким; в гармонии созвучий появляется какая‑то переливающаяся, сверкающая влажность; звуки льются и звенят, как прозрачные струи «фонтана грез». Таких стихов, такой заглушенной и томно–сладостной мелодии еще не бывало в русской поэзии.

Прлны магии заключительные строки поэмы:

Волшебный край, очей отрада!

Все живо там: холмы, леса,

Янтарь и яхонт винограда,

Долин приятная краса

И струи и тополей прохлада —

Все чувства путника манит,

Когда, в час утра безмятежный,

В горах, дорогою прибрежной

Привычный конь его бежит,

И зеленеющая влага

Пред ним и блещет и шумит

Вокруг утесов Аю–Дага…

Создав романтический образ Кавказа, Пушкин творит новую экзотическую легенду — «сладостной Тавриды», где под сенью лавров над розами поют соловьи, где звучные фонтаны бьют в мраморных гаремах, где ночью при свете луны в узких улицах мелькают белые чадры восточных красавиц, а «зеленеющая влага» моря шумит у скал Гурзуфа…

В поэме «Цыганы» (1824) Пушкин драматизирует эпизод из своей собственной жизни: он сам два дня странствовал с цыганским табором по Буджанской степи, сам играл роль Алеко, пережил краткое увлечение беспечной и сговорчивой Земфирой. К счастью, в действительности это приключение не кончилось столь трагически, как в поэме. Вырваться из «проклятого города» Кишинева, удрал из скучной канцелярии Инзова, пожить вольной, бродячей жизнью с цыганами — как должен был радоваться Пушкин этой проказе! Земфира находит Алеко в степи и приводит в табор к отцу. Старый цыган ласково принимает гостя: если они любят друг друга, то пусть и живут вместе. Алеко счастлив, днем он водит медведя, ночи проводит в шатре Земфиры. Ему нравится «бродячая бедность» и воля: ее шум, цыганские припевы, рев медведя, пестрота лохмотьев, нагота детей, лай собак, звук волынки и скрип телег. Но Земфира пылка и непостоянна; скоро любовная ее песнь сменяется другой:

Старый муж, грозный муж,

Режь меня, жги меня;

Я тверда, не боюсь

Ни ножа, ни огня.

Алеко, снедаемый ревностью, застигает ее у кургана в объятьях молодого цыгана; он убивает и изменницу и соперника. Старик велит ему покинуть табор:

Оставь нас, гордый человек!

Мы дики, нет у нас законов…

Но жить с убийцей не хотим.

И табор скрывается вдали; окровавленный Алеко остается один, как подстреленный журавль, покинутый улетевшей стаей.

Алеко — вполне «байронический» характер: его душой «играют страсти», «его преследует закон», так жил он раньше, откуда он — мы не знаем.

Он бездомный скиталец, ненавидящий «неволю Душных городов» и «пышную суету наук». Как Рене Шатобриан, он пресыщен цивилизацией и жаждет опрощения; его гордой личности тесно в «оковах просвещения», и он поднимает бунт против общества. Он хочет быть свободным дикарем, а не рабом денег и предрассудков. Бунтаря Пушкина пленили своеволие и мятеж байроновских героев, Не надолго. Вскоре под романтическим покровом он разглядел другие черты — «безнадежный эгоизм», самовлюбленность, непомерную гордость и холодное презрение к людям. Алеко нравится цыганская свобода нравов, если она не затрагивает его личных интересов; но лишь только Земфира отнимет у него свою свободно подаренную любовь, он свирепеет от злобы и ревности:

Нет, я не споря

От прав моих не откажусь;

Или хоть мщенъем наслаждусь.

Он отвергает все законы человеческого общежития, но помнит о своих правах, ищет свободы и кончает преступлением.

Старый цыган, смиренный и мудрый, развенчивает «модный кумир». Он прогоняет «гордого человека» и говорит ему:

Ты не рожден для дикой доли,

Ты для себя лишь хочешь воли;

Ужасен нам твой будет глас:

Мы робки и добры душою,

Ты зол и смел — оставь же нас!

Устами цыгана говорит народ, он представитель общинного начала. Как в античной трагедии, бунтующему против богов трагическому герою противостоит предводитель хора. Культ личности, греховное самоутверждение сталкиваются с религией общины — любовью и смирением. Но, казнив своего Алеко, Пушкин не впал в обратную крайность: он не идеализировал «людей природы», перед которыми так преклоняется фантазер Руссо. Любовные капризы и измены жены старого цыгана Мариулы его дочери Земфиры — совсем не идеал человеческих отношений. Трезвый и ясный Пушкин далек от романтических утопий. Он понимает, что «рай» среди дикарей — чистая выдумка. В «Эпилоге» он пишет:

Но счастья нет и между вами,

Природы бедные сыны!

И под издранными шатрами

Живут мучительные сны,

И ваши сени кочевые

В пустынях не спаслись от бед,

И всюду страсти роковые,

И от судеб защиты нет.

Чувством неотвратимого фатума проникнута драматическая поэма Пушкина — в этом еще одно ее сходство с греческой трагедией.

В августе 1824 года Пушкин приезжает в село Михайловское, ссорится с отцом, который увозит всю семью в Москву. Поэт остается один с няней. Друзьям он пишет о «тоске», о «бешеной тоске», но постепенно привыкает к скучной и спокойной деревенской жизни. «Мои занятия, — сообщает он брату: — до обеда пишу записки, обедаю поздно, После обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!»

Ему хочется проникнуть в дух народного творчества, почувтвовать себя русским. По праздникам бродит по деревням, прислушивается к хороводным песням, у местного священника расспрашивает про «всякие крестьянские пословицы и приговоры» — в дни годовой ярмарки ездит в Святогорский монастырь, подолгу слушает нищих, поющих духовные стихи о Лазаре, Алексее Божием человеке, об архангеле Михаиле, о Страшном Суде и другие. Для этого «хождения в народ» он придумывает довольно фантастический костюм: «красная рубашка на нем, кушаком подвязана; штаны широкие, белая шляпа соломенная на голове, палка железная в руках». Он записывает народные песни о Стеньке Разине и искусно подражает им.

По утрам поэт серьезно работает и с жадностью читает Шекспира. Перед ним открывается новый мир, и в его ярком свете бледнеет субъективная поэзия Байрона. «Как мелок Байрон в трагическом роде перед Шекспиром, — пишет он. — Этот Байрон, который никогда не создал другого характера, кроме собственного, деля различные черты его между действующими лицами». Исторические хроники Шекспира, насыщенные жизнью, борьбой, страстью, полные сильных и разнообразных характеров, внушают ему желание создать русскую историческую трагедию. «Что за человек Шекспир! — восклицает он. — Не могу прийти в себя!»

В 1824 году вышли X и XI том «Истории Государства Российского» Карамзина, посвященные эпохе Бориса Годунова и Смутного времени. Образ Годунова, убийцы на престоле, мудрого правителя и честолюбца, не останавливающегося перед преступлением для достижения власти, показался Пушкину достойным гения Шекспира. Разве в Годунове нет мрачного величия Макбета? Разве Смутное время в России не полно громом драматических событий как и хроники Шекспира?

Пушкин разбивает ветхую условную форму классической драмы и создает романтическую трагедию: вместо правила о трех единствах — действие, захватывающее период в семь лет и свободно переносящееся из Москвы в Польшу, из кремлевских палат в келью Чудова монастыря, в корчму на литовской границе, в замок воеводы Мнишка в Самборе, на равнину близ Новгорода–Северского; вместо обязательных пяти актов, написанных александрийским стихом и «благородным слогом», — двадцать пять пестрых сцен, пятистопный ямб и смешение трагического с комическим.