Михаил Одинцов - Патриарх Сергий Страница 59

В поддержку декларации и возобновления поминания власти выступали и монашеские общины вместе со своими настоятелями. К примеру, в московском Высоко-Петровском монастыре, где настоятелем был архиепископ Варфоломей (Ремов), декларация была принята с момента ее обнародования. Монахи Петровского монастыря поминали сущих у власти по указанию святителя Тихона и до издания декларации. Тем самым исполнялся апостольский завет: «Молю убо прежде всех творити молитвы, моления, прошения, благодарения за вся человеки, за царя и за всех, иже во власти суть, да тихое и безмолвное житие поживем во всяцем благочестии и чистоте» (1 Тим. 2:1–2). Вдохновителем этого моления был старец Зосимовой пустыни иеросхимонах Алексий, тот самый, что в ходе Поместного собора «вынутием жребия» определил имя одиннадцатого патриарха всея Руси — Тихона. Многие из монашествующих специально ездили к батюшке Алексию в Сергиев Посад, где он жил после закрытия Зосимовой пустыни, с вопросом: неужели он действительно благословляет придерживаться митрополита Сергия? И старец указывал каждому вопрошающему поминать митрополита Сергия. «У христиан, — говорил старец, — не должно быть вражды ни к кому. Должна быть любовь, любовь и молитва. Митрополит Сергий — законный, поступает правильно, надо его слушать… Не нахожу никакого греха в молитве за властей. Давно нужно было молиться за них и усугубить свои молитвы. Только благодать молитвы может разрушить ту стену вражды и ненависти, которая встала между Церковью и советской властью. Молитесь, — может быть, благодать молитвы пробьет эту стену… Всем, кто меня знает в Москве, скажи, что старец ни минуты не сомневался и не колебался и стоит на стороне тех, кто принимает власть и слушается митрополита Сергия»[117].

В январе 1928 года Сергий и Временный синод направили епархиальным архиереям указ о созыве Второго Поместного собора с просьбой направлять в их адрес предложения о времени, составе, порядке созыва и вопросах, подлежащих обсуждению. Одновременно Сергий доступными для него способами — письмами и при встречах — неустанно объяснял властям причины такого решения и доказывал жизненную его необходимость. Чуть позже, 29 марта 1928 года, издали «Деяние», в котором подробно была изложена позиция высшей церковной власти относительно обвинений, выдвинутых против Сергия не подчиняющейся ему части епископата. Обоснование полномочий заместителя местоблюстителя, в том числе и в части увольнения и перемещения епископов, что вызывало особое неприятие и протест, выводилось из того обстоятельства, что митрополит Петр передал ему свои права и обязанности «без всяких ограничений». Можно привести слова видного церковного деятеля той эпохи архиепископа Верейского Илариона (Троицкого), писавшего из Соловецкого лагеря: «Что и других переводят, так что ж делать, поневоле делают, как им жить дома нельзя. Прежде по каким пустякам должность меняли — и еще рады были, а теперь заскандалили»[118].

Тем, кого «смущали» слова декларации: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи», специально пояснялось, что они относятся к внешнему благополучию и бедствиям народной жизни, но вовсе не к «распространению неверия», как некоторые извращенно толковали их.

Спустя годы, в 1942 году, вспоминая эпоху конца 1920-х годов и связанные с опубликованием декларации церковные нестроения, Сергий свидетельствовал: «В нашей Церкви воцарился невообразимый хаос, напоминавший состояние Вселенской церкви во времена арианских смут, как оно описывается у Василия Великого… Мы могли рассчитывать только на нравственную силу канонической правды, которая и в былые времена не раз сохраняла Церковь от конечного распада. И в своем уповании мы не посрамились. Наша Православная церковь не была увлечена и сокрушена вихрем всего происходящего. Она сохранила ясным свое каноническое сознание, а вместе с этим и канонически законное возглавление, то есть благодатную преемственность Вселенской церкви и свое законное место в хоре автокефальных церквей»[119].

В обновленческой церкви отношение к декларации также было неоднозначным. Часть епископов и приходского духовенства, а еще в большей мере рядовые верующие восприняли положительно выраженную в ней идею лояльности к государству. Поэтому на местах паства покидала обновленческие церкви, переходя в патриаршии приходы. Обновленческое руководство в своих публичных выступлениях и на страницах церковной прессы подавало декларацию как «акт лицемерия, заискивания и заигрывания» с властями митрополита Сергия и его сторонников. Александр Введенский, выступая в ноябре 1927 года на пленуме обновленческого синода, говорил: «Я боюсь, что это только новая маскировка староцерковничества, новая перелицовка в советского льва, который, в самом деле, остается белогвардейским общипанным орленком»[120].

Русская эмиграция и Декларация митрополита Сергия Страгородского

Жаркие споры вызвала декларация и среди русской эмиграции. Расколотая на два лагеря, она была едина в неприятии «большевизма» и жаждала падения Совдепии, но по-разному представляла будущее политическое и общественное устройство России (монархия или буржуазная республика), по-разному относилась к идее и возможности новой интервенции против Советской России.

Оба лагеря стремились опереться на церковные структуры, образовавшиеся на Западе, в которых они видели своих возможных союзников. С публикацией декларации обострились отношения и между различными группами церковной общественности, примыкавшими к различным политическим группировкам.

Обсуждение декларации сразу же переросло рамки церковной проблемы. Это, к примеру, хорошо передает листовка-обращение группы русских офицеров к управляющему православными приходами в Западной Европе митрополиту Евлогию (Георгиевскому): «Мы не вмешивались в церковный вопрос, не знаем, правильно или нет, покуда он рассматривался в области канонов, которые, каемся, нам пока мало ведомы. Но теперь церковный вопрос приобрел характер чисто политический. И тут для нас, политических борцов за родину, недомолвок не может быть. Уважение к личностям пастырей отходит на второй план. Мы хотим знать, кто с нами готов бороться против большевиков и кто к этой борьбе не склонен»[121].

Митрополит Евлогий ориентировался на сохранение связи с Московской патриархией, стремился избежать проникновения «политики» в церковь. Он и его сторонники восприняли декларацию как логическое продолжение действий патриарха Тихона, направленных на урегулирование отношений с государством. Однако и в этой среде ее обсуждение не проходило тихо и мирно. Полемика выплеснулась на страницы эмигрантских изданий: газет «Руль», «Последние новости», «Россия», журналов, сборников, листовок, обращений, воззваний. Единодушие было в одном — не давать письменной подписки о лояльности в отношении советской власти, которую требовал от заграничного духовенства Сергий.

По поводу декларации и ее значения для церкви как в СССР, так и за рубежом высказывались диаметрально противоположные суждения. Такие авторитетные лидеры русского зарубежья, как Д. С. Мережковский, А. В. Карташев, Г. П. Федотов, Г. Н. Трубецкой, призывали, заклинали и требовали отвергнуть послание Сергия, пойти на разрыв всех и всяческих с ним связей. Но не менее авторитетные — Н. Н. Глубоковский, Н. А. Бердяев, Н. О. Лосский, митрополит Елевферий (Богоявленский) и другие — высказывались в поддержку декларации. Так, Н. Н. Глубоковский заявил: «Послание преследует, думается мне, благие цели как для Церкви в России, так и для нас, и я не вижу оснований смотреть на него пессимистически».

Обобщающе и убедительно представлена эта точка зрения в красноречиво названной статье Бердяева «Вопль Русской Церкви». Ее он завершил следующими словами: «Практически пойти навстречу призыву митрополита Сергия — значит отныне совершенно прекратить в зарубежной церкви великокняжеские и царские молебны, носящие характер политических демонстраций, что не должны быть допускаемы проповеди в церквах или речи на епархиальных съездах, которые носят политический характер. Это есть ликвидация в зарубежной церкви периода, связанного с гражданской войной. На этот путь уже вступил митрополит Сергий, и этот путь должен быть завершен. И этим церковь лишь освободится от тех соглашений и компромиссов, к которым она была вынуждена в прошлом. И это будет нашим духовным возвращением на Родину»[122].

Острая, подчас ожесточенная и нелицеприятная полемика, звучавшая на заседаниях приходских собраний и епархиальных съездов, волной прокатившаяся по европейским странам, где компактно проживали русские эмигранты, завершилась все же победой митрополита Евлогия и его сторонников. Подводя черту, митрополит Евлогий в своем послании митрополиту Сергию сообщал, что требование дать подписку о лояльности Советскому государству отвергается, в то время как курс на «невмешательство Церкви в политическую жизнь» остается неизменным, а также сохраняются прочные организационные и духовные связи с Московской патриархией.