Спиридон Кисляков - Из виденного и пережитого Страница 5

«Я просил Бога и святых апостолов, чтобы они сохранили тебя, да, чтобы сохранили тебя. На тебя сатана собирает, батюшка, всю свою рать и хочет тебя погубить, окончательно погубить, но я молился, и твоя мама тоже молится Христу. Затем, батюшка мой, дьявол, как я слышал, всю жизнь будет преследовать тебя. Вот будут дни, когда, батюшка, будет страшная война, весь мир будет воевать, и ты из Сибири поедешь туда и будешь на войне. Война — это суд Божий. Это еще не последний суд Божий. Суд этот над христианами за то, друже мой, что они попрали Святое Евангелие, Христиане ныне отвергли Святое Евангелие (Максим рыдает). А что будет после войны, я пока, батюшка, тебе не скажу...» После этих слов Максим сразу загрустил и ушел в себя. Минут двадцать он совершенно молчал, а я не сводил с него своего взора. После этого молчания Максим обратился к толпе и начал ей говорить какими-то несвязными афоризмами. А затем снова стал говорить о том, что Евангелие Святое попрано христианами. «Жить по Евангелию, — говорил он, — надо быть сумасшедшим. Доколе люди будут умны и разумны, Царства Божия на земле не будет».

В тот же день вечером я отправился домой. Максим произвел на меня такое сильное, неотразимое впечатление, что я ушел от него точно совсем другим человеком. Когда я приехал домой и рассказал обо всем виденном и слышанном, то мама моя прямо сказала, что Максим «предсказывает чистую правду».

Через дней семь я отправился один в лес, так называемый Высоцкий. В этом лесу, в самом уже его конце к западу присел отдохнуть. Слышу шаги, оглянулся и, о, ужас! Максим шел ко мне. «Друг мой, я здесь искал ослиц, а нашел тебя. Ты знаешь, я полюбил тебя всем своим сердцем, да, полюбил тебя. Пойдем в следующий лес». Пошли. «Смотри, батюшка, все дела Божии дивны, о, дивны! Вот лес, ручейки текут, цветы цветут, травы зеленеют, птички Божий поют, и все это — дела Божий! Когда мы вошли в самую глубь леса, тогда Максим пал на землю, простер свои руки к небу и запел: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас». Когда он запел третий раз, я повалился на землю и лишился сознания. Не знаю, долго ли я находился в таком состоянии, но когда я пришел в себя, то увидел, что Максим стоит на том же самом месте с воздетыми к небу руками. Он что-то шептал, но что, разобрать я не мог. Начал и я с ним молиться. О, эти минуты никогда не изгладятся из моей памяти! Когда молитва была закончена, Максим взглянул на меня и опять сделал несколько поклонов. После этого мы сели, помолчали, а затем начал говорить Максим: — Без молитвы все добродетели — точно без почвы деревья. Ныне нет молитвы в жизни христиан, а если есть, то жизни в себе она не имеет. Христос сам молился и молился больше всего в горах, на горных вершинах, где кроме Него Одного никого не было. Христианин, друже, есть человек молитвы. Его отец, его мать, его жена, его дети, его жизнь есть один Христос. Ученик Христа должен жить только одним Христом. Когда он так будет любить Христа, тогда он обязательно будет любить и все творение Божие. Люди думают, что нужно прежде любить людей, а потом и Бога. Я и сам так делал, но все было бесполезно. Когда же начал прежде любить Бога, тогда в этой любви к Богу я нашел и своего ближнего, и в этой же самой любви к Богу всякий мой враг делался мне другом и человеком Божиим. Первая самая форма любви к Богу есть молитва. В настоящее время повсеместно христиане настроили множество храмов, стали грамотными и учеными, а живой молитвы нет. Вот в чем великая беда. Молитва делает человека евангельским человеком, человеком Христовым. Если бы христиане знали силу молитвы, то они были бы перерождены. Я ведь мало знаю грамоты, а молитва учит меня, как мыслить, говорить и делать. Ты, друг мой, знавал Семена Самсоновича. Его молитва переродила, и какой он был великий человек! Мы часто в лесу с ним молились. Но этого мало, чтобы только молиться. Нужно за Христа ежедневно умирать, и в этой смерти — жизнь христианина. Так дух во мне говорит: нужно за Христа умирать. Мы еще живем, и эта жизнь наша есть точно младенческое еще состояние души. Зрелость ее — смерть и смерть ради Христа. Когда мученики умирали за Христа, тогда они вкушали настоящую жизнь, и эта жизнь для них так сладка, что они забывали страдания и самую смерть! Я, юродивый Максим, и говорю, что без юродства нельзя Царства Божьего наследовать.

— Дядя Максим, ты помолись обо мне Богу, чтобы я любил Бога больше, чем самого себя. Я хотел бы быть одною чистою любовью ко Христу своему. Я ничего от Бога не хочу, как того одного только, чтобы беспрестанно любить Его до полного самозабвения, — так я молил Максима.

— Без молитвы, — ответил он, — нельзя любить Христа. Чаще молись, и молитва родит в тебе любовь к Богу. Молись в лесу, молись за сохой, молись в поле, молись во рвах, но молись так, чтобы тебя никто не видел. Еще я должен сказать, как и дух во мне говорит: с минуты Воскресения Христова вся земля стала троном Спасителя Господа. Трон самый, где является Воскресший — наши сердца. О, дивны дела Божии! Когда я помяну имя Воскресшего Христа, тогда я делаюсь как бы пьяным от радости. Тогда Христос представляется мне не столько небесным, сколько живущим среди нас на земле, живым, действительным Царем Славы, почивающим в сердцах наших. Если бы мы имели чистое сердце, мы бы Его телесными даже очами видели, как Воскресшего Сына Божия, живущего на земле с нами, со Своими братьями и учениками. О, дивен Христос, Воскресший — Господь, брат наш по человечеству и Бог по Божественной Своей природе.

Максим запел «Христос Воскресе». Радостно и светло стало у меня на душе. Сердце загорелось каким-то дивным пламенем, и я склонил колени и начал молиться Богу. Максим положил на мою голову свою левую руку и еще громче запел «Христос Воскресе». Когда он умолк, то на душе было сладко, что я готов был растаять от этой сладости.

Стало вечереть. Глядя на солнце, Максим начал торжественно говорить: «Будет время, и праведники просветятся как солнце в Царстве Небесном. Это — Дух Божий. О, дивен Христос! Он создал нас из небытия, вызвал в жизнь, обеспечивает нас всем необходимым, и через короткое сравнительно с вечностью время просветит нас славою Своею так, что мы подобны будем солнцу! Я думаю, что будет время, когда вся тварь ощутит Воскресшего Господа».

После этого Максим пал на траву и громко вскричал: «Господи, если возможно, то помилуй и спаси и диавола и всю его ратную силу. Георгий! Молись и люби Бога и всю Его вселенную и все Его создание. Чего себе не желаешь, того и самому дьяволу не желай. В нем есть еще сознание о Боге, может быть, это сознание дает ему еще возможность покаяться. Это моя жалость к творению Божию. Стало уже темно, нужно было идти домой».

— Скажи мне, дядя Максим, — обращаюсь я на прощание к нему, — что мне делать, чтобы быть любовью ко Христу?

— Я тебе сказал уже, а теперь и еще скажу: Будет время, когда Сам Бог укажет тебе, что нужно делать. Так дух во мне говорит: ради Христа всегда на все будь готов. Кто во Христе, для того нет страдания и смерти.

После этого Максим простился со мною и пошел еще дальше в глубь леса, а я отправился домой.

Дома я не мог ни пить, ни есть. Всю ночь сердце мое горело каким-то дивным огнем любви к Богу и людям. Сна не было. Мне казалось, что я был в другом мире, совершенно не похожем на настоящий. Несколько раз я принимался плакать. С этого именно мгновения мне стало всех и все жалко: жалко умерших, жалко живых, жалко всех людей без различия их национальности, веры, пола, возраста. Жалко всех животных, птиц, насекомых, жалко растений, земли, солнца, воздуха. «Дивный Максим! Славный Семен! — думал я. — Вас Господь наградил своею великою милостью. А я, что меня ожидает, могу ли я даже мечтать о такой духовной высоте, на какой стоят эти сыны Царства Христова». Назавтра, думал я, снова пойду в лес. Но не было суждено: я заболел, пролежал несколько дней, и приблизилось время моего отъезда из дому. Я отправился на ближайший вокзал. Только что выехал из своего села, как увидел ожидавшего меня Максима. Максим в полном смысле слова уже юродствовал. И в своих движениях, и в словах это был совсем не тот человек, каким я его встретил несколько недель назад в лесу. Говорил он отрывочно, речь свою пересыпал рифмами, понять его было очень не легко. Я весь путь плакал. Его слова, хотя и были непонятными, на зато они имели какую-то остроту и с необыкновенною силой проникали в мою душу. Когда мы стали подъезжать к вокзалу, Максим, не простившись со мною, побежал полем в лес, и только я его в этот день видел. Простившись с родителями, я отправился вновь в Петроград.

Первая миссионерская поездка в Сибирь

В Петрограде я поселился в Андреевском подворье на Песках. Здесь жить было очень тяжело от обид певчих, но я терпел. Случайно познакомился со мною келейник митрополита Палладия, и, не знаю почему, он спросил меня, не пожелаю ли я ехать в Сибирь миссионером. И вот 30 ноября, в день Андрея Первозванного, рано утром зовут меня к митрополиту. Являюсь.