Александр Лернет-Холенья - Пилат Страница 19

«Нет, — сказал верховный судья, — мне так не кажется. Должны были существовать определенные факты, с которыми можно было увязать приговор. Так как высказывания обвиняемого, что он является царем иудеев, не без некоторых усилий можно не принять всего лишь за измышления фантазера, или даже помутившегося умом человека; и Пилат, который не был ни слабоумным, ни слепым фанатиком, никогда бы этот самооговор Христа не принял всерьез. Но из Евангелий действительно можно увидеть нечто, что могло привести Спасителя в опасную для властей близость к революционным устремлениям».

«Что вы под этим подразумеваете?»

«Во-первых, альтернативу помилования Иисуса или Вараввы, в чем прокуратор обвинял иудеев. Наверняка в тюрьмах не было недостатка в преступниках, и двух из них казнили одновременно со Спасителем. Но нет и речи о том, что Пилат пытался выменять Иисуса на одного из этих двух. Пилат выменял Христа на Варавву. Если не было никакой связи между двумя правонарушениями, представленными на суд Пилата, то альтернатива — Христос или Варавва — была чистой случайностью. Согласно Иоанну, действительно могла иметь место случайность, так как там Варавва назван разбойником, убийцей. У Матфея же появляется особенный нюанс, совсем неопределенный по содержанию. Там значится: был как раз тогда в темнице — то есть у Пилата — некто известный своей дурной славой, — то есть некто, кто отличался от всех остальных, — и его звали Варавва, а от Марка мы узнаем, почему этот Варавва был таким значительным. У Марка сказано: «Тогда был в узах некто, по имени Варавва, со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство». Таким образом, Варавва не тривиальный преступник, а как сам Иисус предстал перед судом из-за мятежа, то есть из-за политического правонарушения. Тем самым сопоставление одного с другим в деле помилования приобретает понятный смысл, можно даже предположить, что здесь осуществляется один-единственный судебный процесс, предметом которого было восстание против римского владычества, в которое считались вовлеченными как Спаситель, так и Варавва».

Кардинал посмотрел на верховного судью, потом, вместо того, чтобы ответить, подал гостю коробку с сигарами. «В Вашем взгляде я снова вижу тоску по этим штучкам, — сказал он, — и так как я ответственен за спасение душ, а телесное спасение я должен передоверить врачам, которые этим и занимаются, я могу лишь предаться радости хозяина дома и предложить гостю приятное. Но, между нами говоря, милый друг, не слишком ли Вы много курите?»

Верховный судья взял коробку и выбрал сигару.

«Возможно, — сказал он, — так оно и есть, но к сожалению, я хотел бы сказать, что увещевания относительно испорченности моего поведения не действуют на меня, так как я слишком слаб, чтобы противостоять искушению. Один из моих знакомых, врач, который не является моим домашним врачом, в кругу друзей уже десять лет тому назад предсказал мне близкую смерть курильщика, и весьма огорчен, что я до сих пор не оправдал его предсказание своим летальным исходом. До чего же люди нетерпеливы!» Задумчиво улыбаясь, он сделал несколько затяжек, а затем продолжал: «Там, в Иудее, восстания, по крайней мере, латентные, происходили всегда, — с той поры, как Рим с известной осторожностью простирал свою руку над страной, но лишь во время Иудейской войны, закончившейся разрушением Иерусалима, стали вспыхивать уничтожающие пламена. Однако то восстание, о котором идет речь, не приняло решающих размеров, и его очень скоро подавили. Так как ни Иосиф Флавий, ни римские историки о нем не упоминают. Но все же это восстание, согласно свидетельству Марка, имело место, так что римлянам пришлось вмешаться. Таким образом, Варавва был национальным революционером, а не простым убийцей, каким его представляют в Евангелиях. В приватной жизни он остался, возможно, одиноким, хотя мы не имеем об этом никаких данных. В те времена на Востоке ремесло разбойника было еще более ненадежным, чем теперь. И то, что подобные гангстеры разыгрывали из себя незаурядных повстанцев, это известно и можно понять, почему они из-за своих крепких рук, куража, скрупулезности и постоянных упражнений в презрении к властям гораздо более искусны, чем респектабельные люди. Приблизительно таким мог быть и Варавва. Наверняка все свои такие способности он поставил на службу политической задаче, а именно — свержению власти Рима».

«Я соглашусь с Вами относительно Вараввы и его политических мотивов, — сказал кардинал, — но почему, думаете Вы, ранние евангелисты Марк и Лука, которые по времени к этим событиям были ближе, чем святой Иоанн, захотели так мало знать о тогдашних политических волнениях и почему мы, кроме приведенных ими примечаний о восстании, которые у обоих появились, как представляется, непроизвольно, почти ничего об этом восстании не знаем?»

«Об этом я лучше спрошу Вас, Ваше Высокопреосвященство, — сказал верховный судья. — Если Вы, несмотря на это обстоятельство, мне ответите, если Вы вообще могли бы дать ответ на такой вопрос…»

«Ну?»

«…то этот ответ был бы совсем простым: потому что евангелисты в своих сведениях могли обвинить Спасителя во всех вещах, но только не в политических мотивах его поступков».

«Однако мне очень интересно, дорогой друг, как Вы хотите установить у Христа связь между верой и политикой! Так как характеристики, которые Вы отнесете к Варавве, Вы наверняка не отнесете к Спасителю».

«Я удовлетворен, — сказал верховный судья, — что мне Высокопреосвященство не приписывает по крайней мере такого сумасбродства. В действительности, речь идет несколько о другом. Так как сопротивление против всего разветвленного иностранного господства было у старых иудеев не просто лишь выражением их патриотизма — или, правильнее сказать: этот иудейский патриотизм не исчерпывался или, по крайней мере, не без остатка исчерпывался в готовности к жертвенной отдаче за самостоятельность и материальные интересы своего отечества, он охватывал также существовавшую государственную форму правления и сущность, в которой эта государственная форма правления персонифицировалась».

«К сожалению, — вздохнул кардинал, — это не единичное явление. И мы сами тоже пережили то время, когда обязанностью каждого была не только готовность к жертве за наследного властителя, но и за надменного тиранствующего узурпатора».

«Несомненно, — сказал верховный судья, — но ни наследного монарха, вроде нашего императора, не называли по образцу цезарей «divi», «божественным», ни того тирана, который после них так долго нами управлял, не называли действительным богом. У иудеев же царствовала теократия, что означает: если они и имели время от времени царей, то все равно их непосредственным царем был сам Бог. Их патриотизм имел трансцендентальный оттенок, а защита отечества была одновременно и крестовым походом. Великое время мировых властителей в Израиле, когда жил Иисус, давно прошло. Царство уже подвергалось постоянным и фанатичным, все новым нападкам борцов с теократией — пророков. Эпигоны этого института Ирод и Агриппа, института, который при Ироде Великом олицетворял господство силы, а при более поздних властителях — влияние Рима, вообще не имели никакой глубинной связи со своими подданными. Их считали тиранами и, в частности, узурпаторами власти, которая по праву принадлежала только Яхве. А когда появлялись резко религиозно настроенные персоны, это приводило к открытой враждебности, как в случае с Иоанном Крестителем и Антипой; и ясно, что оппозиция к светскому господству выявилась обостренно, когда она осуществлялась чужестранной силой и вдвойне обостренно, когда она осуществлялась язычниками. Такой была ситуация прежде всего в Иудее. В тетрархиях, где господствовал Ирод Антипа и его братья, это напряжение выражалось не так сильно, так как там Рим оказывал свое влияние непосредственно на самого властителя, и народ ощущал это влияние не в виде римских управленческих мер. В Иерусалиме же все было по-другому».

«Конечно, — сказал кардинал, — Иерусалим был невралгической точкой. Несмотря на то, что он давно перестал быть политической столицей Иудейского государства, он все же сумел сохранить свое превосходство в религиозных и национальных вопросах. Вплоть до своего разрушения Иерусалим играл для духовного профиля всего иудейства диктаторски-репрезентативную роль, как Париж для Франции».

«Или как Рим для всего западного мира, — сказал верховный судья, при этом из его слов нельзя было понять, означают ли они согласие или нет. — И если мы примем к сведению, кроме того, что нервозный уровень больших городов, а не малолюдность равнин приводит к политическим подъемам, то мы не станем удивляться, что в те, полные напряжения времена, в Иерусалиме, а не в каком-либо провинциальном городке дело доходило до взрывов. То, что такой взрыв имел место и что произошло восстание, доказывает не только текст у Марка, относящийся к Варавве, но и второй, аналогичного содержания, у Луки, кроме того, в Евангелиях имеется еще одно указание. У Луки читаем мы о галилеянах, кровь которых Пилат «смешал с кровью их жертв».