С. И. Смирнов - Духовный отец в Древней Восточной Церкви Страница 51

Профессор Н. С. Суворов подвергает эти положения покойного ученого серьезной критике. 1. Он считает неясный, как совершился переход наследства от покаянного пресвитера к приходским священникам- духовникам. Если в публичном покаянии, производимом самими епископами, их роль ограничивалась одним надзором, если, с другой стороны, приходские священники имели право вязать и решить в тайной исповеди, то непонятно, как «устранялась граница, отделявшая публичное церковное покаяние от тайных епитимий». Граница обозначалась явственно: в последнем случае священник действовал самостоятельно, в первом он только наблюдал и свидетельствовал для епископа. А так как в древности публичному покаянию придавалась сакраментальная сила, то поэтому приходский священник в отношении к одному и тому же Таинству должен был занять неодинаковое положение. 2. Если руководство для духовников назначено этим преемникам покаянного пресвитера, то почему оно не явилось вскоре после его упразднения? Почему оно явилось в монашеской среде как произведение монаха, не обнаружившего, что он имеет в виду приходскую жизнь? 3. Неизвестно, как передавалось епископами полномочие приходским священникам на исповедь — все или не все они получали это полномочие. Если все, то когда и почему прекратился этот порядок, неизвестный даже канонистам XII в., которые за приходскими священниками, не получившими архиерейского полномочия, прямо отрицали право разрешать от грехов? Если не все, то почему от древности не сохранилось об этом свидетельств, а сохранившиеся данные XII в. производят такое впечатление, что порядок уполномочения через грамоту вводился только вновь? 4. Наконец, Н. С. Суворов делает историческую справку, доказывающую, что в эпоху Трулльского собора приходский строй не был организован: не было обособленных приходов с обособленными группами прихожан как членов приходского общества с обособленным религиозным центром для этого общества — приходским храмом и с особым приходским духовенством, которое посвящалось и определялось к данному приходскому храму для удовлетворения религиозных потребностей прихожан, в том числе и для принятия от них исповеди, как это, по- видимому, предполагал А. С. Павлов.

Где же следует искать, по мнению Н. С. Суворова, преемников покаянного пресвитера? Он их ищет в монастыре. Исповедь перед монахами, людьми опытными в духовной жизни независимо от того, имели они священный сан или нет, — такая исповедь, как явление церковно–бытовое, заменила исповедь частную сакраментальную. Как понимали эту исповедь миряне, ходившие к монахам, неизвестно; приписывали ли себе вяжущую и решащую власть сами монахи, или, точнее, с какого времени они стали приписывать ее, тоже неизвестно[754]. Достоверным можно признать, что, побывав на исповеди у монаха, верующий уже не искал церковной исповеди[755]. Косвенное подтверждение своего взгляда ученый находит в истории Западной Церкви, где в начале VII в. на римском соборе вопреки жалобе белого духовенства, что монахи не достойны священнической власти и потому не могут быть духовниками, исповедь перед монахами–священниками включена была в церковно–правительственный порядок. На Востоке не было такого протеста белого духовенства именно потому, что оно не получало «ни общего, ни особенного полномочия на принятие тайной исповеди в тайных грехах, не смотрело на это дело как на принадлежащее к кругу его должностной деятельности»[756]. «Наука в настоящее время не располагает никакими твердыми историческими данными для доказательства того, что в период времени от падения публичного церковного покаяния до IX в. исповедь совершалась перед пресвитерами, а, напротив, есть исторические данные, указывающие на существование монастырской исповеди и исповеди перед монахами»[757]. «Во время Трулльского собора духовниками обыкновенно были монахи, не имевшие священного сана. К ним обращались, как к людям опытным в духовной жизни независимо от того, имели они священный сан или нет. Исповедь перед монахами была цер- ковно–бытовым явлением, которое, однако, не было регулировано церковным законодательством и церковным правительством. Для монахов она была обязательна, для мирян — нет. Миряне являлись к чтимым подвижникам не потому, что их считали носителями власти вязать и решить, а как добровольные пациенты, желавшие найтй себе душевное упокоение. Значение монахов в деле исповеди мирян особенно усилилось в эпоху иконоборчества». «Авторитет священства, — заявляет учёный в одной из последних свойх работ, — как единственно уполномоченного к разрешению от грехов, выяснился [на Востоке] лишь к XII в.»[758].

Мы не склонны продолжать полемику по этому темному пока вопросу (хотя наше решение его будет ясно из последующего изложения). Нам кажется, было бы более плодотворным искать новые данные в древней христианской письменности, нежели ухищряться в толковании на все лады старых. Алмазов, известный своим капитальным историко–литургиче- ским трудом о тайной исповеди, обещал такой очерк о духовниках в православной Восточной Церкви и был намерен привести многочисленные свидетельства, в которых «право выслушивать исповедь усваивается собственно иерархическим лицам, преимущественно священнику»[759]. Читатель легко поймет наше сожаление, что это обещание почтенного ученого до сих пор не выполнено. Но и из приведенных его строк йоэКно видеть, к какому выводу привели ученого добытые им данные, к чьей теории он ближе — Н. С. Суворова или А. С. Павлова. Они подтверждают взгляд последнего, что право выслушивать исповедь усвоялось в рассматриваемое нами время лицам иерархическим, преимущественно священнику, и что фактическими совершителями сакраментальной исповеди в период Вселенских Соборов были преимущественно пресвитеры.

Но имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства не дают нам права остановиться, на этом выводе почтенного ученого.

Кто принимал тайную исповедь верующих в период Вселенских Соборов? Те известия, которые мы имеем на этот счет, совершителями тайной исповеди называют преимущественно епископов. Отсюда положение А. С. Павлова, что епископы осуществляли свою власть вязать и решить только в области внешнего, формального суда Церкви, надо признать совершенно произвольным[760]. Тайную исповедь они не совершали, утверждает А. С. Павлов, духовниками мирян не были. Почтенный ученый приводит в защиту своего положения и косвенные соображения: «Епископы и без того обременены были множеством церковно–администра- тивных дел, которые не дозволяли им самим быть духовниками всех своих пасомых, хотя, конечно, ^нуждались в благодатной помощи, подаваемой верующим в Таинстве покаяния»[761]. Однако соображения эти, отчасти справедливые[762], не доказывают поставленного положения, а исторические свидетельства дают знать, что, несмотря ни на что, вразумление падших находилось обычно в руках епископов, которые наблюдали как за великими, так и за малыми грехами пасомых. Носитель власти ключей — епископ непосредственно сам и осуществлял эту власть путем как открытой, так й частной испрведи[763].

Св. Василий Великий пишет в толковании на пророка Исайю (10–я гл., 19–й ст.): «Предстоятелям Церкви поверяются согрешившими сокровенные поступки, для коих нет иного свидетеля, кроме Испытующего тайны каждого»[764]. Таким образом, святой отец признает делом обычным тайную исповедь, приносимую предстоятелям Церкви, т. е. епископам[765].

Сет. Иоанн Златоуст говорит: «Не принуждаю я тебя выступать как бы на театральную сцену, в присутствии многих свидетелей: мне одному расскажи свои тайные грехи, чтобы я излечил рану и избавил тебя от болезни»[766].

В житии св. Иоанна Милостивого, патр. Александрийского[767], встречается такой рассказ. Одна женщина совершила тяжкий и позорный тайный грех. Мучимая совестью, она явилась к святому патриарху и просила разрешения. Тот ей сказал: «Жена! Если ты веруешь Богу, что ради моего окаянства Он простит тебе грех, о котором ты думаешь, то исповедай его мне»[768]. Но грешница стыдилась выговорить грех свой, и патриарх посоветовал его написать. Женщина согласилась написать грех, запечатать писание, но взяла со святого слово, что он не станет читать написанное сам и никому не покажет. Вскоре патриарх скончался, и женщина, опасаясь разглашения своей тайны, долго молилась к почившему, чтобы он указал ей место, где находится ее писание. Тогда св. Иоанн в видении явился женщине и возвратил ей нераспечатанной ее грамоту. На грамоте женщина прочла теперь такие слова: «Иоанна ради, раба моего, очищен грех твой» (Διά Ιακέννην τόν δουλόν μου έξήλειπται σου ή άμαρτία)[769]. В этом рассказе следует обратить внимание на приглашение патриарха женщине исповедать ему грех свой. Он не посылает грешницу, ищущую разрешения от страшной вины, к пресвитеру, а готов выслушать и разрешить ее сам, готов лично совершить над ней Таинство покаяния, приняв ее тайную исповедь. Чудесная обстановка происшествия, может быть, редкая тяжесть или необычность греха, потребовавшая и необычного средства очищения, ослабляют значение приведенного свидетельства. Но оно получает всю силу, во–первых, при сопоставлении с приведенными показаниями двух великих отцов Церкви, особенно св. Василия Великого, дающего знать 34–м правилом о тайной исповеди женщин, а во–вторых, — с данными из последующего времени.