Ольга Михайлова - Молния Господня Страница 64

  -Философы могут поколебать ценности земные, мой мальчик. Никто и никогда не уничтожит ценности божественные ...

  -Да, но каждая из их нелепых доктрин может обернуться ересью и разрушить мир. Если бы они понимали, сколь хрупко равновесие мира, сколь опасен малейший крен, чреватый падениями сотен и тысяч душ в бездну, нас не осуждали бы за баталии из-за мельчайших тонкостей догмы, за трепетное внимание к каждому жесту и слову. Одна гнилая идея способна, как чумная зараза, внедрится в миллионы голов и уничтожить миллионы душ! Когда же эти глупцы научатся понимать это? Они, своим мудрованием отрывающие души людские от живых истоков бытия, от Бога Живого, оставляют человека одиноким наедине с бездной пустоты, отрезанными от живой Жизни... Потом тысячи начнут задыхаться, безрезультатно пытаться воссоздать в своих душах утерянную Божественность, обрести Истину... Эх, Перетто, Перетто...- Вианданте умолк ненадолго, потом, безучастно глядя в темноту оконного провала, продолжил. - Этот пошляк из папской курии, как его там, а, Браччолини, как-то рассказывал про болонского кардинала Франческо дельи Агуццони. Тот, огорченный, что избранный папа Григорий XII нарушил свои обещания покончить с тогдашней церковной схизмой, рассказал, как в Болонье один скоморох грамотой, всюду расклеенной, возвестил, что в воскресение вылетит на кожаных крыльях с вершины башни, что около моста Сан-Рафаэле, и пролетит больше мили за город. В назначенный день почти всё население Болоньи сошлось к указанному месту. Несколько часов, все, изнемогая от жары и голода, с глазами, устремлёнными на башню, ждали, когда же скоморох полетит. Время от времени он показывался на вершине башни и махал крыльями, как бы собираясь лететь, а порой делал вид, что хочет броситься с башни вниз, и люди, глядевшие на башню с разинутыми ртами, приветствовали его громкими криками. Когда же, наконец, солнце село, чтобы не казалось, что он не сделал ничего, шут повернулся к собравшимся спиной и, сняв штаны, показал им зад. Таким образом, все, одураченные, истомлённые голодом и ожиданием, ночью вернулись домой. Кардинал добавил, что так поступил и папа, который после стольких цветистых обещаний и клятв, довольствовался тем, что показал всем зад. Но я вижу в этой фацеции и иной, куда более глубокий смысл, - заметил Вианданте, когда донна Альбина отсмеялась. - Не является ли она ироничным прообразом всего лишенного Божьей благодати ничтожного человеческого бытия? Диавол играет с этими нечестивцами как скоморох, а закончит тем, что просто покажет им всем зад. Не его ли будут лицезреть в итоге все творцы безумных теорий, когда солнце жизни начнет клониться к горизонту? Не зад ли дьявола видят сейчас синьоры Пасколи, Винебальдо да Диосиконте?

  Утром следующего дня посыльный князя-епископа попросил его милость пожаловать к его высокопреосвященству. Подумав, что речь идет о конфискации, Вианданте пожал плечами. "Пока нет приговора, о чём говорить?" Но приглашение Клезио, как выяснилось, не имело никакого отношения к проходящему расследованию. Рядом с кардиналом стоял тот самый полный человек с глубокими и умными чёрными глазами, которого Вианданте видел на аутодафе Вельо и ещё накануне заметил в нефе. Теперь он узнал, что перед ним - мессир Оттавио делла Гверча да Сеттильяно, legatus missus, проще говоря - визитатор. Вианданте развёл руками, выразив радость от встречи с ревизором, и пригласил проверяющего остановиться на время пребывания в городе в его доме. Не огорчился, услышав в ответ, что папский легат намерен сегодня же отбыть в Больцано. "Наша деятельность будет проверяться позже, по возвращении господина визитатора с севера?" - галантно осведомился он. "Всё, что нужно, мы уже узнали", безмятежно ответил легат. Глаза их встретились - и отрешённое равнодушие Вианданте столкнулось с равнодушной отрешённостью легата. Инквизитор низко поклонился. "Как вам будет угодно". "А, подумаешь, пронеслось у него в голове, что мне в наихудшем случае будет грозить? Монастырь?" Да Вианданте грезил о нём как о земле обетованной... Вернувшись в Трибунал, узнал, что двое - Диосиоконте и Пасколи - подтвердили, что синьор Онофрио Бранкалеоне, как и они, является большим любителем юных певчих. Он уже арестован. Особенно взбесило инквизитора поведение Винебальдо, который, узнав, что трупы обнаружены, тоже упал в обморок, в кровь расшиб голову о плиты пола и до конца следствия ходил с повязкой на лбу. Все эти обмороки начинали надоедать Вианданте. "Каинову печать и терновым венцом не скроешь! Проступит!", зло бормотал он. При этом проклятый содомит ни в чём не признался. Впрочем, показаний его сотоварищей хватило бы теперь для обоснования трех приговоров.

  -Не признается - умрёт нераскаянным, - равнодушно обронил инквизитор. - Я - на похороны, сейчас начнётся отпевание.

  ...Вианданте молча стоял у детских гробов, погружённый в сумрачные размышления. Он не мог простить себе, что не заметил тайника в мастерской сразу, что действовал медленно из-за брезгливости к подобным мерзостям. Но все же не это тяготило скорбью, пресекающей дыхание и отягощавшей сердце. В памяти всплыл разговор с донной Альбиной.

  "Доколе мне погружаться в эти круги Дантовы?

  - Кругов было девять, мой мальчик...

  - А я в каком?..."

  Она тогда не ответила ему. Он и сам не знал ответа, но понимал, что его путь - путь познания самого мерзостного, что есть в человеке - тягостен и чреват скорбями. Он мог - и знал, что должен - выдержать, не заразиться пагубой этих мерзких дорог, устоять, каким бы жутким испытаниям души и тела его не подвергали. Телесные скорби и плотские тяготы он вынес безропотно. Смиренно принял неимоверную боль потери любимого духовного брата. Кротко нёс и давящее душу понимание распада душ человеческих, сожалел, страдал, но покорялся судам Божьим. Но этот - неведомо какой по счёту - круг Ада был невыносим до крика, до ножевой боли, пред которым меркли муки смертной отравы и казалась ничтожной бездна грязи душ негодяев, отдавшихся дьяволу. Он понимал, что сейчас, стоя у гробовых ниш, оплакивает не только несчастных детей, умерщвленных безжалостной рукой негодяя, но и свою душу - вероломно преданную тем, кому он верил...

  Равви, почему ты оказался Иудой? Перетто, почему ты усомнился? Почему ты предал меня? Ты стал вдохновителем и адвокатом ничтожных людишек, жаждущих "всего наилучшего", "наполнителей нужников", оправданием бесчисленных преступлений и мерзостей, кои ему, Джеронимо, теперь приходилось преследовать и карать. Ты, Перетто, говоривший мне слова Истины, сам не верил этой Истине. Ты лгал мне... Джеронимо поймал себя на помысле скорбном и болезненном. Лучше бы ему стократно изнывать в огне чемеричных, дурманных да белладонных отрав, чем претерпеть это...

  Если нет Бога, если Бог не есть Истина и цель моих стремлений, я пуст и нищ в своем одиночестве в мире. Я - жалкое животное, невесть почему и незнамо кем наделенное речью и разумом... И вот - многие из этих животных начинают мнить себя богами... Неблагородное и завистливое желание занять не своё место в бытии, почитать себя богом - есть желание каждого ничтожества, и истекает оно из помраченности ума и темноты сердца. Искать свободы от Бога в утверждении своей природы - вот знамя этих глупцов-гуманистов, не понимающих, что свободу можно искать только в Боге - источнике всякой свободы, ибо моя свобода есть единственное божественное во мне, знак моего божественного предназначения.

  Человек - не животное, но чадо Божье, он в силах вынести тяжесть свободы. Не надо приписывать мне, Перетто, веру в добродетель вместо веры в Бога, нечего прельщать счастьем да спокойствием, да побрякушками земными, ибо веет, веет от всего этого дух диавольский, дух распада... Каждый может выбрать свой нужник, строить свою иерархию жалких земных ценностей, но кто дал тебе право отнимать у меня мое божественное право любить Бога, которого ты - предал, от которого ты - отрёкся, Перетто? Прав великий Бонавентура, душа наша созерцает Бога в мире в соответствии с готовностью нашей души видеть Его, но ты сделал всё, чтобы как можно меньше душ могло созерцать Его, ты отравил их своим искушением и своей пошлостью...

  На кладбище к нему подошёл мессир Дамиани. Сказал, что вчера его весьма настойчиво расспрашивали о нём, а сегодня Бернардо сказал, что любопытствующий оказался папским легатом-визитатором. "Оказался, кивнул головой Вианданте. Я знаком с его братом, кардиналом Амброзиано. Тот меня однажды раздел догола, - Вианданте усмехнулся при этом, показавшимся таким далёким, воспоминании, - а этот - ничего, просто взглядом смерил. Глаза у братьев похожи. Тяжёлые, умные..."

  Он тяжело вздохнул. "Я дал о вас блестящий отзыв, и Клезио тоже..." Инквизитор махнул рукой. "Донна Мирелли сказала, что вы приобрели книги во Флоренции. Правда ли?" Мессир Винченцо странно посмотрел на него, но, увидев, что тот и впрямь не хочет говорить о визитаторе, подтвердил слова донны Альбины.