Роланд Бейнтон - На сем стою Страница 60

Лютер перед сеймом

Шестнадцатого апреля Лютер въехал в Вормс на саксонской двуколке в сопровождении немногочисленных спутников. Перед ним ехал императорский геральд с изображением орла на своем одеянии. Хотя время было обеденное, две тысячи человек вышли, чтобы проводить Лютера к месту, где он остановился. На следующий день в четыре часа Лютера ожидали геральд и маршал императора, которые скрытно, избегая толпы, провели его на встречу с императором, курфюрстами и виднейшими дворянами Германии. Когда император увидел представшего перед ним монаха, он воскликнул: "Да он совсем не похож на еретика!"

Драматизм этой сцены лучше всего могла бы передать кисть художника. Вот Кард, наследник нескольких поколений католических монархов - романтика Максимилиана, Фердинанда Католика, ортодоксальной Изабеллы - отпрыск династии Габсбургов; повелитель Австрии, Бургундии, Нидерландов, Испании и Неаполя; император Священной Римской империи, чьи владения более обширны, чем у какого-либо христианского монарха, кроме Карла Великого; он олицетворяет собой средневековые союзы; это воплощение славного, хотя и уходящего наследия. А вот перед ним стоит простой монах, сын рудокопа, не имеющий иной защиты, кроме собственной веры в Слово Божье. Встреча прошлого с будущим. Встретились прошлое и будущее. Некоторые исследователи с этой встречи отсчитывают начало эпохи Нового времени. Контраст между основными действующими лицами бросался в глаза. Лютер и сам в определенной степени чувствовал его. Он прекрасно сознавал, что не был возвышен, подобно сыну дочери фараона. Более всего Лютера потрясало не то, что он оказался в присутствии императора, но что и он, и император равным образом призваны держать ответ перед Богом-Вседержителем.

Проверить дело Лютера было поручено представителю архиепископа Трирского по имени Экк - не тот, конечно, Экк, с которым Лютер встречался на лейпцигском диспуте. Лютеру продемонстрировали стопку книг и спросили, он ли их написал. Уже сам вопрос открывал возможность использовать уловку, которую предлагал Елапион. Лютер мог отказаться от "Вавилонского пленения Церкви", переведя беседу в русло обсуждения финансовых и политических претензий папства. Эта была возможность сплотить вокруг себя объединенную Германию. Едва слышным голосом Лютер ответил: "Эти книги мои, а кроме них я написал еще несколько".

Дверь захлопнулась, но Экк отворил ее вновь: "Вы защищаете все, что в них написано, или готовы от чего-то отречься?"

Лютер на первом слушании в Вормсе

Лютер размышлял вслух: "Все, написанное мною, затрагивает Бога и Его Слова. Оно касается спасения души. О сем Христос сказал: "Кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцом Моим". Я поступил бы неосторожно, сказав слишком мало или слишком много. Я прошу вас дать мне время на обдумывание".

Император и сейм взвесили его слова. Экк пришел с ответом. Он выразил изумление, что профессор богословия может оказаться неподготовленным к тому, чтобы незамедлительно защитить свои взгляды, особенно если учитывать, что приехал он именно с этой целью. Тем не менее император милостиво разрешил ему подумать до завтра.

Некоторые из современных исследователей разделяют изумление Экка до такой степени, что высказывают предположение, будто просьба Лютера была продумана заранее и входила в избранную Фридрихом Мудрым тактику проволочек. Но вряд ли его замешательство истолкует подобным образом тот, кто помнит о потрясении, которое испытал Лютер во время своей первой мессы. Как тогда его обуревало стремление убежать от алтаря, так и теперь охвативший Лютера страх перед Богом был столь велик, что он не мог дать ответ императору. В то же время следует признать, что трепет Лютера перед Вседержителем фактически помог ему предстать перед сеймом. На следующий день, 18 апреля, избранный для заседания большой зал был настолько переполнен, что сесть не мог никто, исключая императора. Испытанный Лютером священный ужас способствовал тому, что он получил возможность выступить перед немецким народом.

Он должен был предстать перед сеймом в четыре часа пополудни, но различные дела задержали его выступление до шести. На сей раз голос его звенел. Экк вновь повторил вопрос, который был задан Лютеру днем ранее. Тот отвечал: "Ваше императорское величество, светлейшие князья, милостивые государи, прошу извинить меня, если я не упомянул какие-то из полагающихся вам титулов. Я не придворный, но простой монах. Вчера вы спросили меня, готов ли я отречься от своих книг. Все эти книги мои; что же касается, однако, второго вопроса, то в некотором роде не все они одинаковы".

Это был весьма искусный шаг. Проведя различие между своими трудами, Лютер получил возможность выступить, а не просто ответить утвердительно либо отрицательно.

Он продолжал: "Одни из них трактуют вопрос о вере и жизни столь просто и евангельски, что даже враги мои принуждены считать их достойными для изучения христианами. И в самой булле книги мои не рассматриваются как единообразные. Если я от них отрекусь, то буду единственным на земле человеком, который проклял истину, признаваемую как моими друзьями, так и моими врагами. Мои труды иного рода направлены против того запустения, которое принесено в христианский мир дурной жизнью и учением папистов. Кто способен отрицать это, когда со всех сторон мы слышим жалобы, которые свидетельствуют о том, что папские законы подвергают мучениям совесть человеческую?"

"Нет!" - перебил его император.

Не смущаясь этим вмешательством, Лютер говорил о "немыслимой тирании", которая губит германский народ. "Если ныне я публично отрекусь, то распахну двери для еще большего нечестия и тирании, и будет еще хуже, если скажут, что сделал я это по настоянию Священной Римской империи". Так Лютер весьма искусно апеллировал к немецкому национализму, который имел много сторонников в сейме. Даже герцог Георг Католический высказывал жалобы на притеснение немцев.

"Книги третьего рода, - продолжал Лютер, - обращены против отдельных лиц. Признаюсь, что я допустил язвительность, которая не вполне совместима с родом моих занятий, однако судят меня не по моей жизни, но за учение Христово, посему не могу я отречься и от этих трудов, не умножив тем самым нечестие и тиранию. На допросе у Анны Христос сказал: "Если Я сказал худо, то покажи, что худо". Если этого требовал наш Господь, Который не мог заблуждаться, отчего же сейм не желает, чтобы меня убедили в моих заблуждениях на основании пророков и Евангелия? Если мне покажут мои заблуждения, я первый брошу свои книги в костер. Мне напоминают о тех распрях, которыми грозит мое учение. Могу лишь ответить словами Господа: "Не мир пришел Я принести, но меч". Если Бог наш столь суров, бойтесь же, чтобы ваше желание восстановить мир не обернулось ужасами войны, чтобы не оказалось правление сего благородного юноши. Карла, в неблагоприятствии. Да будут предостережением вам примеры фараона, царя Вавилонского и царей Израильских. Бог посрамляет мудрых. Я должен ходить в страхе Господнем. Говорю об этом не в упрек, но поскольку не могу я уклониться от своего долга перед немцами. Предаю себя Вашему величеству в уверенности, что недоброжелатели не преуспеют в том, чтобы вызвать ваше нерасположение ко мне без должных к тому оснований. Я сказал все".

Экк отвечал: "Мартин, ты недостаточно разделил свои труды. Ранние были дурны, поздние же и того хуже. Твое прошение, чтобы тебя убедили на основании Писания, - одно из самых распространенных среди еретиков. Ты лишь повторяешь ереси Виклифа и Гуса. Как возликуют иудеи и турки, услышав, что христиане обсуждают, правильно ли они веровали все эти годы! Как можешь ты, Мартин, полагать, что лишь тебе единственному дано понять смысл Писания? Неужели ты ставишь свое суждение над суждениями столь многочисленных знаменитостей, утверждая, будто знаешь больше, нежели все они? Кто дал тебе право возбуждать сомнения в истинности святейшей веры, утвержденной совершеннейшим Законодателем Христом, возвещенной всему миру апостолами, запечатленной кровью мучеников, подтвержденной священными соборами, определенной Церковью, в которую все наши отцы веровали до самой смерти и передали нам в наследие и которую ныне папа и император запретили нам обсуждать, дабы не возбудить бесконечные дебаты. Я спрашиваю тебя, Мартин, - отвечай искренне и без уверток - отрекаешься ты или нет от своих книг и содержащейся в них ереси?" Лютер отвечал: "Поскольку Ваше величество и вы, государи, желаете услышать простой ответ, я отвечу прямо и просто. Если я не буду убежден свидетельствами Священного Писания и ясными доводами разума - ибо я не признаю авторитета ни пап, ни соборов, поскольку они противоречат друг другу, - совесть моя Словом Божьим связана. Я не могу и не хочу ни от чего отрекаться, потому что нехорошо и небезопасно поступать против совести. Бог да поможет мне. Аминь".