Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind] Страница 33

— Когда я выходила, госпожа Юлия хорошо спала, мой господин. Иначе я ни за что не оставила бы ее.

Марк с интересом смотрел на нее. Что же это за народ такой, иудеи, что они так искренне молятся какому–то Богу, Которого никто не видит? Он никак не мог понять. Если не считать Еноха, Марк не испытывал к ним никакой симпатии и никогда им не доверял. Эта маленькая рабыня пережила уничтожение Иерусалима, и у нее были причины — и даже право — ненавидеть римлян. Но Марк не хотел подвергать Юлию опасности.

Тем не менее, эта девушка выглядела совершенно неопасной, даже робкой. Внешность, однако, бывает обманчива. Марк поднял брови.

— Рим терпимо относится ко всем религиям, за исключением тех, которые проповедуют непокорность, — сказал он, продолжая пристально смотреть на нее, — а иудеи годами проливали кровь римлян, вот поэтому твой Священный город сейчас и лежит в развалинах.

Хадасса ничего не ответила. В его словах была изрядная доля истины.

Марк видел на ее лице только смятение. Он подошел ближе, чтобы получше рассмотреть ее, и это вызвало ответную реакцию. Ее подбородок задрожал еще сильнее, и Марк увидел, что его нагота пугает ее. Он улыбнулся, забавляясь ее смущением. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз видел девушку, которую хоть что–то смущало?

— Не бойся. У меня нет ни малейшего желания даже прикоснуться к тебе, — сказал он, заметив, однако, за собой, что внимательно изучает девушку. За последние недели она поправилась, а волосы немного отросли и покрывали ее голову, подобно черной шапке. Ее нельзя было назвать красивой, но и такой страшной, как в первый день, она уже тоже не была. Когда он замолчал, она взглянула на него, и тут Марка поразила поистине мистическая глубина ее темных глаз. Он слегка нахмурился.

— Можно мне вернуться в дом, мой господин? — спросила она, уже не глядя на него.

— Нет, подожди, — он стоял у нее на дороге, не давая ей пройти. Он говорил грубее, чем ему самому хотелось, и девушка была готова в любую минуту бежать от него. Однако чтобы сделать это, ей пришлось бы пробежать по цветочным клумбам, а Марк сомневался, что у нее хватит на это смелости.

Что–то в этой девушке заинтриговало его. Наверное, невероятное сочетание страха и невинности. Она напомнила ему ту статую, которую он купил у Антигона и которая теперь стояла примерно в двадцати метрах от того места, где находились они. Марк вспомнил Витию, которая использовала любую свободную минуту, чтобы только быть рядом с ним. Эта же девушка сейчас хотела быть где угодно, но только не здесь, с ним в саду. Марк видел, что она боялась его, и ему было интересно, оттого ли это, что он римлянин, враг ее народа. Или же причина была более глубокой? Они ведь были одни, и он был при этом почти без одежды.

— Как тебя зовут? — спросил он. — Я что–то забыл.

— Хадасса, мой господин.

— Хадасса, — повторил он.

Хадасса снова вздрогнула. Как–то странно, необычно произнес он ее имя. В чем–то даже красиво.

— Хадасса, — повторил он, и, услышав, как ласково прозвучало в его устах ее имя, Хадасса вдруг испытала такие чувства, которых раньше никогда не знала.

— Почему же ты так настойчиво молишься Богу, Который покинул тебя?

Удивленная вопросом, девушка взглянула на него. Почему он с ней вообще разговаривает? Он стоял перед ней, сильный, красивый, само олицетворение Рима: могущественного, богатого и полного пугающих искушений.

— Выбрала бы себе кого–нибудь другого, — сказал Марк. — Пойди на Сакра Виа и подумай, кому тебе поклоняться. Выбери того, кто будет к тебе добрее, чем тот невидимый Бог, перед Которым ты только что так усердно молилась.

Она приоткрыла рот, и щеки ее покраснели. Сколько же времени он наблюдал за ней? Она так старалась уединиться этой ночью в саду, думала, что ее сейчас никто не видит. От одной мысли о том, что он наблюдал за ней с самого начала, у нее все похолодело внутри.

— Ну, что ты молчишь? Дар речи потеряла?

Заикаясь, Хадасса произнесла:

— Мой Бог не оставил меня, мой господин.

Он весело рассмеялся.

— Интересно. Твой Священный город в развалинах, твой народ рассеян по всей земле, а ты стала рабыней. И ты еще говоришь, что твой Бог не оставил тебя?

— Но Он оставил меня в живых. У меня есть пища, кров и добрые хозяева.

Марка удивило ее спокойствие, ее чувство благодарности.

— И ты считаешь, что твой Бог таким образом оказал тебе милость?

Его сарказм был достаточно едким, но она ответила просто и искренне:

— Наверное, я это заслужила.

— Ты так говоришь, потому что думаешь, что именно это я хочу от тебя услышать? — Она склонила голову. — Посмотри на меня, маленькая Хадасса. — Когда она подняла голову, Марка снова поразили ее глаза, темные и удивительно большие на этом маленьком овальном лице. — И тебе неважно, что ты лишилась свободы? Скажи, только честно. Ну, девочка, скажи мне!

— Мы все служим кому–нибудь или чему–нибудь, мой господин.

Он улыбнулся.

— Интересная мысль. Ну, и кому же служу я? — Когда ему показалось, что она боится ответить, он взял на вооружение все свое обаяние. — Я не причиню тебе зла. Можешь говорить со мной откровенно, я тебя никак не накажу. Так кому же, по–твоему, я служу?

— Риму.

Услышав это, он рассмеялся.

— Риму, — иронично повторил он и с улыбкой посмотрел на нее. — Глупая девочка. Уж если мы все чему–нибудь и служим, то я служу самому себе. Служу своим желаниям и амбициям. Я исполняю свои желания так, как мне хочется, и здесь мне не нужны никакие боги. — Когда он произносил эти слова, ему было странно, почему он говорит все это какой–то рабыне, которой нет до этого никакого дела. Еще больше его удивило то, почему она смотрит так печально.

— Разве не в этом цель человеческой жизни? — насмешливо произнес он, испытывая досаду от того, что эта рабыня смотрит на него с какой–то жалостью. — Искать счастье везде, где только можно наслаждаться им. Что ты об этом думаешь? — Девушка стояла и молчала, снова потупив глаза, и он даже стал испытывать раздражение. — Так что ты об этом думаешь? — спросил он ее уже повелительным тоном.

— Я не верю, что главная цель в жизни — быть счастливым. Она в том, чтобы служить. Чтобы быть полезным.

— Для раба, пожалуй, это действительно так, — сказал Марк и отвернулся. Он вдруг почувствовал усталость. Усталость во всем теле.

— Но разве мы не служим всему тому, чему поклоняемся? — Ее слова заставили Марка снова обернуться к ней. Его лицо исказила гримаса надменного презрения. Она обидела его. Испугавшись, Хадасса закусила губу. Как она осмелилась так свободно говорить с римлянином, который мог убить ее по одной своей прихоти?

— Значит, по твоим словам получается, что если я служу самому себе, то я раб самому себе? Это ты хочешь сказать?

Она сделала шаг назад и побледнела.

— Прошу простить меня, мой господин. Я не философ.

— Нет, теперь уж не отступай, маленькая Хадасса. Поговори со мной, мне интересно тебя послушать. — Но при этом он вовсе не выглядел заинтересованным.

— Кто я такая, чтобы ты просил меня о чем–нибудь? Разве во мне есть такая мудрость, которую я могла бы тебе передать? Я всего лишь рабыня.

То, что она сказала, было правдой. Что рабыня может ему ответить, и зачем он вообще с ней тут беседует? Но что–то не давало Марку покоя. Он хотел услышать от нее что–то важное. Ему хотелось спросить, за какие такие заслуги ее невидимый Бог дал ей силы пройти через все то, что ей довелось пережить, и при этом сохранить в душе мир, который он в ней видел и который хотелось обрести ему самому. Но вместо этого он спросил:

— Твой отец тоже был рабом?

Зачем он ее мучил?

— Да, — спокойно ответила она.

— И кто был его хозяином? Во что он верил?

— Он верил в любовь.

Это показалось Марку настолько банальным, что он даже поморщился. Он столько раз слышал это от Аррии и ее подруг. Я верю в любовь, Марк. Именно поэтому, как он догадался, Аррия столько времени проводила в храмах, участвуя во всех ритуалах, пресыщаясь ими. О любви он знал все. От этого он испытывал усталость и пустоту. Он мог потерять голову из–за какой–нибудь женщины, погрузиться в страсть и удовольствия, но когда все кончалось, и он оставался один, его не покидало чувство голода, — голода по тому, что он даже не мог для себя определить. Нет, любовь не приносила Марку удовлетворения. Наверное, его надо было искать там, где он и пытался это делать. Власть несла ему мир, а власть можно было купить за деньги.

Почему он думал, что узнает от этой рабыни что–то новое? Он ведь уже знал для себя ответ, не так ли?

— Возвращайся в дом, — резко сказал он, отойдя в сторону и дав девушке возможность пройти.

Хадасса посмотрела на него. На его красивом лице явно проглядывали черты глубокой задумчивости. Марк Валериан имел все, что только мог дать человеку этот мир. И все же он стоял в саду молчаливый и какой–то одинокий. А может быть, все его высокомерие и богатство были только внешней стороной его внутренней неудовлетворенности? В ее сердце пробудилась жалость. Может быть, стоило сказать ему о том, какую именно любовь она подразумевала? Что он тогда сделает — рассмеется или отправит ее на арену?