Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind] Страница 39

В пустой комнате Юлии по–прежнему горел масляный светильник. Четыре наполненных сундука уже были закрыты. Еще два оставались открытыми. Хадасса подняла светло–голубую тунику и аккуратно сложила ее, положив поверх желтой, уже лежащей в сундуке. Потихоньку она собрала и упаковала оставшиеся вещи. Закрыв сундуки, она заперла их. Затем встала и еще раз оглядела комнату. Вздохнув, она присела на стул.

— Грустно, не правда ли? — сказала Феба, подошедшая тем временем к двери комнаты и увидевшая, что застала юную рабыню врасплох. Хадасса сидела такая маленькая и заброшенная среди окружавших ее сундуков. Она тотчас встала и повернулась к хозяйке. — Вот, хотела посмотреть, как Юлия готова к отъезду.

— Все готово, моя госпожа, — сказала Хадасса.

Феба улыбнулась.

— Мне не спится. Такой был насыщенный день, — она вздохнула. — А я уже по ней скучаю. Мне показалось, что и ты по ней скучаешь.

Хадасса улыбнулась ей в ответ.

— У нее начинается новая жизнь.

Феба провела рукой по столику, на котором уже не было косметики, парфюмерии и шкатулок с драгоценностями, — всего того, что принадлежит ее дочери. Потом она подняла голову и повернулась к Хадассе.

— Клавдий пришлет кого–нибудь, чтобы забрать тебя и вещи Юлии.

— Да, моя госпожа.

— Наверное, к концу этой недели, — добавила она, оглядев комнату. — До Капуи не так далеко. Места там очень красивые. У тебя там будет достаточно времени, чтобы распаковать вещи Юлии и приготовить все к ее приезду в новый дом.

— Я все приготовлю, моя госпожа.

— Я и не сомневаюсь, — Феба посмотрела на эту совсем еще юную девушку и испытала к ней прилив самых нежных и теплых чувств. Хадасса всегда была такой доброй и верной, и, несмотря на невыносимый характер Юлии, Феба знала, что Хадасса любит ее дочь. Она присела на постель Юлии. — Расскажи мне о своей семье, Хадасса. Кем был твой отец?

— Он был торговцем, продавал гончарные изделия, моя госпожа.

Феба жестом пригласила Хадассу сесть рядом с ней, на стул.

— У него был хороший доход?

Зачем она задает такие личные вопросы? Чем Хадасса заинтересовала эту римлянку?

— Мы никогда не голодали, — ответила Хадасса.

— Он сам делал сосуды или только продавал их?

— Некоторые он делал сам — большей частью самые простые, но у него были и очень красивые.

— Значит, твой отец был трудолюбивым и творческим человеком.

— Люди приходили к нему из других провинций. — Они покупали его изделия, но Хадасса знала, что, в первую очередь, они приходили, чтобы больше узнать о нем. Она помнила, что ей часто доводилось слушать, как отец рассказывал о своем воскресении совершенно незнакомым людям, приходившим к нему впервые.

Феба заметила слезы в глазах юной рабыни и опечалилась.

— А как он умер?

— Я не знаю, — сказала Хадасса. — Он пошел на улицу, чтобы говорить с народом, и не вернулся.

— Говорить с народом?

— Да, о Божьем мире.

Феба нахмурилась. Она хотела что–то сказать, но запнулась.

— А твоя мать? Она жива?

— Нет, моя госпожа, — сказала Хадасса, опустив голову.

Феба увидела слезы, которые девушка пыталась скрыть.

— А что случилось с ней? И с остальными твоими родными?

— Мать умерла от голода, за несколько дней до того, как римские легионы взяли Иерусалим. Воины шли из дома в дом и всех убивали. Один из них вошел в тот дом, где мы жили, и убил моего брата. Я до сих пор не знаю, почему он не убил меня и мою сестру.

— А что стало с твоей сестрой?

— Господь забрал Лию в первую же ночь, после того как мы оказались в плену.

Господь забрал… как странно она говорит. Феба вздохнула и отвернулась.

— Лия, — тихо повторила она, — красивое имя.

— Ей не было и десяти лет.

Феба закрыла глаза. Она вспомнила двух своих детей, которые умерли от лихорадки. Лихорадка часто поражала город, потому что он был окружен болотами и часто подвергался наводнениям во время разлива великого Тибра. Некоторые, заболев лихорадкой, выживали — среди них оказался и Децим, — но потом каждый год страдали от приступов простуды. Других мучили приступы кашля, которые приводили к легочному кровотечению и, в конечном счете, к смерти.

Жизнь была неопределенной, и свидетельство Хадассы было тому лишним подтверждением. Она потеряла в Иерусалиме всех своих родных. Она говорит о Божьем мире, но даже боги не дают никакой гарантии. Сколько Феба ни молилась богине домашнего очага Гестии, богине брака Гере, богине мудрости Афине и богу путешествий Гермесу, а также десятку других богов о том, чтобы они защитили ее родных, ни один из богов до сих пор этого не сделал.

Даже сейчас самый дорогой ей человек, Децим, был болен и старался скрыть это от всех. Феба сцепила руки, и слезы брызнули у нее из глаз. Неужели он думает, что может что–то скрыть от нее?

— Тебе плохо, моя госпожа, — сказала Хадасса, дотронувшись до ее рук.

Фебу удивило нежное прикосновение девушки.

— Мир — такое капризное место, Хадасса. По прихоти богов нас бросает из стороны в сторону. — Она вздохнула. — Но тебе ли об этом не знать? Ты ведь потеряла все — семью, дом, свободу. — В свете светильника она внимательно смотрела на Хадассу, на мягкие изгибы ее щек, темные глаза, изящную фигуру. Она заметила, с каким интересом смотрел на нее Марк. Хадасса была старше Юлии максимум на год, ей было не больше шестнадцати лет, но насколько они были разными. В Хадассе были спокойствие и смирение, которые она обрела через неимоверные страдания. И было в ней что–то еще… В ее темных глазах светилось удивительное и редкое чувство сострадания. Без сомнения, несмотря на юный возраст, эта девушка обладала мудростью.

Феба крепко сжала ее руки в своих.

— Я доверяю тебе мою дочь, Хадасса. Я очень прошу тебя всегда заботиться о ней и следить за ней. Тебе часто будет с ней трудно, порой она может вообще оказаться жестокой, хотя я и не верю, что она идет на такое по собственной воле. Юлия была таким милым, ласковым ребенком. В ней до сих пор остались эти качества. Она отчаянно нуждается в друге, Хадасса, в настоящем друге, но она не умеет делать мудрый выбор. Именно поэтому я и выбрала тебя, когда Енох привел тебя к нам с другими рабами. Я тогда увидела в тебе такого человека, который мог бы быть рядом с моей дочерью во всех обстоятельствах. — Она внимательно посмотрела Хадассе в глаза. — Обещай мне, что исполнишь все, о чем я тебя прошу.

Хадасса была рабыней, и ей не оставалось ничего другого, как исполнять волю своих хозяев. И все же она понимала, что хозяйка просила дать ей такое обещание не только по этой причине. С ней говорила Феба Люциана Валериан, но Хадасса знала, что это Сам Бог просит ее любить Юлию во всех обстоятельствах, чего бы это ей ни стоило. Это будет нелегко, потому что Юлия капризна, эгоистична и безрассудна. Хадасса могла ответить, что постарается. Она могла ответить, что приложит к этому все свои силы. Любой из этих ответов удовлетворил бы ее хозяйку. Но ни один из них не удовлетворил бы Господа. Да будет твоя воля или Моя? — спрашивал ее Господь. И ей надо было сделать выбор. Не завтра, а сейчас, в этой комнате, перед этой женщиной.

Феба прекрасно знала, о чем просит. Иногда ей было нелегко любить свою собственную дочь, особенно в эти последние дни, когда Юлия стала совершенно невыносимой для Децима, который только и думал, что о собственном благе. Юлия хотела все делать по–своему, а на этот раз ей пришлось подчиниться чужой воле. Феба видела по лицу юной рабыни, как ей нелегко ответить, и Фебе даже было приятно, что она не ответила сразу. Немедленный ответ сулит быстро забытое обещание.

Хадасса закрыла глаза и глубоко вздохнула.

— Да будет твоя воля, — тихо произнесла она.

Феба испытала огромное облегчение, потому что знала, что Юлия будет под опекой Хадассы. Она доверяла этой девочке и теперь испытывала к ней особенно глубокую нежность. Верная рабыня оказалась более чем достойной ее доверия. И интуиция, когда она выбрала именно эту маленькую иудейку, ее не подвела.

Она встала. Дотронувшись до щеки Хадассы, она посмотрела на девушку сквозь слезы.

— Да благословит тебя твой Бог, — другой рукой она по–матерински погладила ее мягкие черные волосы, после чего тихо вышла из комнаты.

10

Атрет бежал по дороге, сохраняя темп, который задал Тарак, ехавший верхом, рысью, параллельно с бегущим германцем. Тарак то и дело подгонял или подбадривал Атрета, следя за тем, чтобы жеребец сохранял заданную скорость. Жеребец все время недовольно фыркал, тогда как Атрет чувствовал, что каждая миля становится для него все тяжелее. Стиснув зубы, превозмогая боль, германец продолжал бежать, его тело покрылось потом, мышцы напряглись до предела, а в груди все горело от тяжелого дыхания. Споткнувшись, Атрет с трудом удержался на ногах и, задыхаясь, выругался. Казалось, еще немного, и он не выдержит, опозорив себя на всю жизнь. Его мысли были сосредоточены только на том, чтобы добежать до ближайшей вехи, а добежав до нее, он тут же начинал думать о том, как добежать до следующей.