Борис Деревенский - Представление о христианах в античном обществе Страница 6

Аргументы исследователей, думающих таким образом, кажутся вполне убедительными. И все же в приведенной цепи рассуждений есть слабое и уязвимое звено. Описывая гностиков-сифиан, ни Филастрий, ни Епифаний Кипрский не говорят, что они отождествили патриарха Сифа с египетским богом Сетом-Тифоном. Это целиком и полностью догадка современных исследователей. Церковные ересиологи в данном случае вовсе не упоминают Тифона, равно как и древнеегипетского Сета. Вообще под именем «Сет» (Sh. q) это египетское божество фигурирует в античной литературе крайне редко (в частности, у Плутарха. Об Исиде и Осирисе, 41, 49); обычно его называли греческим именем Тифон. Также называется этот бог и в дошедших до нас сочинениях гностиков. Сомнительно поэтому, чтобы сифиане оперировали именем «Сет» и сопоставляли его со своим эпонимом Сифом.

Стоит также учесть, что в гностическом «Втором трактате великого Сифа» (Cod. VII, 2), найденном в Наг-Хаммади и также, по-видимому, принадлежащего сифианам, говорится, что вместо Христа распят был Симон Киринеянин, которому, дабы обмануть преследователей, был придан облик Иисуса, а сам Христос благополучно избежал казни и взошел на небо. Из этого следует, что сифиане вряд ли вообще пользовались символикой распятия.

«Поклоняющиеся солнцу, кресту и фаллосу»

Передав мнение о поклонении христиан ослиной голове, Тертуллиан обращается к другим воззрениям того же рода: «Думают, что мы поклоняемся кресту… Некоторые же думают правильнее и разумнее, что наш Бог – солнце. Но даже если нас причислят к персам, то мы все-таки солнца, нарисованного на полотне, не чтим: оно у нас на небесном своде» (Апология, XVI, 6, 9). По первому пункту, представляющим собою обвинение в фетишизме, апологет уходит от прямого ответа, прибегая к своей излюбленной тактике нападения как лучшей формы защиты: он высмеивает деревянные истуканы в «языческих» храмах и заявляет, что и в традиционной религии имеются сакральные предметы, которые можно уподобить кресту. Одним словом: у вас картина не лучше. По второму пункту, касающемуся солнцепоклонства, Тертуллиан рассуждает: «Думают так, заметив, что мы молимся на восток. Многие из нас в молитвенном порыве к небожителям шепчут молитву, обратившись на восток. День солнца (=воскресенье) мы отдаем радости, но совсем по другой причине, чем почитатели солнца» (там же, XVI, 10-11).

Для сегодняшнего исследователя эти замечания Тертуллиана столь же любопытны и ценны, сколь и загадочны. Любопытны и ценны они тем, что вводят нас в курс тогдашней полемики между приверженцами новой веры и традиционалистами, а загадочны они потому, что открывают нам такие стороны этой полемики, которые впоследствии уже не наблюдаются и которые с течением времени потеряли свою значимость. О том, что христиане обвинялись в солнцепоклонстве, мы читаем только у Тертуллиана. Другие авторы, и христианские, и не-христианские этого не отмечают. Но та обстоятельность, с которой Тертуллиан объясняет и опровергает мнение о поклонении христиан солнцу, свидетельствует о том, что мнение это было довольно распространено. Иронизируя по этому поводу, апологет отсылает читателя к персам, известным античному обществу как огне- и солнцепоклонники. По его мнению, недруги Церкви пытались уподобить христиан персам-зороастрийцам. Мы же со своей стороны можем усмотреть в данном представлении, как и в случае с обвинением в ослопоклонстве, антиеврейскую подкладку. Еще Диодор Сицилийский со ссылкой на Гекатея Абдерского (IV-III вв. до н. э.) писал, что иудеи почитают «небо, объемлющее землю, веря, что оно есть бог и владыка мира» (XL, 3, 4). У Ювенала, выражавшего крайнее недовольство заполонившими императорский Рим чужеземцами-переселенцами и новшествами, внесенными ими в римский быт, встречается такой дистих:

Выпал по жребью иным отец – почитатель субботы:

Лишь к облакам их молитвы идут и к небесному своду.

Замечание это относится к прозелитам иудаизма и иудейскому культу. Правда, указанные облака и небеса не совсем то же, что и солнце, в поклонении которому, согласно Тертуллиану, подозревались христиане. И все же некая общность здесь присутствует: и иудеи, и христиане обращаются в своих молитвах к небу, находя в нем некий объект или объекты поклонения. Тертуллиан связывает такое представление с ориентацией христианской молитвы навстречу всходящему солнцу, а также с христианскими молитвенными собраниями в «день Солнца», т. е. в воскресенье. Культовая практика эта зафиксирована во многих раннехристианских документах. Впоследствии о поклонении на восток с гордостью писали Ориген (О молитве, 31) и Иоанн Дамаскин (Изложение веры, IV, 12). То же самое обращение при молитве к востоку, «где царственно всходило солнце», подмечено у служителей египетских культов (Апулей. Метаморфозы, II, 28) и других восточных религиозных групп. По словам Плиния, христиане «имели обычай в определенный день собираться на рассвете и читать, чередуясь между собою, гимн Христу как богу» (Письма, X, 96, 7. – разрядка моя, Б. Д.), из чего так же можно заключить, что гимн этот пелся в сторону всходящего солнца. Вполне вероятно, поэтому, что восточная ориентация христианской молитвы сыграла свою роль в формировании преставления о солнцепоклонстве христиан.

И все же появление такого представления в списке обвинений христиан кажется несколько странным. В какой-то мере обвинение в солнцепоклонстве противоречит основному и наиболее частому обвинению христиан в безбожии. Солнечные божества исконно присутствовали в традиционной греко-римской религии. Более того, в III и IV веках государственная власть предпринимает попытки установить единый для всех подданных Империи культ Солнца. Первым поступил так император Гелиогабал (218-222 гг.), провозгласивший верховным богом сирийского Элагабала под именем Deus Sol. Его примеру последовал император Аврелиан (270-275 гг.), торжественно открывший в Риме храм Солнца. Ярым приверженцем солнечного бога Мирты был и Юлиан Отступник (361-363 гг.). И если во времена Тертуллиана солнцепоклонство еще могло восприниматься негативно, связываться с чужеземными культами, враждебными традиционной религии, то очень скоро религиозная жизнь Империи изменилось настолько, что культ солнца пропал из списка обвинений христиан. Этим, вероятно и объясняется то обстоятельство, что упоминает о нем только Тертуллиан.

Сложнее обстоит дело с обвинением в фетишизме, в поклонении кресту. Следом за Тертуллианом о нем писал Минуций Феликс. Последний вложил в уста «язычника» Цецилия такое замечание: «Говорят также, что они почитают человека, наказанного за злодеяние страшным наказанием, и бесславное древо креста: значит, они имеют алтари приличные злодеям и разбойникам, и почитают то, чего сами заслуживают» (Октавий, 9). В отличие от Тертуллиана, выразившегося в этом случае довольно невнятно, Минуций Феликс приводит полную и мотивированную формулировку обвинения. Обвинителям известна крестная казнь, постигшая Иисуса, и именно в связи с поклонением Христу рассматривается почитание христианами креста – орудия распятия основателя Церкви. Впрочем, далее Минуций почти дословно воспроизводит ответ Тертуллиана, обличающего языческий фетишизм, а по существу вопроса ограничивается кратким отрицанием: «мы не почитаем крестов и не желаем их» (там же, 29). Выяснение того, насколько искренним был в данном случае христианский апологет, не входит в нашу задачу. Заметим лишь, что ответ Минуция вряд ли устраивал современных ему христиан, как не устраивает он и нынешних церковных писателей, выражающих сожаление, что ни Тертуллиан, ни Минуций не указали на сакральную роль креста, который, будучи орудием позорной казни, благодаря Христу превратился в символ воскресения и вечной жизни [32].

Хотя изображения креста появляются на христианских памятниках лишь в IV в., вполне вероятно, что символика распятия существовала у христиан и раньше и не осталась незамеченной окружающим населением. О кресте как символе искупления и объекте поклонения говорится уже в Послании Варнавы, 9:8, и Посланиях Игнатия Богоносца (Ефесянам, 18:1; Траллийцам, 11:1), относимых к началу II века. Тот же Тертуллиан, касаясь изречения Иез 9:4, отмечает, что греческая буква «Thau» или латинская «Т», представляющая форму креста, «будет на наших лбах в настоящем и в соборном (=будущем) Иерусалиме» (Против Маркиона, III, 22). И действительно, появившийся вскоре на христианских памятниках символ распятия первоначально выражался знаком «Т», в форме римского crucis commissa. Интересно, что замечание Тертуллиана об изображении креста на челе относится не столько к будущему христиан, сколько к их настоящему, к распространенному в ранней Церкви обычаю рисовать на лбу крест. На это совершенно определенно указывал император Юлиан, говоря с усмешкой, что «отсвистываться от демонов и чертить на лбу крест – две вершины их (христиан) теологии» (Письма, 79). Однако обычай такой был вообще присущ восточным мистическим культам; тот же Тертуллиан отмечает, что «знаки на лбах своих воинов чертил сам Митра» (Против ересей, 40).