Андрей Муравьев - Путешествие ко святым местам в 1830 году Страница 76

Хотя я очень желал посетить развалины Самарии, или Севасты, отстоящей только за два часа от Наблуса, ибо еще в Иерусалиме много слышал о мраморных остатках ее знаменитого храма Предтечи на месте его темницы: однако же неудовольствия, которым подвергся в Наблусе, заставили более помышлять о скорейшем выходе из столь диких мест, где ежечасно могло пострадать от буйства черни имя русское.

На вершине горы Гевала внезапно скрылся от нас проводник, чтобы отвести заводную лошадь шейху ближнего селения, и, если бы не поклонники, которые на обратном пути в Дамаск выехали в одно время с нами из Наблуса, мы бы совершенно потеряли дорогу по диким ущельям, ибо саисы наши ее не знали. Когда же, утомленные зноем, спустились мы в глубокую долину, чтобы зачерпнуть воды из колодца, нас обступили несколько горных бедуинов, вместе с женами наливавшие около него меха и водоносы. Франкская одежда сделала меня предметом их любопытства, и они требовали, чтобы я показал оружие, потому что им казались удивительными пистолеты мои с пистонами и особенно длина сабли. Я тщетно уверял их, что на Западе обнажать оружие служит знаком вражды: они настаивали и хотели удержать мою лошадь. Тогда игумен Вифлеема, предвидя их буйство, дал мне тайный знак и речами отвлек к себе внимание бедуинов; я воспользовался сим мгновением, чтобы исторгнуться из их толпы.

Несколько далее нагнал нас коварный проводник в виду укрепленного селения, которое, находясь на высоком утесе, целый год отражало упорную осаду войск Абдаллы паши Акрского и заставило их наконец удалиться. Мы продолжали следовать горами до большого селения Джинин, лежащего у самой их подошвы, при начале роскошной и обширной долины Эздрелонской, которая отделяет горы Самарии от гор Галилейских. Там следовало нам провести ночь, и поклонники расположились станом вне селения; но шейха, к которому мы имели письмо, не было дома, и народ, привлеченный моей западной одеждой, с шумом толпился вокруг нас на улицах, напоминая отчасти гостеприимство Наблуса. Никто, однако же, не хотел впустить к себе в жилище; один только христианин случился в толпе и, отведя в сторону игумена, тихо сказал ему: «Шейха нет, а народ в волнении; присоветуй удалиться бейзадею и следовать до Назарета; на поле остановиться опасно, ибо вся сия толпа под предлогом любопытства нахлынет в шатер ваш, чтобы найти случай что-либо похитить, и закидает камнями, если станете изгонять. Так пострадал уже здесь консул франкский из Саида; он был сам ранен и потерял одного из людей своих». Положение наше было самое затруднительное; день склонялся к вечеру, кони и лошаки утомились, а до Назарета еще оставалось семь часов хода, и саисы не хотели идти далее. Но игумен, по долгому пребыванию в Вифлееме зная хорошо язык и нравы арабские, выручил нас своей хитростью и благоразумием. Он умел поссорить проводника нашего с саисами, убедив его идти до Назарета, ибо не нашел в Джинине шейха, которому должен был сдать нас благополучно, и саисы принуждены были покориться, ибо перевес был на нашей стороне. Но, по несчастью, отойдя за два часа далее, увидели мы в поле самого шейха и, опасаясь, чтобы он из корыстолюбивых видов не пригласил нас обратно в Джинин, избежали его встречи. Коварный проводник, пользуясь сим случаем, не хотел более нам сопутствовать и тем принудил бы остановиться, если бы хитрый игумен обещанием наград не возбудил против него саисов, упрекая их в боязни и рабской покорности к воле проводника. Раздраженные, они решились, вопреки ему, продолжать путь, обещая найти дорогу и без него, и в свою череду проводник принужден был покориться, чтобы не лишиться платы. Но ярость кипела в его сердце; пользуясь темнотой, он то отставал от вьюков, то со свистом скакал мимо на борзом коне своем, и два раза сбивал нас на Дамасскую дорогу.

Между тем мы по возможности ускоряли путь свой вдоль цветущей долины Эздрелонской, усеянной богатыми селами, и я узнал сквозь сумрак одинокий, величественный Фавор, прежде нежели мне его назвали. Скоро достигли мы подошвы каменистых гор Назаретских и, потеряв ночью настоящий путь, начали подыматься непроходимой стезей по скалам, так что саисы должны были часто помогать лошакам переступать с камня на камень. Около часа мы уже скитались по сим утесам, не зная, где мы и куда идем; уныние и усталость совершенно овладели нами, когда внезапно встающая луна озарила не в дальнем от нас расстоянии лежащий в малой лощине Назарет и высокую стену монастыря латинского, которым начинается город. С невыразимой радостью устремились мы в желанную обитель предаться отдыху после пятнадцати часов хода, или, лучше сказать, бегства.

Назарет

На следующее утро ласково приветствовали нас латинские иноки монастыря Благовещения. Они отворили нам свою прекрасную церковь, которая не более как сто лет воздвигнута на развалинах древней{93}. Остатки основания и столбов свидетельствуют о ее прежней обширности. Нынешний храм имеет три яруса; расположение его странно и величественно. При самом входе представляются взором два высокие крыльца посреди церкви; они ведут на хоры, где находится главный придел, примыкающий к высоким кельям монастыря. Промежду сих всходов широкая мраморная лестница спускается прямо против западных врат в нижнюю часть храма, подземный придел, под престолом коего означено мраморным кругом место благовещения. Позади пещеры есть еще один исподний покой, ибо евреи для избежания зноя пользовались утесистой природой, и почти всегда четвертой стеной нижнего яруса их домов служила самая скала, о которую опиралось все жилище.

В открытом преддверии сего вертепа, с левой стороны, предстал архангел Св. Деве, стоявшей на молите в углублении пещеры. Гранитным столбом означено место явления Гавриила, но арабы отбили его основание, и он странно висит, приникнув к своду вертепа. Великолепная картина отличной, но неизвестной кисти изображает над самым престолом Благовещенья дивное событие сего святилища. Очаровательный красой ангел, с лилией в руке, преклонил на облаках колена, возвещая непостижимое таинство воплощения, и на лице его более изумления и страха, нежели в божественных чертах сидящей Девы. Они выражают только покорность и скромное смятение; земная красота Марии затмевает небесную славу архангела. Благочестие испанцев увенчало чело Св. Девы высокой тиарой из богатейших алмазов, и сие странное украшение не только не искажает живописи, но придает ей, напротив, новое очарование: ибо яркий блеск драгоценных камней, падая на лицо Марии, озаряет его особенным светом, который сияет в ее небесных очах. Я никогда не видал ничего совершеннее сей картины, восхищающей всех пришельцев Запада, и, пораженный ею во мраке пещеры, в священном ужасе мечтал быть свидетелем самого события. Хотя есть еще несколько картин в храме, примечательных по своей живописи, подобно как Св. семейство в средней галерее и другое благовещенье в верхней церкви, но ни одна из них не может сравниться с первой. Изящные произведения художников Запада имеют особенное достоинство в диких краях Востока, перенося на миг странника из земли варварства в благословенное отечество искусств.

Трогательный обряд оживляет каждый вечер мирное величие храма. Все латинские дети арабов, обучаемые закону Божию миссионерами римскими, попарно в белых одеждах обходят вместе с братией святилище, оглашая его гимнами в честь Богоматери и преклоняя колена перед каждым из многочисленных престолов. Хотя нет гармонии в звуках, но отрадны самые их песни: «Ave maria!». Детская невинность, напоминая небесную чистоту вестника благодати, освящает в устах их ангельский привет: «Ave maria!», и невольное благоговение проникает душу, когда глубокие своды храма вторят младенческому: «Ave maria! Ave maria!» и когда сквозь открытые врата святилища, на ясном небе Востока вечереющий день благочестиво гаснет во звуках: «Ave maria!».

Четыре другие церкви воздвигнуты в Назарете на память первых годов Христовых или кротких Его подвигов во дни проповеди, когда любил Он возвращаться из пустыни и Иерусалима в свою земную отчизну Галилею. Греки владеют только одной, очень древней, и показывают внутри оной ключ, из которого черпала Св. Дева, неосновательно уверяя, что на том месте было благовещение{94}. Им противоречат и обширные развалины монастыря, и древнее благоговение Востока к вертепу Марии. Остальные церкви принадлежат латинам и соединенным с ними маронитам. В одной уцелела еще, по преданиям, часть стены ветхого дома Иосифа, где малолетний Иисус помогал ему в смиренном ремесле плотника и зодчий небесный не гнушался строительства земного.

В церковь обращена также древняя синагога, посреди коей в одну из суббот Спаситель кротко воссел между евреев и, открыв писания, прочел о себе пророчество Исаии: «Дух Господень на мне, ибо Он помазал меня; послал меня благовествовать нищим, исцелять сокрушенных сердцем, проповедывать плененным отпущение и слепым прозрение, отпустить сокрушенных в отраду, возвестить лето Господне благоприятное». И из сей синагоги повлекли Христа разъяренные евреи, когда Он объявил им, что ни один пророк не приемлется в своей отчизне. Они повлекли его на страшную стремнину, чтобы свергнуть с утеса в долину Эздрелонскую; но там Он скрылся, освятив памятью своей место преступного замысла, которое доныне показывают за полчаса от города{95}. Посреди третьей церкви маронитов существует еще обширный круглый камень, служивший, по преданиям, трапезою Господу и апостолам. Там же хранится и список с образа Спасителя, которого подлинник был писан по просьбе царя армянского Авгаря апостолом Фаддеем и принесен им вместе с проповедью Евангелия в Эдессу{96}. Живопись очень древняя, и черты наброшены суровой кистью; но образ Христа имеет сходство с тем идеальным ликом, который привыкли мы себе воображать по древним описаниям. Черные глаза исполнены выражения, черты правильны, но слишком русы локоны и мрачен вид.