Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind] Страница 31

Ее хозяйка привела ее в какое–то помещение, где в беспорядке была разбросана одежда.

— Убери это все, — велела Юлия, развалившись на постели. Хадасса принялась за работу, собирая с пола и низенького стула тоги, туники и шали. Ее хозяйка наблюдала за тем, как она работает, а Хадасса тем временем аккуратно складывала одежду, чтобы потом убрать ее.

— Говорят, Иерусалим — священный город, — сказала Юлия.

— Да, моя госпожа.

— От него что–нибудь осталось?

Хадасса медленно выпрямилась и расправила в руках мягкую тунику.

— Почти ничего, моя госпожа, — ответила она спокойным голосом.

Юлия посмотрела в темные глаза этой девушки. Рабы обычно не смотрели в глаза своим хозяевам, но Юлия не почувствовала никакой обиды от того, что эта девушка смотрит на нее. Наверное, она еще не знает местных обычаев и правил.

— Мой отец был в Иерусалиме много лет назад, — сказала Юлия. — Он видел ваш храм. Сказал, что он очень красивый. Конечно, не такой красивый, как храм Артемиды Ефесской, но хотелось бы посмотреть. Жаль, что его больше нет!

Хадасса отвернулась и стала приводить в порядок разбросанные флакончики и сосуды.

— А что стало с твоей семьей, Хадасса?

— Они все погибли, моя госпожа.

— Они были зилотами?

— Отец мой был простым торговцем из Галилеи. В Иерусалим мы приехали на Пасху.

— А что такое Пасха?

Хадасса рассказала о том, как Бог забрал всех первенцев Египта, потому что фараон не хотел, чтобы Моисей и его народ ушли из его страны, но при этом Бог пощадил всех сынов Израиля. Юлия слушала, потом вынула из волос свои заколки.

— Если твой Бог такой могучий, почему же Он не вмешался и не спас Свой народ на этот раз?

— Потому что люди отвергли Его.

Юлия нахмурилась, ничего не понимая.

— Вы, иудеи, все очень странные, — сказала она и равнодушно пожала плечами, оставив эту тему. Потом она отвернулась и тряхнула головой, от чего ее волосы рассыпались по плечам. Она запустила пальцы в волосы, потому что любила чувствовать руками их шелковистость. Волосы у нее были действительно прекрасные. Марк ей неоднократно об этом говорил. — Непонятно, как можно верить в то, чего ты не видишь, — сказала она и взяла в руки расческу из черепашьего панциря. Проводя ею по своим черным волосам, она совершенно забыла о юной рабыне.

Ну когда Марк возьмет ее на зрелища в следующий раз? Ей так понравилось сегодня, и теперь ей не терпелось как можно скорее попасть туда снова.

— Что ты мне прикажешь делать теперь, моя госпожа?

Юлия вздрогнула и испытала разочарование, оттого что ее оторвали от таких сладостных мыслей. Она взглянула на несчастную девушку, потом оглядела комнату. Все вокруг было аккуратно прибрано. Даже постельное покрывало было разглажено, а диванные подушки сложены.

— Прибери мои волосы, — сказала Юлия и увидела, как девушка побледнела, когда увидела перед собой гребешок. — Ты ведь знаешь, как их убирать, разве нет?

— Я… я могу заплести вам косу, госпожа, — заикаясь, произнесла рабыня.

— Не понимаю, и зачем только тебя мама купила. Ну что мне пользы от тебя, если ты даже волосы мне убрать не можешь? — С этими словами Юлия досадливо сунула гребешок рабыне и подошла к двери. — Вития! Вития! Подойди сюда, сейчас же.

В дверях тут же показалась молодая египтянка, преданно глядя на хозяйку.

— Да, моя госпожа?

— Научи–ка эту бестолочь убирать мне волосы. Уж если ей выпало служить мне, надо же ей научиться выполнять свои обязанности.

— Слушаюсь, госпожа.

— Она, видите ли, умеет плести косы, — сказала Юлия с едким сарказмом. Хадасса стала наблюдать за тем, как египтянка умело справляется с этой работой. Хадассе показалось, что волосы были убраны прекрасно, но хозяйка осталась недовольна: — Снова! — После второго раза Юлия выдернула из волос золотые шпильки и гневно замотала головой. — А сейчас еще хуже. Убирайся! Ты такая же идиотка, как и эта. — Ее темные глаза наполнились слезами обиды. — Ну почему я не могу сама выбирать себе служанок?!

— У тебя самые красивые волосы из всех, что я видела, моя госпожа, — искренне сказала Хадасса.

— Неудивительно, если сравнить их с тем, что осталось от твоих, — снова язвительно произнесла Юлия, думая, что рабыня хочет польстить ей. Она взглянула на девушку. Было видно, что опустившая глаза иудейка молча сносила обиду. Юлия нахмурилась, почувствовав угрызения совести за свою резкость. Эта девушка заставила ее почувствовать себя неловко. Юлия отвернулась. — Подойди сюда. Я хочу, чтобы моя служанка убирала мне волосы так, как они убраны у Аррии, возлюбленной моего брата, и ты должна научиться этому с первого раза, прямо сейчас!

Испугавшись того, с каким хладнокровием были сказаны эти слова, Хадасса взяла дрожащими руками гребешок и сделала в точности все, что ей было сказано.

Затем они пошли в ванную комнату, и Юлия приказала размешать в прохладной воде благовония.

— Мне так скучно, — сказала она. — Ты знаешь какие–нибудь истории?

— Только истории моего народа, — ответила Хадасса.

— Ну, так расскажи что–нибудь, — сказала Юлия, потеряв всякую надежду на то, что в ее жизни будет что–то интересное и захватывающее. Она откинулась назад, прислонившись к мраморной стене, и слушала тихий голос девушки, говорящей с довольно сильным акцентом.

Хадасса рассказала ей историю об Ионе и рыбе. Юлии эта история показалась скучной, и тогда Хадасса рассказала о схватке Давида с Голиафом. Эта история заинтересовала Юлию уже гораздо больше.

— Он, наверное, был красивым? Да, интересная история, — сказала она. — Октавии наверняка понравится.

Хадасса изо всех сил старалась угодить своей юной хозяйке, но это было не так–то просто. Юлия всецело была поглощена только собой, своими волосами, своей кожей, своей одеждой, а Хадасса не знала ничего о том, как здесь делать все надлежащим образом. Однако она быстро все усваивала. Раньше ей только доводилось слышать об ароматических смолах и других веществах, подчеркивающих женскую красоту, но она никогда не видела, как ими пользуются. И ей было интересно наблюдать, как Юлия натирает этими веществами свою бледную кожу. Потом Хадасса снова и снова причесывала Юлию, пока той не надоело сидеть на одном месте. Хозяйку не устраивало ровным счетом ничего, и ничего перед ее глазами не складывалось в точности так, как она того хотела.

Когда вся семья собралась в триклинии на обед, Хадасса стояла за спиной Юлии, постоянно наполняя ее кубок вином и держа чашу с теплой водой и полотенце, чтобы Юлия могла ополоснуть и вытереть пальцы. Разговаривали о политике, праздниках, делах. Хадасса стояла молча, не произнося ни слова, слушая хозяев с большим интересом, хотя и старалась своего интереса ничем не выдавать.

Ей показалось интересным то, какие активные споры вела семья Валерианов за столом, когда все они по тем или иным вопросам выражали разные мнения. Децим был догматичным и жестким, легко выходил из себя из–за своего сына, который ни в чем с ним не соглашался. Юлии нравилось провоцировать остальных и насмехаться над ними. Феба выступала в роли миротворца. Она напомнила Хадассе ее собственную мать: такая спокойная, непритязательная, но достаточно сильная для того, чтобы примирить спорщиков, если дискуссия заходила слишком далеко.

Позднее в гости пришла Октавия.

— Какая страшная, — сказала она, без всякого интереса глядя на Хадассу, — и зачем твоя мать ее выбрала?

Уязвленная Юлия гордо подняла подбородок.

— Может быть и страшная, зато умеет рассказывать удивительные истории. Хадасса, подойди сюда. Расскажи Октавии о царе Давиде и его могучих воинах. Да, расскажи ей еще о человеке с шестью пальцами.

Хадасса, продолжая испытывать неловкость, послушно исполнила приказание.

— Она еще и другие истории знает, — сказала Юлия, когда Хадасса кончила рассказывать. — Сегодня уже рассказала мне чушь о какой–то башне, от которой, якобы, пошли все языки на земле. Полная ерунда, но, в общем–то, забавно.

— Ну что ж, истории довольно интересные, — заключила Октавия, — а моя служанка вообще едва по–гречески говорит. — Октавия и Юлия пошли дальше рука об руку по саду. Потом сели на скамье возле статуи обнаженного Аполлона. Хадасса стояла неподалеку, пока две девушки сидели, о чем–то шептались и смеялись. Красивая эфиопка Октавии за все время не проронила ни слова, но при этом ни на секунду не спускала с Октавии заносчивого, с оттенком ненависти, взгляда.

Хадасса, прислушиваясь к разговору девушек, была смущена излишне вольным разговором Октавии. Но еще больше ее поразило то обстоятельство, с каким интересом прислушивалась к своей гостье Юлия, готовая ловить каждое слово и каждую идею своей подруги.