Η. О. Лосский - Воспоминания Страница 6

Осенью 1882 г. моя мать со всеми детьми переехала из Дагды в Витебск. На окраине города она наняла маленький деревянный домик в три окна на улицу. Сестра Леля поступила в женскую гимназию ведомства Импер. Марии, а сестра Витя была принята в институт в Москве. Праздники я проводил теперь уже дома в семье. К сожалению, отношения мои к товарищам в конвикте испортились. У нас был обычай в случае ссоры заявлять: «Я с тобою не разговариваю». После этого все сношения между поссорившимися прекращались, они переставали замечать друг друга и такой разрыв мог продолжаться несколько дней, недель и более.

Не знаю почему, вследствие ли различия интересов, характера и т. п., у меня такие ссоры стали учащаться и кончилось дело тем, что у меня прекратились отношения со всеми мальчиками в нашей «занятной» комнате. Среди своих товарищей я жил в полном одиночестве, которое тяжело угнетало меня своею крайней ненормальностью. Живые предприимчивые мальчуганы, конечно, не оставляли меня в полном покое. Некоторые из них изощрялись в причинении мне мелких неприятностей; например, зная, что я брезглив, какой- либо мальчишка обмазывал край моего стола своими соплями. Молча, выносил я все такие обиды, никому не жалуясь, даже матери своей я не рассказывал о том, что происходило со мною в конвикте.

Также и гимназические дела мои ухудшились. Учился я в общем хорошо. Но латынь во втором классе так опротивела мне, что я получил за одну четверть двойку и с трудом после этого выправился настолько, чтобы не остаться на второй год в классе. Как скучно было у нас преподавание латыни, можно судить по следующему факту. Кажется, уже в третьем классе к нам в конвикт был принят Вильгельм Ланге (Василий Федорович Ланге, впоследствии ставший врачом). Он был мальчик тихий, хорошо воспитанный, скромный. Сидел он на парте в первом ряду. Однажды на уроке учителя латинского языка Кульчицкого в то время, как весь класс изнывал от скуки, слушая вялый перевод с латыни, производимый каким‑то плохим учеником, Ланге вдруг бросил в Кульчицкого вставочку, находившуюся у него в руках и попал в руку учителя. Возможно, что бедный ребенок был доведен пустотою урока до состояния, близкого к потере сознания. Поступок его до такой степени не соответствовал его характеру и примерному до сих пор поведению, что педагогический совет замял это дело и подвергнул Ланге ничтожному взысканию.

Пребывая в полном одиночестве, не принимаемый в игры своих товарищей, я наполнял свободное время чтением. Большое удовольствие доставляло мне чтение путешествий наших выдающихся писателей. С увлечением читал я, например, «Письма русского путешественника» Карамзина, «Фрегат Паллада» Гончарова, «Корабль Ретвизан» Григоровича.

Глубокое утешение во всех своих бедах я находил в церкви. Свою детскую религиозность я сохранял в полной мере. Вечером перед сном я становился на колени и молился, что исполняли немногие из моих товарищей. Все православные гимназисты обязаны были являться в праздники в гимназическую церковь имени св. Сергия Радонежского на всенощную и на литургию. Церковь была типично православная, светлая, радостная, с благостными ликами Спасителя, Богоматери и Святых. Мы стояли чинно, рядами; паркет блестел, хорошо натертый. Гимназический хор пел красиво, исполняя песнопения и обиходным напевом и разучивая иногда произведения современных композиторов. «Я внимательно следил за службою и хорошо знал порядок богослужения.

Тягостное одиночество мое длилось два года, во втором и третьем классе. Удивляюсь тому, как я вынес это без тяжелого душевного расстройства. Наконец, старшие воспитанники обратили внимание на это ненормальное положение и стали убеждать моих товарщей прекратить ссору. Кажется, особенно повлиял на моих товарищей ученик шестого класса Шультецкий, который славился у нас, как выдающийся шахматист. Примирение состоялось, и с тех пор отношения мои с товарищами были вполне хороши.

На летние каникулы мы всею семьею ездили в имение «Горы» брата моей матери, Александра Антоновича Пржи- ленцкого. Мы нанимали в Витебске еврейскую «балаголу», большую телегу с парусиновым верхом на случай дождя и ехали в ней сто верст по шоссе до города Невеля: в то время еще не было железной дороги между этими городами.

Большое удовольствие доставляли на этом пути беседы с евреем извозчиком. Эти простые, необразованные люди проявляли напряженную умственную жизнь и наличие духовных интересов. Такой извозчик задавал нам иной раз замысловатую арифметическую задачу; когда я для решения ее составлял алгебраическое уравнение, он останавливал меня: «Нет, панич, ис алгеброю ви это легко решите; а вот ви спро- буйте без алгебры». Или иной извозчик рассказывал о Талмуде и встречающихся в нем тонких различениях. Например, он ставил вопрос — ответствен ли человек, бросивший без всякого дурного умысла камень вверх, если этот камень, падая вниз, упадет кому‑либо на голову и убьет его. Ответ был таков: если камень брошен вертикально, то ответственности за последствия нет, так как сила бросившего не участвует в ударе, нанесенном при падении, но если камень был брошен хотя бы немного наклонно, то доля ответственности падает на бросившего камень (его сила обуславливает горизонтальную слагаемую движения камня даже и при падении его вниз).

В Невеле нас встречали арендаторы из Семенова и Яна- ревки; они везли нас на двух телегах тридцать верст по проселочным дорогам до Гор.

Дядюшка наш, «дядя Саша», был болен тяжелою редко встречающеюся болезнью: у него был колтун, ногами он почти не владел, едва передвигаясь на костылях. Когда ему надо было взглянуть на работы на поле, он садился в ручную тележку и мы, племянники, вместе с его сыном Валерианом, моим сверстником, возили его. Дядюшка и его жена, Анна Даниловна, так любили своего Валю, что не решались расстаться с ним и посылать его на зиму в город учиться. Он получал домашнее образование у своего отца, был мальчиком умным и одаренным, но, живя всегда в деревне и общаясь главным образом с крестьянами, стал по кругу своих интересов и деятельности полукрестьянином.

Любовь моя к природе получала полное удовлетворение во время поездок в Горы. Шоссе от Витебска до Невеля идет мимо живописных озер. Верстах в тридцати от Невеля оно на протяжении четверти версты представляет собою узкий перешеек между двумя громадными озерами. Усадьба в имении «Горы» находится на вершине высокой горы. С крыльца дома открывался чудный вид на море лесов, а пройдя через маленькую березвоую рощицу сбоку дома, можно было любоваться другим обширным видом на луга, поля и леса с белою церковью, сверкающей на солнце верстах в тридцати на горизонте. Стоя на крыльце и восхищаясь картиною темного леса, я воскликнул: «Какая красота!». На это тетя Анета заметила: «Ну, что же ты нашел тут красивого; пойди в сад позади дома, там яблони, вишни, вот это красиво». Тетушка моя не читала Чернышевского и Писарева; у нее от природы было утилитарное понятие красоты.

В полутора верстах от Гор находилось тоже на высокой горе имение Воробьево. В нем жили двоюродная тетушка наша и многочисленные дети ее, наши троюродные братья и сестры Белинские. В имении этом была ветхая деревянная православная церковь и при ней кладбище. В Воробьеве нас особенно привлекали «пустоши»: это были дубовые леса с далеко отстоящими друг от друга деревьями, между которыми расстилался ковер чудных высоких трав. Не то лес, не то луга, это был красивый естественный парк.

Верстах в трех за Воробьевым находилось наше именьице Семеново. Оно было тоже красивое, но жить в нем летом мы не могли: деревянный барский дом сгнил и потолок в нем провалился. Далее, в пяти верстах находилось большое имение Петроково, принадлежащее Василию Леонтьевичу Тес- ленко. Там жили мои товарищи по гимназии Николай, Андрей и Александр и сестра их Елизавета, подруга моих сестер. В Петрокове, кроме сверстников, нас привлекали еще озеро с островом посреди него и чудный громадный сосновый бор. Еще дальше верстах в трех от Петрокова было большое село Сокольники с красивою белою каменною церковью на горе.

Из Невельского уезда мы ездили иногда за сорок верст в город Великие Луки Псковской губ., где жила с своим мужем сестра моей матери Юлия Антоновна Оскерко. У них был небольшой, но хорошо обставленный дом в прекрасном саду, в котором работал сам наш дядя, энергичный старик с ярко выраженным холерическим темпераментом. У него была лечебная книга на русском языке конца ХУ1П или начала XIX века. Вечером, садясь за ужин, мы с ним почитывали эту книгу, стремясь найти руководство как следует питаться, чтобы быть здоровым и долговечным. Там мы нашли, например, указание, что хлебный мякиш содействует развитию меланхолического темперамента, а корка развивает холерический темперамент.

В блиставших чистотою комнатах дома тети Юлии, любившей педантический порядок настолько, что каждый стул должен был стоять на определенном месте в определенном положении, у трельяжа с цветами и плющом, окружавшими распятие, стояла полка с книгами. Среди них я нашел польскую книгу доктора Трипилина «Путешествие в воздушном шаре».{10} Заглавие ее заинтересовало меня, и я прочитал ее, обращаясь к тетушке за разъяснением тех немногих слов, которые оказались неизвестными мне. В общем я довольно хорошо понимал польскую речь, так как часто слышал ее в Дагде в семье Кибортов, и в Невельском уезде среди родных матери. После книги доктора Триплина польская литература стала мне вполне доступна, и я знал уже польский язык лучше своей матери, которая начинала забывать его.