Протопресвитер Николай Афанасьев - Церковь Духа Святого Страница 5

Различие даров не связано с различием полноты благодати. Благодать не распределяется между разными дарами. В каждом даре имеется вся полнота благодати. Конечно, из того, что полнота благодати преподана всем, не следует, что каждый усваивает всю полноту благодати. Это дело жизни каждого и каждый принимает ту меру благодати, которую он способен усвоить. Людям не дано измерять меру благодати, которую Бог дает не мерою, но каждый из нас знает, что эта мера не одинакова. В святых она достигает до очень высоких степеней, а в других едва–едва светится, хотя никогда не потухает. При различении даров Духа благодать остается одной и той же, а мера благодати, которая усваивается, может быть разной и при одних и тех же дарах. Благодать не имеет степеней, а потому нельзя говорить о высших и низших степенях благодати, как это делает современное школьное богословие. Это означало бы разделять то, что сам Бог не разделяет, и умалять дело Христа, через Которого мы все получили «благодать на благодать». Все имеют одинаковую пневматическую основу. Никто в Церкви не может по своей природе быть выше другого, хотя может исполнять высшее, чем все остальные, служение, и никто не может действовать вне или помимо других. Еще меньше могут быть в Церкви служения, которые бы не требовали даров Духа. Где служение, там Дух, а где нет служения, там нет Духа и нет жизни.

5. Тертуллиан утверждал, что «различие между клиром и народом ( inter ordinem et plebem ) установила власть церкви и часть собрания клира» [17]. Это верно, если рассматривать клир и лаиков, как отдельные группы, различающиеся по своей природе, но неверно по существу. Тем более неправилен во всех смыслах тот вывод, который делается из этого положения: «оттого, где нет собрания клира, будь себе самому и приносящим, и помазующим и священником» [18]. Тертуллиан соблазнился учением о царственном священстве членов Церкви, как не раз в истории этим соблазнялись, и не усмотрел, что первоначальное различение клира и народа проистекало из различия служений. Различие же служений не установлено ни церковной властью, ни частью клира, а вытекает из самого понятия Церкви.

Особое служение предстоятельства, о котором говорит Тертуллиан, — те жизненные функции, те проявления жизни, без которых Церковь не может существовать на земле, как живой и живущий организм. Служение предстоятельства находило свое выражение на Евхаристическом собрании. На нем всегда были те, кто предстоятельствовали, и те, кому предстоятельствовали. Без этого не могло быть Евхаристии, так как такова ее природа, которая требует предстоятеля. С самого начала существования Церкви в литургическом порядке различался народ от предстоятеля. «В так называемый день солнца бывает у нас собрание в одно место всех живущих по городам или селам; и читается, сколько позволяет время, сказания апостолов или писания пророков. Потом, когда чтец перестает, предстоятель посредством слова делает наставление и увещание подражать тем прекрасным вещам. Затем все вообще встаем и воссылаем молитвы. Когда же окончим молитву, как я выше сказал, приносится хлеб, и вино и вода; предстоятель также воссылает молитвы и благодарения, сколько он м ожет. Народ выражает свое согласие словом аминь» [19]. Предстоятель возносит благодарение, на которое народ ответствует аминь». В числе запечатлевающих через «аминь» благодарение предстоятелей имелись не только лица не облеченные особыми служениями, но и лица, исполняющие разные служения: среди них были те, кого сейчас мы называем мирянами, и пресвитеры, и диаконы, и учители. Все участники собрания совместно со своими предстоятелями составляли единый народ Божий, царственное священство.

Если бы даже это литургическое различение предстоятелей и народа действительно установила церковная власть, то и в этом случае Тертуллиан был бы неправ, так как такого рода установление, как основанное на различении служений, соответствовало бы воле Божьей, ибо воля Божья не в смешении, а в различении служений. Поэтому Тертуллиан совершенно неправ, когда он усваивал лаикам те служения — «будь себе самому и приносящим, и помазующим, и священником», — на которые они не получили благодатных даров. Это было бы смешением служений, при котором не могло бы найти своего выражения священническое слу жение народа и его предстоятеля, так как оно делало бы невозможным само Евхаристическое собрание.

6. В эпоху Тертуллиана лица, имеющие служение особого священства, которое оформляется на основе служения предстоятельства, получили наименование клира. Это новое, суженное, понимание термина «клир» не устранило сразу общего понятия клира и не создало в церковном организме двух разнородных слоев, так как клир не отделился от народа, а продолжал составлять его часть. Тертуллиан был неправ для своего времени, но он предвосхитил будущую историю церковного устройства. После него эмпирическая церковная жизнь начала усваивать чуждые ей начала римского права. Литургическое различение народа и клира в узком смысле перешло в их отделение, а последнее постепенно привело к появлению двух разнородных слоев или состояний. Богословская мысль возрождает в Церкви ветхозаветную скинию, замененную в Новом Завете нерукотворенной скинией с единым Первосвященником. Мечом, который окончательно разделил церковное тело на две части, было учение о посвящении. Здесь не место разбирать, как и почему идея посвящения проникла в богословскую мысль. Когда эта идея проникла в богословское сознание, то «посвященными ιερωμενοι , τελουμενοι » — стали рассматриваться все члены Церкви в противоположность ανιεροι, ατελεστοι », т. е. непринадлежащим Церкви. Начальной мистерией, через которую совершалось посвящение, считалось таинство крещения, миропомазания и Евхаристия, которая вводила в «священную иерархию ιερα διακοσμησις » всех принявших таинство крещения [20]. В таком виде идея посвящения еще не вступала в противоречие с учением о царственном священстве народа Божьего, так как посвящение имело задачей ввести в священство, которое в целом оставалось «священным народом την του ιερου λαου ταξιν» [21]. Однако, на этом острии учение о посвящении не удержалось и не могло удержаться, так как идея посвящения имеет свою собственную логику. Византийская мысль пришла к ключению, что подлинной мистерией посвящения было не крещение, а таинство поставления. В силу этого большая часть «посвященных» оказалась «непосвященными», так как они имели только одно таинство крещения. В прежнем широком кругу «посвященных» оказались мирские или житейские люди βιοτικοι . Ιερα διακοσμησις » сузилась, и из нее выделились миряне, а остались даже не все клирики, а только те, кто имеют священство. Различие между ними не в служении и не в особом положении. Это — различие вторичного порядка. Различие между ними заключается в различии их природы. Посвящение меняет природу посвященного подобно тому, как крещение меняет природу вступающего в Церковь. В догматическом сознании возникает учение о «втором крещении». Когда Тридентский собор провозгласил невозможность лаицизации клириков, то он для западного богословского сознания утвердил онтологическое различие между клиром и лаиками. Вместе с тем идея посвящения привела в состояние анабиоза учение о царственном священстве. Миряне, как непосвященные, чужды святыне ( ανιεροι ) и не могут к ней приступать. Они не могут совершать священнического служения, так как не имеют посвящения. Лаик, как член народа Божьего, имеет достоинство царственного священства, а мирской человек не имеет его. В историческом процессе выяснилось, что не «profanus » делается «sacer », а наоборот «сограждане святым и домашние Богу» ( συμπολιται των αγιων και οικειοι του Θεου )» [22]становятся «profani » .

7. Современное школьное учение не только минимизировало учение о царственном священстве народа Божьего, но и взяло его под подозрение. Слово Божие оказалось опасным. Во всяком случае о нем не вполне прилично говорить. Если о наших этих опасениях и сомнениях знали бы Климент Римский, Ириней Лионский, Иустин Мученик, Ипполит Римский, Климент Александрийский, Ориген, наконец Иоанн Златоуст, бл. Иероним и целая плеяда других отцов Церкви, то они, вероятно, не только были бы в высшей степени удивлены, но просто не поняли бы нас. Они бы ответили словами Иринея Лионского: «omnes justi sacerdotalem habent ordinem » [23]. Иринея Лионского нельзя обвинить, как Тертуллиана, в монтанизме, но он, как и Тертуллиан, исповедовал, что лаики — священники. Он не боялся этого, так как знал, как вся ранняя церковь, что их священство не подрывает служения епископов. Это он, больше, чем кто либо другой, способствовал развитию епископского служения.

В чем дело? Почему школьное богословие отворачивается от учения о царственном священстве? Ответ лежит в самом школьном богословии, так как оно поставило так вопрос, что ему приходится выбирать между священством лаиков и священством церковной иерархии. «И соделал нас царями и священниками Богу и Отцу Своему», соделал всех нас, а не некоторых только, составляющих священство в Церкви. Если все священники, то могут ли только некоторые называться священниками? И, наоборот, если только некоторые лица священники, то могут ли все называться священниками? Этой дилеммы не знала доникейская церковь, и Церковь не знает ее вообще, так как священство народа Божьего не исключает священство церковной иерархии, а, напротив, священство церковной иерархии, как мы увидим в дальнейшем, вытекает из царственного священства. Одно другому не может противоречить, если только не подразумевать под священством посвящения, как это делает школьное богословие.