Вениамин (Федченков) - О вере, неверии и сомнении Страница 7

Лишилась всего, но она никогда не роптала не только на Бога. но даже и на большевиков… Святые были и из аристократов, а не только из простого народа…

Об ангелах еще припоминаю рассказ еп. Тихона (тогда еще архимандрита) (Тищенко), бывшего настоятелем в Берлинской Русской Церкви. В 1923 году я был приглашен читать лекцию на съезде Христианской молодежи в городке Фалькенберге, недалеко от Берлина. Был и о. архим. Тихон. Он был очень образованным богословом, инспектором в Киевской Духовной Академии, магистром. Происходил из крестьянской семьи, из г. Белой Церкви. У них была большая семья; человек 7 детей. Последний ребеночек — Мария опасно заболела. После нескольких бессонных ночей мать их, положивши дитя возле себя на кровать, заснула. А мальчик — тогда еще Тимофей — сидел у окна.

— Мне было лет 7. Вдруг я увидел ангела с Манькой на руках и закричал: "Мамо! мамо! Маньку взяли, Маньку взяли!" Мать проснулась: "Что ты кричишь?" — "Да Маньку взяли!" — "Кто взял?" — бросилась она смотреть дитя больное. "Ангел взял. Я видел". Мать взяла Марию, но она уже была мертва.

Архимандрит Тихон сообщат мне, что и он видел ангела белым и с крыльями.

Глава 4

Еще страничка для детей.

Вечером укладывают спать малютку С., а перед этим его постельку передвинули на иное место; иконочку же, висевшую над ней, оставили на прежнем месте. Он заметил это и говорит бабушке: "Ты мне иконочку-то (явление Божией Матери преп. Сергию) дай! А то без нее, Бог знает, что может случиться!"

Отдали ему. Малютка положил ее на подушку свою и скоро мирно заснул. Ему было около 4 лет.

Деревенские дети, в отсутствие уехавших в город родителей, взяли из погреба крынку со сметаной и хотели полакомиться ею. Поставили на стол, нарезали хлеба. По обычаю, сначала хотели помолиться. Н. им было стыдно: они совершили тайную вещь, кражу (хоть и у себя, но без воли родителей). Тогда кто-то из них догадался: взяли полотенце и завесили иконы: "Чтобы Боженька не видел". Полакомились… Очистили стол. А про полотенце и забыли. Скоро в избу вошел работник. Он сразу обратил внимание на занавеску. Начал допрашивать детей; и те вынуждены были сознаться.

Жива вера у детей! Недаром и нам велел Христос уподобляться детям…

…Вот я уже "духовником", как нас звали, — т. е. учеником Тамбовского Духовного училища… Как я любил богослужения! Это были действительно "праздники" моей души… Все мне нравилось… И службы, и пение (сам я пел всегда), и батюшка о. Гавриил Демициев — прекрасный священник и замечательный учитель чистописания — всегда спокойный, тонкий блондин, с кудреватыми волосами… Нравились мне и певчие "большие" (тенора и басы), которые приходили к нам петь (а детей посылали в обмен, в семинарии): они были уже в черных сюртуках и глаженых сорочках с галстухами… И чинность рядов… И стройность богослужения. И чистота в храме… И преподаватели в мундирах позади… Ну, все было отрадно…

Но вот тут я познал и первое сомнение. Не знаю уж, откуда оно занеслось ко мне… После 4-летней сельской школы я учился еще 2 года в "уездном училище"… Тут и наслышался… Не знаю, не знаю… Но вот что хорошо помню. Читают на утрене (на "всенощной") после тропарей кафизму [8]. И слышу слова такие (приведу их здесь не по-славянски, а по-русски):

"Сказал безумец в сердце своем несть бога…" И так дальше (Псал. 13). И вдруг набежали мысли:

…Как это хорошо, что не веруют в Бога лишь "безумцы"; а умные, следовательно, веруют… Но тут уже лукавый помысел нашептывает:

— А может быть, это только вот нас в школе учат так?! А на самом деле умные-то люди как раз и неверующие?!

— О, как мне хотелось тогда детским чистым сердцем, чтобы прав был Псалмопевец Давид, что неверующие — безумны, а не наоборот! Но сомнение все же копилось в сердце и отравляло мою радость… Мне было лет 13 тогда… Я не мог справиться сам с этим сомнением. И яд печали остался во мне, но не надолго. После забылось об этом. А лет через 12 я уже нашел и объяснение. И тогда я понял всю несомненную правду (и притом философскую "гносеологическую" правду) этих слов Псалмопевца, что если кто говорит, будто "несть Бога", — то он действительно "безумен", не только не умен, но и говорит вопреки уму, против последовательной логики, законы которой математически принудительны. Затем, увидел я, что такие речи "нет Бога" — совсем не от "ума", а от "сердца": "рече безумен в сердце своем" (ст. 1). И наконец, это находится в прямой зависимости от растления души: "все совратились… все растлились; несть творящих добро" (ст. 3).

— Но об этом буду писать после… А тогда, в ангельском детстве и отрочестве, "сердце" хотело веры, радовалось ей; и наоборот, не хотело неверия, инстинктивно отталкивалось от этой лжи; и огорчалось даже и сомнениями. Даже и сейчас печально за такое искушение.

А скоро я узнал и о дарвинизме… Это было уже в 4-м классе духовного училища. Откуда я услышал и об этом, не знаю. Еще — мальчик, а все эти соблазны лезли отовсюду, точно холодный ветер через щели. Да! Давно уже неверие стучало в двери русской души. И ничем от него нельзя было укрыться…

"Человек произошел от обезьяны"… А нас учили — что Бог создал… Затосковала опять душа моя. Я не только не радовался этому новому "открытию", а наоборот, всей силой неопытной, но неиспорченной души хотел вырваться из этой ужасной паутины… Что же я сделал?..

Была масленица. Я почему-то не поехал домой; остался в Тамбове. И в свободные дни стал я, почти дитя, ходить в Публичную библиотеку (прекрасная была); и спросил я у заведующего:

— Дайте мне что-нибудь против дарвинизма.

Он принес мне огромный фолиант какого-то Данилевского [9] (если не ошибаюсь; и доселе не знаю, кто он такой?). И я стал читать… Мудрено; а стараюсь… Помню, что он сравнивает череп человека и череп обезьяны; и что-де у человека подъем во столько-то градусов, а у обезьяны меньше.

Не удовлетворился я тогда. Да и сейчас эти "опровержения" не успокоили бы меня. Прочитал биографию Дарвина — издание Павленкова. И тут больше нашел мира для души. Оказывается, сам-то Дарвин был и остался христианином, верующим — чего многие и доселе не знают. Об этом у меня даже выписано где-то в тетрадях (нужно найти и переписать сюда для других). Он учил об эволюции (развитии из низших в высшие) видов живых организмов; но не отрицал ни Создателя мира и особенно — живых существ, ни Его силы в мире. А после я увидел и ложь его теории…

После, спустя 15 лет, когда я был уже в академии преподавателем, а сестра моя, Елизавета, курсисткою, приходит она ко мне и жалобно просит:

— Вениамин! Дай ты мне чего-нибудь против дарвинизма. Ну, заклевали на курсах профессора. Просто никакой мочи нет! А я не люблю этого дарвинизма: не хочу я происходить от обезьяны. Я верующая: нас Бог создал!

Я дал ей книгу того же Вл. Ал. Кожевникова, в которой он собрал лишь имена одних авторов и заглавия их трудов против дарвинизма. Она с этим противоядием ушла к себе на Васильевский остров. Как-то раз прихожу к ней и вижу, что данная мною книга лежит мирно на полочке у нее; и кажется, даже и пыльцою легонько покрылась.

— Читала?

— Нет! — неприятно отмахнулась головой она.

— Почему же?

— Да не хочу даже и опровержения его читать. А вот лежит, и хорошо. Я и спокойна. А если кто придет и будет спорить со мною, — суну ему тогда в лицо: вот читай!

…Да, да! Люди не умом думают, а "сердцем"… Это теперь основа современной гносеологии. Но об этом еще далеко-далеко…

И хоть я не совсем доказал уму своему — сочинением какого-то Данилевского — неосновательность дарвинизма, но перескочил и этот ров — как и первый — о неверующем "безумце".

Я продолжал верить… И на душе было и ясно, и мирно, и отрадно, и разумно. Но странно: почему ни я, ни другие не обращались к нашим учителям с этими вопросами? Боялись, что ли? Не принято было. И каждый работал в тайниках собственной души. И после, в семинарии, ни у кого не спрашивали. Сам думай… Всего лишь один раз я задал в коридоре вопрос нашему философу Вес-му, не то о творении мира из ничего, не то о бесконечности пространства, и то услышал:

— А вы подумайте сами!

Ну, больше уж никого не спрашивал — до самой академии… А люди были хорошие, умные и верующие…

Нередко думают (да и мы, семинаристы, были заражены этим подозрением), будто семинаристы, а тем более их учителя — безбожники… Слава Богу, это была великая неправда. Я не знал буквально ни одного учителя (не говоря уже о профессорах академии) ни в духовном училище, ни в семинарии, который был бы безбожником.

А про одного преподавателя — З-го И. В-ча — ходила, непонятно почему, молва: неверующий… Каково же было мое потом удивление, когда я узнал, что он чуть не ежедневно ходит в Казанский монастырь [10] к ранней литургии и знает почти наизусть святцы всего года!.. Как я был рад этому! Когда я уже был в 6-м классе семинарии, к нам приехал новый преподаватель церковной истории, Фантин Николаевич Альешкин. Талантливый… Живой… Он так нам рассказывал события истории Русской Церкви, что мы иногда аплодировали ему в классе. Небывалое дело. Но и был требователен в спросах; и не считался с установившейся традицией — вызывать нас в очередь… Братья остались недовольные и послали меня, как первого ученика, для ведения переговоров. Прихожу. Он ласково принял. Предлагает даже папиросу. Не курю. Передаю просьбу товарищей… Принял спокойно и согласился сразу… А потом начал рассказывать мне о Киевской Лавре, о пещерах и святых мощах: как он любил посещать их. Я, удивленный, боязливо задаю вопрос: