Ольга Михайлова - Молния Господня Страница 51

  Элиа вздрогнул. Для него самого женщины были наслаждением и болью, блаженством и мучением, отрадой и отравой. Чего было больше? Он не знал. Элиа помнил, как страстно волновался ещё отроком, с прерывающимся дыханием подглядывая за купающимися веронками, как после, рано преодолев барьер отроческой невинности, сходил с ума по женщинам... Брошенный искоса взгляд, взмах ресниц, нежность кожи и нежный лепет журчащих женских голосов опьяняли его, будоражили плоть и вспыхивали огнём в крови. Элиа был чувственен и страстен, менялся от женщины к женщине, умел в каждой найти жемчужину, с годами обрёл и силу, и опыт, в кругах местных горожанок, и он знал это, имел репутацию прекрасного любовника. Женщины дрались за право провести с ним ночь, ему строили глазки, игриво прыгали на колени, позволяли заглядывать за корсажи и в глазах каждой был призыв - и обещание трепетного и упоительного наслаждения... Ему пришлось самому пробивать себе дорогу в жизни, что выработало в нём умение приспосабливаться, но в постели это умение, дар почувствовать и ублажить каждую давали огромное преимущество перед другими мужчинами. Его ревновали женщины, ему завидовали мужчины. Мог ли он сохранить верность жене? Он всем сердцем любил Паолу, преданную и нежную, но искушался поминутно. Она любила и прощала всё - ведь он всегда возвращался, и видела, что все его связи никогда не затрагивали его сердца, и душой он был предан ей. Ближе к сорока он стал охладевать, и она надеялась, что муж успокоится. Элиа никогда не пренебрегал супружескими обязанностями, был заботлив и нежен, но тут его выделил Гоццано, должность прокурора открыла ему доступ туда, к тем женщинам, о которых он раньше мог только мечтать. Первые связи несколько разочаровали: высокопоставленные донны в постели становились вульгарными шлюхами, он же откровенный разврат не любил. Но потом увидел Лауру... Эта последняя, обернувшаяся такими скорбями связь, опустошила сердце и истерзала душу укорами совести. Он потерял семью, осиротил детей, остался в пустыне духа.

  Понимание бесконечной свободы, безмятежного и благодушного покоя души Джеронимо заставляло Элиа иногда горестно тосковать. Но то, что услышал только что - просто потрясло. Это был второй, после памятного ему разговора в доме лесничего, случай, когда ему чуть приоткрылась дверь в келью аскета. И потянуло оттуда чем-то столь запредельным, похожим на погребной холод, что Элиа испугался. Чтобы так стоять в Истине, нужно не расслабляться ни на минуту. Подобное нечеловеческое напряжение просто убьёт человека. Он сказал об этом инквизитору.

  Вианданте усмехнулся.

  - Души разнятся. Монашество не для слабых. Монаха борьба с низостью в себе сначала закаляет, потом нечеловечески усиливает. Насколько велико испытание - настолько же велика и помощь Божья. Непереносимое тебе не посылается.

  - Но ведь эта Бриджитта... Ведь она могла и раскаяться. Ты мог бы обратить её... На лице инквизитора появилось выражение недоуменной оторопи. Было очевидно, что он, познавший, но совсем не знавший Бриджитту Фортунато, не имеет ни малейшего желания видеться с женщиной, носящей это имя, помнит только тринадцатилетнюю потаскушку, ненавидит в ней свое падение, и все, что хочет - уничтожить само мерзкое воспоминание.

  Элиа не стал продолжать этот разговор. И дверь в келью аскета снова захлопнулась.

  ...Сейчас, видя, что на лице друга появилась лучшая из его улыбок, Элиа не стал ругать детей, и пока здоровался с сестрой, малютка уже смело влезла на колени Вианданте и потребовала новой сказки. Про злого дьявола.

  Джанни подвинул стул и взобрался на него рядом с сестрёнкой. Вианданте, предупредив, что это очень страшная история для смелых детей о том, сколь опасно упоминать нечистую силу, начал. "Эта история случилась в Падуе, где один дворянин по имени Пьетро позвал гостей на пир, но от всех приглашенных явились посланные с извинениями, что гости не могут быть. Дворянин был рассержен, и в гневе вскричал: "Коли ни один человек не хочет придти, пусть все дьяволы пожалуют ко мне!" После этого он вышел из дому и отправился в церковь на службу. Тем временем на двор к нему явилась целая куча гостей - верхомnbsp; на конях, все в чёрном. Перепуганный слуга побежал в церковь, рассказал Пьетро о неожиданных гостях, а тот в свою очередь спросил священника - как ему быть. Все они кинулись к дому, и поспешили выкликнуть всех домашних. Те выбежали впопыхах и при этом забыли в доме маленького ребенка. И дитя, спавшее в колыбели, осталось во власти чертей..."

  Джанни с ужасом ожидал продолжения, а Диана вцепилась в рукав рясы Вианданте. "...А между тем, черти, приглашенные самим хозяином, вломились в дом, подняв страшную возню. Многие из этих чудовищ подходили к окнам, держа в лапах куски жареного мяса, хлеба, кубки, полные вином. Что ж! Их звали в гости, и они угощались. И вот вдруг хозяин дома увидел в окне на руках одного из чертей своего ребенка..."

  Вианданте зажмурился, а сестра Элиа бросила на брата странный взгляд, и что-то тихо сказала ему на ухо. Дети испуганно слушали. "...Несчастный Пьетро взмолился к верному слуге, прося выручить мальчика. Получив благословение священника, служитель поручил себя покровительству Божией Матери и смело вступил в комнату. Как только он вошёл, они набросились на него с оглушительным свиным хрюканьем. Слуга именем Божьим потребовал, чтобы они выдали ему невинного младенца, и громко творя молитву, вырвал ребенка из лап дьявола. Черти подняли адский шум, свистали, ржали, выли, требовали младенца назад, грозили, что растерзают его в клочья, но он благополучно вынес младенца и передал на руки отцу. Ужасные гости, однако же, долго оставались в доме, их и крестом выгнать не могли, ушли они сами и только через три дня, до этого многим из семейки напомнив их грешки. Но урок послужил на пользу хозяину, который с этих пор нечистую силу никогда не поминал".

  -Но неужели демоны не боятся креста и знают наши грехи?

  -Ха! Черти - знатоки богословия, рассуждают с точностью профессиональных теологов, из уст одержимых сыплют текстами Писания и сентенциями Отцов и Учителей церкви. Нечистые не ударят рылами в грязь ни в диалектике, ни в богословии. В богословском споре Дьявол припёр к стене и Лютера - и настолько плотно, что бедный реформатор, истощив все логические аргументы, предпочёл просто запустить в него чернильницей. Довод, конечно, слабый...

  Когда сестра увела ребятишек, Элиа заметил, что Вианданте снова помрачнел. Несколько минут молчал. Наконец, распорядился. "Завтра утром - аутодафе. Вечером... эх, пропал день. Вечером - пойдем в капеллу, будь всё проклято"

 Глава 12,

  Этот вечер они провели в бане. Элиа помнил слова инквизитора о том, что единственная дружеская привилегия для него заключается в том, что трёт другу в бане спину. Теперь Леваро ею пользовался - слегка сжав зубы, ибо Джеронимо действительно не осознавал своей силы. Когда оба, закутанные в простыни, сидели в предбаннике за вином и сыром, Элиа спросил, почему Джеронимо мрачнеет, когда говорит о капелле. "Ещё ведь неясно, что там".

  - Дай Бог. Мало мне этих могил, неизвестно кем раскопанных. Ещё только Ренна и недоставало.

  - Ренна?

  - Я говорю о Жиле де Лавале да чертовом Франческо Прелати. Не хватало мне тут подобной мерзости.

  Элиа эти имена ничего не говорили. "Нас учили по материалам этого мерзейшего дела, пояснил Вианданте, а когда мне и тридцати не было, я сопровождал Дориа в Париж по университетским делам. Это традиция ордена. Из Болоньи мы добрались до Луки, оттуда до Марселя, потом Лион, и через Роанн, Мулен и Невер попали в Париж. На обратном пути его преосвященство возымел желание посетить родню в Ренне, в Бретани. Тут я и познакомился с делом маршала де Рэ - воочию".

  - А... Так ты о Жиле де Рэ... Синяя Борода... О нём я кое-что слышал.

  - Ну, ещё бы. В Ренне, и Анжу, и в Вандее, везде на Бретонский земле о нём сохранилась память и поныне. Молодые женщины говорили: "Это был юноша, который плохо кончил", пугливые старушки истово крестились, проходя вечером мимо стен его замка. Имя маршала внушает ужас и сегодня. А ведь почти столетие минуло.

  - Ты действительно был там, в самом замке Синей Бороды?

  -Да, мы с Дориа и его родственником бродили там два дня. О маршале простонародье рассказывает много дикого, но Жан де Дориль - так называют там родню епископа, говорил только то, что сохранилось в документах - как никак, нотариус... Он свидетельствовал, что большинство дворян Бретани, особенно те, что находились с ним в родстве, пребывало в величайшей печали и смущении от его позорной смерти. До этих событий он был гораздо более знаменит как доблестнейший из рыцарей...