Преподобный старец Верховский - Творения Страница 7

Старец, получив увольнение, недолго еще пожил с братьями, скучая от многопосещающих, и пошел поспешно в пустынные свои пределы, хваля и благодаря Бога с удивлением к Его промыслу, как из скорбного вдруг прелагает на радостное! Достигши же своего пустынного обиталища, начал в мирном духе жить, мало рукоделием занимаясь, потому что всё время проводил в чтении священных книг, выписывая из них слагаемое с его совестью, и молитвенное служение имел продолжительное: сверх канонов и положенного правила читал по десять кафизм, читал же неспешно, так что едва три часа выходило ему в сутки на рукоделие, и сам себе говорил: “Теперь нет тебе извинения, если не молишься Богу, ибо получил увольнение не для работы, а для моления”. За это его любил и господин, на даче которого он жил, и все знавшие его, как не ходившего никуда из пустыни, и ничего не просящего для пожелания своего, но терпел, всю надежду возлагая на Бога.

Тогда я, ученик его, по благоволению его уехал в Санкт-Петербургскую Eпapxию в монастырь, именуемый Коневец, и, живя там, был в повиновении у помянутого отца нашего пустынножителя Адриана, который скоро и поставлен был от митрополита Гавриила строителем в оном монастыре. Он же за нелестное мое к нему повиновение любил меня много, но мне весьма желалось пустынного жития, чтобы жить вместе со Старцем Василиском, и я много раз просился отпустить меня к нему, но Отец Адриан всячески уговаривал меня потерпеть, говоря отпроситься для сбора в тамошнюю сторону; « тогда и его возьмем из пустыни сюда и тебя отпущу с ним жить поблизости”.

И таким образом, по прошествии года были мы в той стороне и поселили всех пустынножителей. Бывши же у Старца Василиска, начал звать его Отец Адриан, чтоб перешел к нему на житие в монастырь Коневец, обещая, что он более будет успокоен, нежели в пустыне, где, живя один, терпит различные случающиеся искушения и нужды; да и Богу угоднее, когда при отце духовном он пожелает жить, обещая ему в отда­ленности от монастыря, по желанию его келлии поставить в лесу для обоих нас вблизи друг от друга и меня ему вручить, чтоб я всегда с ним в отшельничестве жил, получая из монастыря всё потребное, только по праздникам, если захотим, будем ко всенощному служению приходить и по отслушании св. Литургии возвращаться в свое отшельничество. Приходя в монастырь, можем с духовными рассудительными старцами духовными беседами пользоваться. И многими такими увещаниями убеждал его, но Василиск никак не соглашался, говоря, что он совершенно успокоен и всем доволен и тоже имеет, хотя и не близко, соседствующих пустынножителей, весьма его любящих и готовых во всем ему вспомоществовать, а особенно же потому не хочет свое пустынное место оставить, что никто ему не препятствует и не смущает; то есть близ него тогда живущих не имелось. Видя такую его непреклонность, Отец Адриан сказал ему: “Если не послушаешь меня, то отныне не сын ты мне духовный и не приму тебя на дух, и да будешь ты связан от меня яко преслушавший своего духовного отца!” — ибо он постриг его в мантию. Тогда заплакал старец Василиск и дал обещание ехать с ним. Мы же все, услышав такое его преклонениe, возрадовались; но так как Отцу Адриану нужно было ещё побывать у некоторых благотворителей, то мы поэтому и оставили Василиска, чтоб он приготовился к отъезду. Видя же моё великое чистосердечное усердие и любовь к нему, и моё желание жить с ним или хоть близ него, старец потому охотнее склонился послушаться, что при нем и я буду навыкать пустынному житию, и радовался такому моему к нему расположению, и как сам после мне открыл, что он много просил Бога послать ему единодушного брата в содружество, ибо много скорбного и печального и разных искушений недоуменных терпел и многое такое нечаянно нападало на него одинокого. И что он на опыте познал, как нужен брат духовный единодушный, с которым о всем таком слу­чающемся мог бы советоваться и время несносной скуки разделять и сомнительные помыслы вместе обсуживать. Видя же Старец меня так к нему привязавшегося, не смел отказать мне, считая, что может быть, я Божиим промыслом к нему в содружество наставлен.

И так, управившись, приехал я к нему, да по обещанию своему ехать с нами. И в то время не случилося гос­подину быть в доме своем, у которого на даче сожительствовал Старец; и сие нам явным знамением было Божиего благоволения и споспешествования на выезд его, ибо господин отнюдь не согласился бы отпустить и расстаться со Старцем, но, как сам говорил, взял бы Старца в свои покои, пока я не уехал об­ратно, так как настолько крепко любил Старца, что когда возвратился домой и услышав, что уехал Старец, весьма тужил о нем и много плакал и скорбел о лишении такого Старца. И не только сам содержавший его господин так печалился о нем, но и все соседствующее бояре сожалели об отъезде его. Каково же было провожание от всех пустынножителей, которые не только с хлипаньем плакали о нем, но и рыдали неутешно, ибо во все дни приготовления его к отъезду все пустынножите­ли, и сам Старец, видя их безмерную любовь к нему, были в печали, все посупленно и сетованно ходили, ни у единого не виделось лица обрадованного, но и якобы на всех начло некое ве­ликое несчастье и неизбежная беда, так о его разлуке печалились. Когда же последнее сотворили целование и ушли все провождающие, тогда от нетерпения начали некоторые гласить и вопить, так что глас плача-вопля их разглашался по всему пространству пустынному; казалось, что и самое то место оплакивало свое сиротство, и все древеса своим зыблением и прегибанием как покланялись, и шум деревьев от ветра, как стенание, показавшееся, все нам плачевно являлось. Шествуя же, так говорили сопровождающий: «Увы нам! Не узрим более друга нашего духовного! К кому без него идем? Кому возвестим сокровенности наши? Кто даст нам отныне совет добрый? Видно, мы недостойны твоего сожития!» Такое и мно­гое подобная этому говорили с пролитием самотекущих слез, прося, всегда помнить их любовь и да не забывает их в своих молитвах. И так едва расставшись, долгий путь проводили, и мы уже из виду их удалившиеся, но еще слышали глас плачевного вопития.

Но как там на месте жительства его от расстающихся с ним было плачевное и рыдательное провожание, так, приехавши нам к отцу Адриану, от всей братии, бывших с ним, встречающих нас, была встреча с несказанным радованием. Но я более всех радовался, что получил такого богодухновенного отца, которого возлюбила душа моя! И от него рав­но оказываема была любовь ко мне, ибо старец по истине открылся мне, что если б не для меня, то не покинул бы своего пустынного жилища и таких пустынножителей, которые столь много любили его и столь жалели о разлуке с ним, ибо не виделось благосклонной вины оставить такую мирную, совершенно безмолвную жизнь, к чему только одна моя привязанность склонила его. С того времени я, совершенно отвергши всякое сомнение, положил в сердце моем до гроба неразлучно жить при нем и быть в его повиновении, видя его такое ко мне Бога ради преклонение и взаимной любовью расположение и сожаление меня оставить по молодости моей, чтобы не совращен я был от некоего брата, не по Богу живущего; ибо, увещевая его, говорил ему отец Адриан, что он будет отвечать за мою душу, если не возьмет меня в свое попечение. И с того времени я сделался его всегдашним и неразлучным сожителем и учеником его стал именоваться, хотя он и не принимал меня в качестве ученика или сына духовного, ибо всегда говорил от великого своего смирения так: “Мне ли иных спасать и наставлять, такому невежде!” Но я сам видел, как все братия к нему любовью рас­положены, да и я всегда его почитал как от Бога данного мне отца и уважал как доброго наставника, любил же как друга духовного, благоговея к нему, как к истинному угоднику Божию, и всегда был послушлив к его советам и желаниям его. Ста­рец же был так тих, обходителен и добронравен, что насильно и как бы невольно привлекал душу мою, так что я всегда жаждал его присутствия и никогда оным не мог столько насытиться, сколько моё сердце желало, ибо мое желание было так столь неограниченно, что, казалось, хотя бы день и ночь я находился при нем, но и тогда едва ли удовлетворил бы ему! Все слова и дела старца были для меня сладки и вожделенны. Никогда я не видал его во гневе, а если надобно было где негодование показать ему или гнев явить, то он показывал без внутреннего возмущения. Пищу вкушал он бесстрастно, боль­шею частью простую, суровую и черствую; чаще всего из былья и трав самородных и лесных пустынных плодов, какие попадутся. Когда же где случится предлагаемое сладкое брашно, то мало к нему прикасался, да и то по необходимости или по принуждению, то есть или в честь праздника, или на возражение еретичествующих, или в угождение хозяину. Одним словом, прилежал и горел духом только к скудному, недраго­ценному и к удобьснискиваемому. Во всё мое 40-летнее с ним пребывание не пожелал иметь собственной ни одной денежки, тем более не склонен был стяжать деньги и в запасе хра­нить. Ничего имеюще­гося у него не щадил для просящих; ко вся­кому человеку, особенно правоверному, истинною любовью при­лежал, всякому ста­рался услужить и для пользы спасительной, ко благоугождению Божию, для всякого готов был на всё себя отдать; от всех несогласую­щихся иночеству уда­лялся и отвращался от не единомудрствующих со святою нашею Греко – Российскою Церковью. Всякую ночь видел его встающим и тайно особь молящегося. Никогда не видел его праздно сидящего, но или за рукоделием, или книгу читает, или духовными беседами занимается. Если случится когда-нибудь ему по неосторожности некоего брата до негодования довести, тогда старец всё тщание прилагал примириться с братом, и всегда предварял прошением у него прощения. Был приветлив и благосклонен ко всякому до того, что иногда, сам уже в великом изнеможении находясь, но так бывал расположен и совестлив и почтителен ко всякому, что насильно себя показывал здоровым и обрадованным ему, и до тех пор с ним занимался, пока тот сам уйдет от него. Видя такие его дела и поступки, я радовался и счастливейшим себя признавал, что сподобился с ним познакомиться.