Андрей Плюснин - Священномученик Фаддей, архиепископ Тверской Страница 7

2. В прошлом, 1923 году, часть староцерковных служителей культа была привлечена к ответственности в связи с переучетом церковного имущества, вследствие чего создалось впечатление, что староцерковники преступно и пренебрежительно относились к церковному имуществу, переданному им по договору для пользования. Но по окончании следственного разбора дела над привлеченными к ответственности священнослужителями выяснилось, что они виновными не оказались. Поэтому астраханские староцерковники не являются лицами, небрежно и преступно относящимися к переданному им для пользования церковному имуществу.

Высказывая настоящее мнение по наиболее животрепещущим церковным вопросам, имеющим значение для церковной жизни в городе Астрахани, желая быть вполне лояльными и добросовестными по отношению к Советской власти, стремясь к точному выполнению декретов Советской власти вообще и, в частности, декрета об отделении Церкви от Государства, — настоящим просим Президиум Губисполкома пересмотреть вопрос о пользовании церквами в городе Астрахани верующим населением староцерковного течения в интересах его абсолютного большинства».

И на это обращение архиепископа Фаддея и астраханского духовенства никакого ответа не последовало.

И все же, несмотря на это, в церковной жизни народа Астрахани наступило некоторое затишье. Обновленцы приутихли и сразу же после подачи жалобы в Москву оставили свои притязания на Петропавловскую церковь. Изменилась ситуация и с Иоанно-Златоустинским храмом. Православной общине этого храма удалось добиться регистрации, которая и была оформлена административным отделом 11 августа 1924 года. Таким образом, эта церковь все же осталась за православными.

Но самым замечательным успехом православных стало возвращение им Никольской церкви в Трусовском поселке. Перешедший к обновленцам настоятель этого храма протоиерей Серафим Аврорский вынужден был покинуть приход, и церковь 30 сентября 1924 года была зарегистрирована за православной общиной.

В селах Астраханской губернии приходские храмы также в большем своем числе вернулись под опеку архиепископа Фаддея (Успенского). Под напором православных немногочисленные обновленческие общины покидали обманом захваченные ими храмы, а если где и удерживались, то ненадолго. До конца 20-х годов православные общины изгнали обновленцев из большинства сельских храмов. В 1927 году в селах Астраханской губернии насчитывалось 105 православных храмов, тогда как за обновленцами числилось всего 2 храма.

Уже в марте 1924 года владыка Фаддей сделал собором Владимирскую церковь, вмещавшую многотысячное количество верующих.

Церковь Петра и Павла он определил для воскресных всенощных бдений и чтения акафиста Николаю Чудотворцу; Покровскую церковь — нечто вроде крестовой, где он ежедневно бывал и почти ежедневно совершал литургию. Постом владыка любил служить в Единоверческой церкви, очень уютной, богато украшенной, снаружи увенчанной пятиглавой кровлей, со старинной архитектурной пирамидальной колокольней.

Впрочем, владыка часто посещал и все другие храмы и по будням служил то у Афанасия Афонского, то у Тихвинской, то у Николы. Все знали, что в любой день владыка где-нибудь служит. Но были у него и постоянно заведенные богослужения. В церкви Петра и Павла он служил каждую среду всенощную, а в четверг — акафист Николаю Чудотворцу, в пятницу он читал акафист Пресвятой Богородице в Покровской церкви, в воскресенье — акафист Спасителю во Владимирском соборе. После акафистов владыка вел беседы. В церкви Петра и Павла он разъяснял Новый Завет, начиная с первой главы Евангелия от Матфея и кончая Апокалипсисом. Владыка останавливался на каждой строчке евангельского текста и разъяснял его смысл. За акафистами в Покровской церкви — по пятницам — владыка изъяснял Ветхий Завет, а после воскресных акафистов — житие святых дня. Проповеди владыка говорил за каждой литургией, даже и тогда, когда был нездоров.

В Астрахани владыка Фаддей был окружен всеобщей любовью как мирян, так и духовенства. Хотя среди части астраханского духовенства в отношении к владыке ощущалась некоторая двойственность: с одной стороны, они разделяли общее умиление его прекрасной личностью, его монашеской кротостью, смирением, чрезвычайной доступностью и простотой в обращении со всеми, но, с другой стороны, в них проглядывала добродушная ирония по поводу его метода управления епархией, состоявшего в полном самоустранении от всех административных дел. Действительно, владыка отстранял от себя административную часть управления епархией, это могло показаться странным, совершенно необычным, противоречащим церковному порядку. У владыки не было своей канцелярии. Была всего одна именная архиерейская печать для ставленнических грамот и указов о назначениях и перемещениях. Ставленнические грамоты и окружные (пасхальные и рождественские) послания печатала на машинке дочь ключаря — Елизавета Дмитриевна, а указы о назначениях выводил от руки сам ключарь о. Дмитрий Стефановский. Все делопроизводство находилось у ключаря в саквояже. Конечно, быть может, в то время административные функции епархиального архиерея были очень незначительны. После кончины Патриарха Тихона и ареста его местоблюстителя — митрополита Петра (Полянского) епархии вообще остались без центрального управления. Что же делать в таких условиях канцелярии? Формуляров на духовенство не велось после того, как в дни революции была разгромлена Консистория, а вместе с ней уничтожены и формуляры. А уж дисциплинарных дел и вовсе быть не могло: потому что за всю свою архиерейскую деятельность владыка Фаддей ни на кого ни одного взыскания не наложил. Более того, никто не слышал от него какого-то ни было устного упрека или грубого слова, сказанного в повышенном тоне.

По правде сказать, и не было у владыки времени для канцелярских дел. Ежедневные, утром и вечером, посещения церкви и служба, а днем — прием посетителей, постоянно толпившихся на лестнице, в коридоре, во дворе, ввиду открытого доступа к владыке. Какой-то деревенский батюшка, узнав о простоте приема посетителей архиереем, явился к нему прямо с парохода в шесть часов утра. И был сразу принят.

Конечно, можно предположить, что чисто аскетический строй жизни выработал у владыки Фаддея осознание, что, помимо чисто монашеского делания — созерцания, богомыслия и молитвы — его внешняя миссия как епископа должна состоять в постоянной апостольской связи с народом, в назидании верующих сердец. Все остальное приложится. Именно такое, чисто духовное управление паствой, составляющей тело Церкви Христовой, соответствовало внутреннему убеждению владыки. И не случайно говорил он часовые проповеди за каждым богослужением, вел беседы за акафистами, в течение двух лет объяснял Священное Писание, предпринимал апостольские поездки по епархии. И верующие люди, следовавшие за ним тысячами, видели в нем не только отрешенного от всего мирского святого человека, но и своего духовного отца.

Собственный пример был главной силой для архиепископа Фаддея в управлении Церковью. Вот один из случаев, показывающих влияние собственного примера владыки на других. Дьякон церкви села Никольского Дмитрий Попов был уволен церковным советом из прихода за самогоноварение. Зная о близости Аркадия Ильича Кузнецова к архиерею, он явился к нему с просьбой, ссылаясь на бедственное положение его большой семьи, не сможет ли Аркадий Ильич замолвить за него слово перед владыкой. Было место дьякона во Владимирской церкви (у о. Дмитрия был хороший бас), но нужен архиерейский указ. О. Дмитрий уверял Кузнецова, что обвинение его в самогоноварении — клевета, тот поверил, и они вместе пошли к владыке. Оставив дьякона ожидать в коридоре, Аркадий Ильич зашел в келью и рассказал владыке, зачем он пришел. Владыка уже знал о случившемся из письма старосты из села Никольского. «А он не будет варить самогонку в городе?» — спросил владыка у Кузнецова.

Тот убежденно ответил, что это клевета и что сам о. Дмитрий здесь и собирается опровергнуть обвинение. Кузнецов позвал дьякона, а тот, едва переступив порог кельи, сразу же бросился в ноги архиерею. Владыка смутился: «Что вы, что вы, зачем это?» И, наклоняясь, стал поднимать его за руку. А дьякон завопил своим басом: «Простите меня, владыка святой… Я недостойный, окаянный, дьявол меня попутал и завлек в этот грех…» Когда он успокоился, владыка спросил его: «Даете вы слово, что больше не будете заниматься самогонкой?» Обрадованный дьякон в слезах, с крестным знамением дал обещание. Владыка преподал ему благословение и сказал: «Молитесь Божией Матери, чтобы Она помогла вам избавиться от этого соблазна». После этого о. Дмитрий повернулся лицом к Кузнецову и повалился ему в ноги, прося прощения в том, что он ему солгал. Позже, вспоминая этот случай, о. Дмитрий Попов рассказывал Кузнецову: «История моего назначения во Владимирскую церковь есть история исцеления от моих недостатков. Я лгал вам, что не варил самогон, хотел эту ложь продолжить и у архиерея. Но, увидев его, я понял сразу, что такому человеку лгать нельзя. Его аскетический вид, большие глаза, кроткие и проникновенные, покоряли и звали к правде Божией. Беру на душу величайший грех, если скажу вам, что другому архиерею, особенно тому, кто меня рукополагал, я не солгал бы, зная, что за признание он оттаскал бы меня за волосы и другого места не дал… Данное обещание я твердо храню и со слезами вспоминаю милость ко мне этого чудесного человека». Дьякон Дмитрий Попов, по отзывам духовенства и церковного совета Владимирской церкви, был примерным человеком, отличался благочестием. Через год владыка Фаддей сделал его протодьяконом. Умер он от туберкулеза в 1933 году.