Николай Сагарда - Святой Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский. Его жизнь, творения, богословие Страница 68

Обратимся к анализу содержания произведения. Прежде всего, какие противоположные воззрения имеет в виду автор трактата к Феопомпу? Григорий говорит в нем: „хочешь ли ты, о Феопомп, действительно и искренно отступить от воззрений Исократа и совершенно оставить их, чтобы обратиться к здравому учению истины, которое я изложил тебе в ясных доказательствах“(гл. 6)? Таким образом, Феопомп был последователем Исократа, — его воззрениями Феопомп был увлечен в ложные мнения, от которых Григорий желал привести его к истинным. К сожалению, до настоящего времени не удалось отожествить этого Исократа с каким-либо историческим лицом, учение которого заключало бы в себе положения, намеченные в трактате. Может быть, это был местный понтийский философ, который имел сильное влияние на образованное общество и даже выступал с своими возражениями против христианства. Однако на основании трактата можно до некоторой степени определить сущность взглядов этого неизвестного Исократа. Григорий пишет: „страдание в Боге не является, как некоторые желают, унижением или слабостью“(гл. 7). Далее он говорит о тех, „которые осмеивают пришествие Бога на смерть“и „объявляют вздорной басней непостижимое и недомыслимое пришествие Бога на смерть без истления“(гл. 8). „На какое основание, — спрашивает Григорий, — опираются те, которые смеются над мудрым пришествием Бога на смерть, как над недостойною Бога вещью и крайним унижением, и тех, которые так проповедуют, считают детьми и безрассудными“? (гл. 8). В трактате есть указания и на принципиальные основания такого рода возражений. Григорий приглашает Феопомпа без предубеждения и трезво рассудить, „следует ли нам говорить, что у существа блаженнейшего и нетленного возникает страдание тогда, когда оно оказывает нам помощь, милосердие и свое благоволение, или тогда, когда оно показывает себя жестоким, суровым, лишенным милосердия и какого бы то ни было сожаления“(гл. 14). „Ho те, — говорит Григорий, — которые усвоили себе тот взгляд и представление, что блаженнейшее существо пребывает только в своих обителях, замкнуто в самом себе, созерцает самого себя, ко всему относится с одинаковым презрением, покой предпочитает попечению обо всем, возникают страдания, когда оно проявляет заботу обо всем, — я не знаю, что сказать о них“(гл. 14). „Если ты, — обращается Григорий к Феопомпу, — имеешь такое мнение о Боге, то это твое дело, а не Божие, так как Он — блаженнейший и щедрый в Своих дарах. Его ты не можешь постигнуть, так как Он не явил тебе Своей нетленной природы, которая превыше всего, если только Он пребывает в том высшем наслаждении, которое прилично Богу, о котором ты утверждал, что оно, по твоему суждению, исключительно прилично Богу, и Бог к нему постоянно возвращается, и в него погружается, так что и Сам ничего не делает и другим ничего не позволяет делать“(гл. 15). „Если ты, увлеченный воображением, хочешь сочинить и нарисовать себе Бога, Который любит Самого Себя, пребывает в своих богатствах, наслаждается Своею славою и не хочет никому оказывать содействия, людьми пренебрегает и отвергает их, лишает помощи блаженнейшего существа, — то какова жестокость по отношению к тем людям, которые, не зная добродетели, погибают массами“(гл. 16)!

Опровержение Григорием этих воззрений сводится к следующим положениям: а) принципиально нельзя отрицать, что Бог вообще может страдать, так как Он безусловно свободен, Своею волею господствует над всем и Своею силою может все совершать. — Он не подчинен никакому закону, никакой необходимости, даже Своей природе, и таким образом, они не могут служить препятствием для Него принять на Себя страдания. Но о страданиях Бога речь могла бы быть только тогда, если бы Он и имел намерение совершить что-нибудь такое, что неполезно и для Него непристойно, и если бы страдание возобладало над Ним; но ни того, ни другого нет, так как Он снисшел добровольно, чтобьт оказать помощь людям, и чрез Свои страдания не потерпел никакого страдания. Кроме того, Бог именно только чрез Свои страдания мог доказать Свое бесстрастие, и так как Он вышел бесстрастным и из страданий, то в страданиях для Него не заключалось никакого унижения. б) Бог действительно мог придти на смерть и претерпеть ее, не будучи поражен ею, так как Он бесстрастен; как бесстрастный, Он всегда тот же, — Он и не вынуждается к тому, чтобы страдать, и в Нем Самом нет основания для того, чтобы страдать; как свободный и ни от чего не зависимый, Он не испытывает ни страха пред страданиями, ни боли от страданий. Он не терпит и никакого стыда от смерти, потому что победил ее и, кроме того, не стремится к суетной славе. Наконец, и жизнь его не была бы жизнью, если бы оиа могла быть потеряна чрез смерть. в) Бог не может стремиться только к покою и блаженству: Бог только в таком случае совершен и бесстрастен, если Он деятелен и заботится о людях, так что при бездеятельном покое Он даже и не мог бы быть назван совершенным; поэтому бездеятельность, при которой Он не мог бы ни открывать Себя людям, ни приносить им совершенно необходимой помощи, исключена по самому существу понятия о совершенном Боге. И действительно, Иисус, Который есть Царь над всем, как существо блаженнейшее и щедрое в Своих благах, пришел, чтобы исцелить тяжкие болезни людей.

Из сказанного ясно, что корень возражений, против которых написан трактат к Феопомпу, лежал в учении, отрицавшем участие Божества в жизни людей: совершенное и блаженнейшее существо пребывает в своих обителях, замкнуто в себе самом, созерцает самого себя, ко всему относится с презрением, покой предпочитает попечению обо всем и в себе самом находит удовлетворение; если бы оно проявляло заботу о людях и оказывало им помощь, милосердие и благоволение, то оно подверглось бы страданиям и, следовательно, лишилось бы блаженства. С этой точки зрения пришествие Бога на смерть, о чем учат христиане, недостойно Бога и было бы крайним унижением для Него, — эта проповедь, которой могут следовать только дети и безрассудные, представляет собою вздорную басню, достойную смеха. При таких условиях если бы Бог пришел на смерть и претерпел то, что связано с смертью, с его стороны это был бы обман. Очевидно, что таких воззрений нельзя искать в христианских кругах, — бесспорно, они принадлежат последователям языческой философской школы, именно эпикурейской. Кто был Феопомп, которого Григорий называет возлюбленным, мудрым, способным рассуждать непредубежденно и трезво, мы не знаем; но если он держался таких взглядов, как указано, — а это не подлежит сомнению, — то он не был христианином: он был языческим ученым, с которым Григорий неоднократно встречался и беседовал, о чем достаточно говорит то обстоятельство, что Григорий знает о воззрениях Феопомпа больше, чем сколько он высказал в своих вопросах, послуживших поводом для рассуждений Григория. Соответственно с этим построяются и доказательства Григория: в трактате только последние строки носят специально христианский характер, — все остальное произведение представляет чисто философские рассуждения, без применения доказательств из Свящ. Писания; напротив того, многочисленные примеры заимствованы из греческой истории и философии. Поставивши своей задачей обратить Феопомпа к здравому учению истины, автор, очевидно, применяется к точке зрения своего собеседника и приводит только такие доказательства, которые могут быть убедительными и для него. Самая постановка рассуждения приспособлена именно к языческому источнику возражений: Григорий все время говорит только о божественной природе вообще, о божественной сущности, и доказывает, что Бог имеет возможность страдать, только Он не страдает от страданий, не поражается ими, — Ему можно приписать passio, но не его последствия — dolor. Если в конце произведения Григорий говорит о пришествии Иисуса, Который, оставаясь тем, чем был, Своим бесстрастием рассеял страдания и смертных обратил в бессмертных, то эти строки представляют простое утверждение без всякого раскрытия и обоснования и заключают в себе тот факт, который имели в виду оба собеседника в течение всей беседы и который вообще являлся „безумием“с точки зрения образованных язычников. Таким образом, предметом рассуждения в трактате служит самый основной вопрос: возможно ли пришествие Бога на землю для спасения людей, при чем даже не затрагивается способ этого пришествия. Поэтому рассматриваемое произведение должно признать апологией христианства, предназначенной для защиты существенного христианского догмата пред образованными язычниками. Эта апология и по постановке вопроса, и по его разработке коренным образом отличается от апологий II века и отмечает значительный прогресс в этой области, не имея для себя параллелей в II веке [443].

С другой стороны, трактат к Феопомпу был бы непонятным по своей запоздалости литературным явлением и с 20–х годов IV века, когда внимание христианского мира постепенно было захвачено арианством и борьбою с ним, а также разрешением вопросов, возникших в связи с этим догматическим движением; почему в христианской литературе этого времени для него также не оказывается параллелей и аналогий.