Послушник и школяр, наставник и магистр - Средневековая педагогика в лицах и текстах Страница 8

Иосиф Флавий. О древности иудейского народа. Против Апиона / Пер. с греч. Г.Г. Генкеля. СПб., 1895. С. 110–112, 116–117.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Кого имеет в виду Иосиф под "законодателем"?

2. Что прежде всего нужно воспитывать в детях, согласно описываемому Иосифом иудейскому закону?

3. Сравните данный текст с отрывками из сочинений Иегуды Галеви и Моше бен Маймона. Как определяет иудейская педагогическая традиция значение и суть образования?

ЦЕЛЬС (кон. II в.)

Античный автор одного из наиболее значительных сочинений против христиан остался фигурой таинственной. О его жизни не известно ничего, кроме имени. Его сочинение уцелело только в виде обширных цитат в полемически направленном против него трактате раннего Отца Церкви Оригена "Против Цельса". Оттуда и взят приводимый ниже отрывок.

Цельс последовательно разбирает и критикует все положения христианства с точки зрения приверженца мировоззрения Платона. Цельс отвергает христианскую мифологию, догматы воплощения, воскресения, откровения, представления о сотворении и конце мира. Как сторонний наблюдатель, призывающий образумиться и христиан, и им сочувствующих, Цельс выделяет основные принципы и дает характеристики учения и практики своих противников. Он оценивает их с точки зрения человека римской эпохи. Среди откровенно неприемлемого автором стоит и отношение к знанию, учению, античной учености и образованности, которому он дает столь яркую и пристрастную оценку. Цельс не понимает и не принимает того «перевернутого» отношения к обучению и воспитанию, которое было свойственно ранним христианам и чуждо грекам и римлянам. Мудрость мирская считалась ими глупостью перед Богом, и наоборот. Обучение и воспитание внутренне обновляющегося верой человека, а не внешнего, направленного на ценности видимого мира, — вот стержень христианской доктрины, так отчетливо выявленной Цельсом.

ПРАВДИВОЕ СЛОВО

Вот что они[3] предписывают: пусть к нам не вступит ни один образованный, ни один мудрый, ни один разумный человек; все это у нас считается дурным. Но если есть невежда, неразумный, несовершеннолетний, пусть он смело придет. Считая только такого рода людей достойными своего бога, они, очевидно, хотят и способны привлечь только малолетних, низкородных, необразованных, рабов, женщин и детвору. А ведь что плохого в том, чтобы быть образованным, интересоваться учением лучших людей, быть и казаться разумными? Разве это не скорее нечто прогрессивное, посредством чего лучше доходить до истины? Но мы видим обычно, что те, кто выражают и распространяют на площадях самые беззастенчивые вещи, никогда не присоединяются к собранию разумных людей и не смеют среди них обнаруживать свои учения, но если они завидят юнцов или сборище домашних рабов, или кучку неразумных людей, туда-то они проталкиваются и там красуются. Мы видим, что и в частных домах шерстобитчики, кожевники, валяльщики, самые грубые мужланы в присутствии старших и более разумных господ не смеют рот раскрыть; но, когда им удается заполучить к себе отдельно детей и каких-либо глупых женщин, они им рассказывают диковинные вещи, что не надо оказывать почтение отцу и учителям, а слушаться только их самих; те, мол, глупости болтают, у них мысль парализована, они, в сущности, не знают и не умеют делать ничего прекрасного, находясь в плену пустых предрассудков; зато только они сами знают, как надо жить; если дети их послушаются, они будут счастливы, и дому явится счастье. А если во время таких речей они увидят, что подходит кто-либо из проводников просвещения, кто-либо из людей разумных или сам отец, то более осторожные из них стушевываются, а более дерзкие подстрекают детей сбросить узду, нашептывая, что в присутствии отца и учителей они не захотят и не сумеют проповедовать детям добро, ибо, дескать, их отталкивает низость и упорство (отца и учителей), окончательно испорченных, безмерно злых и наказывающих их; поэтому, если они хотят, им надо, оставив отца и учителей, уйти с женщинами и с детьми-товарищами по играм в женское помещение, в сапожную или валяльную мастерскую, чтобы там обрести совершен ство. Такими речами они убеждают.

А.Б. Ранович. Первоисточники по истории раннего христианства. М., 1990. С. 187–188.

Die griechischen christlichen Schriftsteller der ersten drei Jahrhunderte. Hrsg. von Paul Kottschau. Bd. 2–3. - Leipzig, 1899.

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Что отвергали христиане — образование или образованность? Или и то и другое вместе?

2. Почему автор, пишущий для населения Римской империи, считает христиан необразованными?

3. Почему необразованность выглядит в глазах Цельса сильным аргументом против христиан?

4. Какие еще аргументы против христианской пропаганды выдвигает Цельс?

5. Как относились ранние христиане к семейному воспитанию? Почему?

ЛИБАНИЙ (314–393)

Крупнейший ритор и один из последних идеологов античности, Либаний родился в Антиохии, культурном центре греческого Востока и всей Римской империи, распавшейся через два года после смерти Либания на Западную и Восточную. Семья его принадлежала к высшей городской аристократии, но она сильно пострадала от репрессий во времена императора Диоклетиана. Получив традиционное воспитание, Либаний в возрасте пятнадцати лет увлекся риторикой. Окончательно решив заняться искусством красноречия, он в 336 г. отправился в Афины и через пять лет стал преподавателем, странствующим по различным городам Греции и Малой Азии. Наибольший успех имела открытая Либанием школа в Никомидии, где он был наставником Василия Великого, Григория Нисского, будущего императора Юлиана.

После победы в состязании риторов Либаний был приглашен в Константинополь в качестве императорского ритора. Однако спустя пять лет добился разрешения жить в своем родном городе Антиохии. Он становится городским наставником, оратором и педагогом. Впоследствии ему присвоили титул префекта претория, приравнявший его к высшим сановникам Римской империи.

Последние годы жизни Либания были омрачены падением престижа светского ораторского искусства, сокращением числа учеников в риторских школах. Именно в это время, 388–393 гг., им написана «Автобиография», где достаточно ярко обрисован уходящий идеал античного образования как подготовки воспитанного на классических литературных образцах общественного человека, владеющего мастерством оратора. В нашей антологии мы приводим отрывок из «Автобиографии», в котором Либаний описывает свое детство.

ЖИЗНЬ, ИЛИ О СОБСТВЕННОЙ ДОЛЕ

4. …Отец мой, имев трех детей, из коих я был средним, умер раньше зрелого возраста. Получил он в приданое небольшую часть из значительного состояния, и тотчас в распоряжение им вступает отец матери. Мать же, побоявшись недобросовестности опекунов и вследствие скромности, необходимости входить с ними в переговоры, сама желая нам быть всем, все прочее попечение сохранила вполне за собою ценою большого труда, а за ученье платила деньги наставникам и не умела сердиться на ленивого сына, считая делом любящей матери никогда ни в чем не огорчать свое чадо, так что большая часть года у меня уходила на прогулки по полям скорее, чем на ученье.

5. После того как у меня прошло таким образом четыре года, я достиг пятнадцатого года, и мною овладела горячая любовь к красноречию, и в такой степени, что утехи полей были забыты, проданы голуби, ручные птицы, страсть к коим способна заполонить юношу, состязания коней, сценические представления — все было в забросе. И чем я особенно поразил и молодежь и стариков — я воздерживался от посещения тех единоборств, где падали и побеждали мужи, которых можно было назвать учениками тех трехсот, что были при Фермопилах.

<…>

8. Затем опять-таки посещение школы лица, изливавшего красоту словес, доля ученика счастливого, а то, что посещал я его не так много, как бы следовало, но пока исполнял это только для приличия — посещал. А когда меня воодушевляла любовь к учению, уже не имел того, кто должен был сообщить мне его, так как тот поток уже погас, доля несчастного. Итак, тоскуя потому, кого уже не было, и пользуясь руководством тех, кто были какими-то призраками софистов24 — словно те люди, что питаются ячменным хлебом вместо хлеба высшего качества, — так как нимало не успевал, но грозила опасность, следуя слепым руководителям впасть в бездну невежества, я с ними расстался и, дав отдых душе от творчества, а языку от речей, руке же от письма, занимался только одним — заучивал наизусть произведения древних при содействии человека, одаренного чрезвычайною памятью и способного делать юношей сведущими в красотах тех писателей. И я настолько ревностно был привержен к тому, что даже когда он отпускал юношей, не покидал его, но и на пути через площадь в руках у меня была книга. Учителю даже приходилось прибегать к настоятельному требованию, которым он в ту минуту явно тяготился, а позднее хвалил.