Элиэзе Беркович - Вера после Катастрофы Страница 8

На уровне философской мысли контакт и обмен идеями, конечно, желателен. Евреи знакомы с Бартом и Тиллихом, Маритэном и Габриэлем не меньше чем с Сартром и Радхакришнаном. Но это обычный интеллектуальный обмен, который иудаизм всегда вел со всеми культурами. В еврейско-христианском диалоге нужды не больше, чем в диалоге между евреями и мусульманами, евреями и индуистами. Область мысли универсальна.

Что касается чисто теологического спора, то нет ничего более бесплодного. То, что обычно называют еврейско-христианской традицией, существует только в воображении христиан и атеистов. Для евреев совершенно достаточно иудаизма. В христианстве для них нет ничего нового. Все, с чем евреи могут согласиться в христианстве, взято из иудаизма. Нам незачем обращаться к Новому завету. Все нееврейское в христианстве для евреев неприемлемо.

Многие полагают, что хотя бы Ветхий завет у евреев и христиан общий. Это глубокое заблуждение. У евреев нет "ветхого" завета. Сам факт, что у христиан Тора называется Ветхим заветом, свидетельствует: это для них другая книга. И дело не только в названии. "Ветхость" Торы предполагает, что есть "новый" завет. Но еврейское учение самодостаточно. С его христианской интерпретацией евреи не согласны. Христианин, читая Ветхий завет, видит в нем совсем не то, что видели еврейские мудрецы в Торе. С точки зрения христианина Ветхий завет — это preporatio evangelice — подготовка к "благой вести", к Евангелию, к Новому завету. Христианин вкладывает в термин "иудео-христианский" особый смысл. Для него иудейская традиция означает нечто иное чем для еврея. И библейские патриархи, и пророки воспринимаются христианами совсем иначе. Ведь Бог Авраама не имеет ничего общего с триединым божеством христиан.

Кроме всего прочего евреям трудно поверить в искренность христианской церкви. Так, с одной стороны, Ватикан поощряет "братские диалоги", а с другой — утверждает, что римская католическая церковь — единственно истинная. Да, христиане допускают, что на другие религии падают отблески Божественного света. Но его лучи сконцентрированы, конечно, на католической церкви. Зачем же тогда нужен диалог? Он невозможен, когда один из участников считает, что единолично владеет истиной. Выходит, для христиан "диалог" — только тактический прием, чтобы научить "заблуждающихся" уму-разуму.

В средние века еврейским мудрецам приказывали предстать перед папами, епископами и королями, чтобы защищать свои убеждения на религиозных "диспутах". Церковники выступали в роли судей. Евреи никогда не знали, что для них лучше: победить или потерпеть поражение. Было также принято заставлять евреев слушать проповеди священников, поносящих их традиции. Теперь такие методы "общения" с евреями христианам недоступны. Отсюда и призывы к "братскому диалогу". Но евреи в нем вовсе не заинтересованы. Иудаизм не претендует на спасение человечества. Иудаизм — это единственно возможный путь для евреев. Что касается неевреев, то Тора говорит, что "праведники всех народов имеют удел в мире грядущем". Еврейская религия чужда миссионерства. И нам нет никакого смысла вступать в диалог с религией, по догматам которой все нехристианские народы идут по неверному пути. Такой подход отрицает любую возможность диалога.

Но, может быть, иудео-христианский диалог имел бы практическое значение: наладил бы взаимопонимание между двумя религиями? Дело в том, что в отличие от христиан — сторонников диалога, среди которых преобладают теологи, среди еврейских энтузиастов межрелигиозного общения верующих крайне мало. Трудно ожидать взаимопонимания от столь разных людей, когда отсутствуют интеллектуальная честность и искренность.

Чем больше на такой диалог возлагается надежд, тем сильнее будет разочарование. Впрочем, даже независимо от всех политических причин, мы отвергаем эту идею из этических соображений. Прежде всего она несовместима с исторической правдой. Ведь диалог предполагает какое-то разделение ответственности за трагедию еврейства. Мы будем вынуждены согласиться, что "трения" возникли из-за недостаточного знакомства друг с другом. Будто бы христиане и евреи враждовали, не зная благородных религиозных доктрин друг друга. Конечно, это не так. Конфликтов не было. "Просто" христиане угнетали и преследовали евреев. "Диалог", как понимают его христиане, невозможен, ибо это будет попытка замазать преступное прошлое.

Некоторые полагают, что в наше время, когда религии угрожают воинствующие материалисты, иудаизм и христианство должны единым фронтом выступить на защиту вечных моральных ценностей. Да, людям разных вероисповеданий необходимо объединяться в борьбе за свободу совести, за мир и социальную справедливость. Но в интеллектуальной сфере иудаизм обязан сохранять полную независимость. Более того, союз с христианством для него невыгоден. Как менее догматичный он легче выдерживает натиск секуляризма.

У нас свой путь. Конечно, следует стараться сделать еврейскую философию более заметной в интеллектуальных течениях современности. Нужно показать, что иудаизм не. чуждается сложных проблем нашей эпохи. Если мы обнаружим, что другие религиозные направления поддерживают нашу этическую, интеллектуальную и теологическую позицию, — тем лучше. Если этого не произойдет — мы не будем огорчаться. Перед нами стоят куда более сложные задачи по внедрению иудаизма в жизнь современного общества. Мы должны идти своим путем с верой и надеждой. Ведь мы переживаем один из тех немногих поворотных пунктов в истории, когда чувствуется дыхание вечности. Израиль выжил вопреки всему. Загадочность нашего народа лишь усилилась после возвращения на землю предков, во что евреи верили всегда. Никто не знает, что принесет новая эпоха человечеству.

Но мы, пережившие христианскую эру, ее начало и ее страшный конец, когда в еврейской крови утонула мораль западной цивилизации, мы встречаем ее с надеждой. Мы знаем, что переживем и эту эпоху, ведь евреи — свидетели Самого Всевышнего, вечный народ, вечный свидетель истории.

Глава третья Бог и катастрофа

Брат Иова

Многих евреев Катастрофа привела к кризису веры. "Где был Бог в это время? — спрашивали они. — Как Он мог терпеть страдания миллионов беспомощных людей, среди которых были невинные дети?" Да, вера многих, прошедших лагеря, не выдержала смрада крематориев. И сегодня, через двадцать лет после разрушения последней немецкой фабрики смерти, эти вопросы по-прежнему требуют ответа. Они все больше привлекают внимание по мере того, как ощущение остроты трагедии проходит. Не ответив на эти вопросы, невозможно верить в особую миссию еврейского народа. Но вопрос о роли Бога в Катастрофе можно задать с разной целью. Тот, кто представляет Всевышнего в виде безличной космической силы, равнодушной к индивидуальной судьбе, ищет в молчании Творца лишь подтверждение своей концепции. Я считаю, что к проблеме веры в Освенциме можно подходить лишь с чистыми намерениями. Кризис веры в лагерях мог испытать только тот, кто верил в живого Бога Израиля. Лишь с таких позиций можно вопрошать "Где был Бог?" и даже спорить с Ним.

Этот горький вопрос, исходящий из самого сердца, — потребность веры. В книге Эли Визеля "Ночь" описывается, как немцы вешают маленького мальчика. Кто-то спрашивает: "Где же сейчас Бог?" Этот вопрос правомерен. Не задать его было бы святотатством. Вера несовместима с таким ужасом. Полагающийся на Бога требует от Него справедливости. Верующий не может согласиться с тем, что Бог способен на жестокость. В то же время он знает, что Творец управляет всем, что существует под солнцем. Человек пытается понять механизм Божьей власти. Вопрошать Господа — это наша прерогатива еще с древних времен. Авраам спорил с Богом по поводу Содома и Гомор-ры. Смиренный праведник все же осмелился бросить вызов самому Всевышнему: "Неужели судья всей земли не рассудит справедливо?" Тут нет противоречия. Верующий вопрошает Бога именно потому, что верит. Авраам не мог вынести, чтобы Творец совершил несправедливость. В этом же суть дилеммы Иова. Он страдал не потому, что на него обрушились несчастья, а потому, что поколебался его идеал справедливости. Иов не мог принять аргументы своих друзей не из-за преувеличенного самомнения и не из-за того, что считал себя непогрешимым праведником. Его возмутило, что они защищали зло, доказывая, будто оно и есть справедливость. Сами того не понимая, они оскорбили достоинство Творца, в Которого верил Иов.

Поиск Божьего присутствия в лагерях смерти — в классических традициях иудаизма. К несчастью, в отличие от истории с Иовом Всевышний так и не показал Свое лицо узникам Освенци-ма, и миллионы людей, предоставленных самим себе, испытали беспредельное отчаяние. До сегодняшнего дня теологи спорят о том, что же ответил Творец Иову. Но ясно одно: Бог ему открылся. И Иов примирился с Господом: "Я слышал о Тебе, но теперь я воочию вижу Тебя. И я отказываюсь от своих слов и раскаиваюсь, ибо я прах и пепел"[1]. В Катастрофу такого не произошло. До самого конца лицо Бога было сокрыто. Миллионы взывали к Нему, но тщетно. Они слышали о Всевышнем, но глаза их видели только прах и пепел, в который превращались они и все, что было им дорого.