Сбоник - Антология восточно–христианской богословской мысли, Том I Страница 73

Обратим внимание, что свт. Василий, говоря о том, что собственным именам соответствуют качества, а общая для всех людей сущность есть материальное подлежащее, использует элементы стоического учения лишь как инструмент для иллюстрации своих положений. Это выражается в том, что он, обращаясь к стоическому дискурсу, не реципирует стоическую систему в ее полноте, поскольку для стоической доктрины характерно не только учение о сущности как о бескачественном общем подлежащем субстра те, но и представление о единичной сущности, являющейся «частью» подлежащего субстрата[841]. Стоическое учение о единичных сущностях, индивидуализируемых особенным свойством, доступным для познания [842], свидетельствовало бы скорее в пользу позиции Евномия, поэтому свт. Василий в обсуждаемом фрагменте делает акцент на сущности как бескачественном подлежащем и индивиде как описываемом через собрание качеств, но не упоминает о нормативном для стоиков способе рассмотрения человеческих индивидов как единичных сущностей.

Дабы избежать возможности однозначного указания на индивида, что свидетельствовало бы в пользу аргументации Евномия, свт. Василию приходится отказаться от стоического представления об особенном существенном качестве человека[843]л, характерного для фрагмента из Оригена, на который он, вероятно, опирался [844], так же как и от оригеновской идеи, согласующейся с философской позиции стоиков, согласно которой при перемене особенной качественности апостолов и других библейских лиц изменяется их имя. Обходя этот острый вопрос, свт. Василий вообще не упоминает о факте перемены имени ап. Павлом[845].

…Но кому не известно, что те имена, которые произносятся отрешенно (άπολελυμένως) о подлежащих самих по себе (ха, У εαυτά των υποκείμενων), действительно обозначают соответствующие им вещи, а те, которые сказываются относительно других, показывают только отношение (τ*ην σχεσιν) одного к другим, относительно которых сказываются? Так, «человек», «конь», «вол» представляют самих именуемых. А «сын», или «раб», или «друг» показывают только соприкосновение (συναφείας) одного связанного имени с другим. Таким образом, кто слышит: «порождение», тот не умопредставляет какую‑либо сущность, но понимает только, что одно имеет связь с другим, ибо о порождении говорится как о чьем‑нибудь порождении. Потому не крайнее ли это безумие — устанавливать, чтобы признавали сущностью то, что не приводит к мысли о какой‑нибудь самостоятельности (ύποστάσεώς), а означает только отношение одного к другому? Да и отрешенные имена (τα άπολελυμενα των ονομάτων), хотя и кажутся лучше других указывающими на какое‑нибудь подлежащее, однако, как показали мы это немного выше, не представляют самой сущности, а только отграничивают (άφορίζει) некоторые свойства (ιδιώματα).

Последний фрагмент из свт. Василия представляет собой часть опровержения на то же место из «Апологии» Евномия, которое мы приводили в предыдущем фрагменте. Б. Сесбойе и Т. Дреколл в своих комментариях к этому месту»[847] указывают в качестве его предпосылок на улчение Аристотеля о соотнесенном (Категории баЗб–Ы, Ы5–27, 8а17–24). Д. Робертсон считает[848], что в плане возможных источников для данного фрагмента может рассматриваться «Искусство грамматики» Дионисия Фракийского, где Дионисий говорит об имени «относящемся к чему‑нибудь» и «абсолютном»[849], а также Scholia Vatdcana, в которой утверждается, что «отношение» не имеет самостоятельного существования, ибо, например, отец воспринимается только в связке с сыном[850]. Однако ни Б. Сесбойе, ни Т. Дреколл, ни Д. Робертсон не говорят о конкретных источниках для используемой свт. Василием терминологии.

Указывая на то, что имя, которое Евномий усвояет Христу, — «порождение», есть имя «относительное», Василий приводит аргумент, исходя из представления о приемлемости только «абсолютных», т. е. безотносительных, имен, в противоположность своей позиции, представленной в предыдущем фрагменте, где относительные и безотносительные имена (обозначающие свойства) имели равный статус, представляя Петра или Павла, и вообще — в противоположность характеру своей аргументации в других местах «Против Евномия»[851], строившейся на заимствованной у свв. Александра Александрийского и Афанасия Александрийского идеи о том, что наиболее предпочтительные имена для ипостасей Святой Троицы — именно имена относительные, в частности, «Отец» и «Сын», т. к. сама соотнесенность этих имен указывает на взаимосоотнесенность и потому единоприродность Отца и Сына.

Действительно, специфика данного фрагмента из свт. Василия прояснится, если принять, что выбранный им в данном случае дискурс основан на аристотелевских предпосылках. Согласно Аристотелю, в собственном и изначальном смысле существует именно сущность; категория сущности онтологически первее, чем все остальные категории[852]. Размышляя над вопросом, может ли какая‑либо сущность (первая или вторая) быть соотнесенной, Стагирит приходит к выводу, что в качестве сущности — не может[853]. Взгляд свт. Василия подобен аристотелевскому: денотат относительных имен не имеет самостоятельности, т. к. таковые не указывают на подлежащие сами по себе, но могут указывать лишь на акциденции подлежащих. Таким образом, именно тем, что свт. Василий, настаивая на относительности имени «Порождения» (имени Сына), использует в данном случае дискурс Аристотеля и в соответствии с ним понимает слово «сын» в смысле акциденции, — можно объяснить тот факт, что в данном фрагменте говорится, что «сын» не указывает на какую‑либо самостоятельность, в то время как во многих других местах «Против Евномия» свт. Василий настаивает на том, что имя Сына наиболее подходяще для выражения особенности существования Христа, — в этом случае это имя понимается как собственное в отношении ипостаси Троицы и не рассматривается как акциденция сущности.

Св. Григорий Богослов. Триадология и антиарианская полемика (А. С. Бирюков)

Свт. Григорий Богослов занимает особенное место в истории христианского богословия. Его сочинения рассматривались в Византии как образец и мерило православия, что видно хотя бы из самого факта нарицания свт. Григория «Богословом», или «вторым Богословом» (после ап. Иоанна Богослова). Слова свт. Григория сыграли очень важную роль для становления как догматической, так и литургической мысли в православной Церкви. Догматика в творениях свт. Григория не облечена в форму богословских трактатов; богословские Слова свт. Григория являют собой не систематическое, но скорее — «поэтическое» догматическое богословие, что не лишает, но наоборот, насыщает их крайне богатым богословским и философским содержанием.

Свт. Григорий Назианзин (Богослов) родился ок. 325—330 гг. в имении отца, недалеко от города Назианза. В молодости отец свт. Григория свт. Григорий Назианзин Старший[854] принадлежал к секте т. н. ипсистариев, в которой немаловажную роль играли элементы иудаизма[855], но затем под влиянием жены он обратился к ортодоксальному христианству, был крещен, а потом и рукоположен в епископы Назианза.

Григорий получил очень хорошее образование. Сначала он учился в Назианзе, затем — в Кесарии Каппадокийской, где встретился впервые с будущим святителем Василием Великим. Учился Григорий также в Кесарии Палестинской и Александрии. Из Александрии он в 348 г. отправился в Афины, где в знаменитой Афинской академии изучал софистику, риторику и философию. В Афинах свт. Григорий окончательно сблизился с Василием[856]; там же Григорий познакомился с будущим императором Юлианом Отступником[857]. Григорий проучился в Афинах около восьми лет. В Академии Григорию предложили остаться в качестве преподавателя риторики; поддавшись на уговоры Василия, он сначала остался в Афинах, но затем вернулся в родные места. Возвратившись из Афин, Григорий принял крещение.

В 361 г. отец свт. Григория Богослова — свт. Григорий Старший, в то время епископ Назианзский, подписал омиусианскую формулу. Это привело к отделению назианзских монахов, ревнителей чистоты веры. В декабре 361 г. свт. Григорий Старший, нуждаясь в помощнике и встав перед фактом назианзской схизмы, рукоположил своего сына в священники. Свт. Григорий Богослов, тяжело переживая факт своего рукоположения, не послушавшись отца, удалился к своему другу свт. Василию в Понтийскую пустыню. Вернувшись оттуда спустя несколько месяцев, на Пасху 362 г., свт. Григорий произнес свое знаменитое Слово 2[858] — итог его размышлений о смысле священства.