Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind] Страница 52

Тут его внимание привлек взрыв смеха. Один из греков схватил рабыню и стал ее целовать. Она кричала и пыталась вырваться, а римляне вокруг него смеялись и подбадривали его, призывая быть смелее.

В нескольких метрах от него, на другой кушетке, парфянин, сидевший среди множества яств, не останавливаясь пил вино. Глупец предпочитает наслаждаться — ведь если мне повезет завтра сразиться с ним, этот пир окажется для него последним, — подумал Атрет.

Халев откинулся на кушетке, как бы отстранившись от всех. Он не выпил ни капли вина, и поднос с деликатесами перед ним остался нетронутым. Какая–то женщина стояла у него за спиной, что–то ему говорила и ласкала его плечи. Он не обращал на нее никакого внимания. Глаза у него были прикрыты, лицо было мрачным и отстраненным. Женщина поначалу пыталась привлечь его внимание, но потом, разочаровавшись, ушла.

Рядом с Атретом никого не было. Веспасиан приказал снять с него оковы, но стражники не отходили от него, готовые к любым его выходкам, и предупреждали всех гостей, чтобы они держались от него подальше. «Все германцы какие–то сумасшедшие», — услышал он от кого–то. Казалось, что половина собравшихся наблюдала за ним, надеясь увидеть его разъяренным. Несколько молодых римлянок в богатых одеждах жадно всматривались в него. Он сжал зубы. Интересно, все римлянки такие смелые? Пытаясь не обращать на них внимания, он поднял свой кубок с вином и сделал глоток. Женщины подошли к нему настолько, что он мог ясно слышать, что они о нем говорят. Неужели они думают, что он глухой или глупый?

— Домициан сказал, что его зовут Атрет. Он красив, не правда ли? Люблю блондинов.

— Да, вот только диковат. От его голубых глаз мне как–то не по себе.

— О–о–о! — сказала другая. — А меня от них в жар бросает. Несколько гостей после этих слов засмеялись.

— Как ты думаешь, скольких человек он убил? Ты думаешь, он завтра выживет? Домициан сказал мне, что он будет сражаться с фракийцем Фадом, и что он так же хорош, как Халев.

— Готов поспорить, что он победит. Вы видели, как он смотрел, когда его привели к нам? Он не приветствовал кесаря.

— А как он мог его приветствовать? Он же был в кандалах.

— Говорят, германцы выходят на битву голыми, — прошептал кто–то. — Как вы думаете, Веспасиан заставит его обнажиться завтра для поединка?

Кто–то в ответ сухо засмеялся.

— Надеюсь, что да, — ответом ему был ехидный смех остальных присутствующих.

— Хотелось бы на него посмотреть…

— Аррия! Я думал, тебе нравится парфянин.

— Надоел он мне.

А как они сами надоели Атрету! Слегка повернув голову, он уставился на самую красивую из всех римлянок, которые были здесь, и которая только что сказала, что хотела бы увидеть его обнаженным. Массивная шапка неестественно светлых волос, казалось, была слишком тяжелой для ее тонкой шеи, украшенной редкими жемчужинами. Эта римлянка была красивой. Увидев, что Атрет смотрит на нее, она самодовольно поглядела на своих подруг и улыбнулась ему. Его прямой взгляд не вогнал ее в краску.

— Может, нам отойти от него подальше?

— А что, по–твоему, он может сделать? Схватить меня? — промурлыкала Аррия, по–прежнему улыбаясь Атрету в глаза, как бы призывая его сделать именно это.

Атрет продолжал смотреть на нее. На ней был бриллиантовый пояс, похожий на тот, который носит этот жадный грек. На какое–то мгновение взгляд Атрета застыл, потом германец взял кубок, не спеша сделал глоток и снова стал смотреть на танцующих рабынь, как будто они привлекали его больше.

— По–моему, Аррия, тебе нанесли обиду.

— Это только кажется, — послышался ее холодный ответ. Римляне отошли в сторону, избавив Атрета от своего назойливого присутствия. Он снова подумал о том, сколько еще ему терпеть этот вечер «удовольствий». Ему налили еще вина, и он старался не думать об этом веселье, которое оскорбляло его душу.

Наконец, их увели с пира и заперли по одному в камерах, расположенных под амфитеатром. Атрет растянулся на каменной лежанке и закрыл глаза, испытывая сильное желание заснуть. Ему снились леса его родины, он видел себя стоящим среди старейшин, а мать пророчествовала ему, что он принесет мир своему народу. Потом раздался какой–то шум, и Атрет проснулся от громкого стука стражника в дверь. Он снова заснул, и теперь ему снилось, будто он в болоте. Он чувствовал, как оно затягивает его, а он, стараясь вырваться, лишь погружается все глубже, и влажная земля сдавливает его со всех сторон, тянет вниз, вниз, пока эта земля не оказалась над ним, и он уже не мог дышать. Он слышал, как кричат его мать и другие его соплеменники, как звон оружия раздается по всему лесу. В воздухе висел крик умирающих людей. А он не мог избавиться от тяжести этой влажной земли.

Дико закричав, Атрет вскочил и проснулся. Спустя мгновение он вспомнил, где находится. Он был весь в поту, хотя в каменной камере было довольно прохладно. Глубоко вздохнув, он запустил трясущиеся руки в волосы.

Мать сказала, что он принесет своему народу мир. Какой же мир он им принес? Какой мир, если завтра его уже, скорее всего, ждет смерть? Сколько еще хаттов осталось живыми и свободными в германских лесах? Что стало с его матерью? Что стало с остальными? Может, они теперь, как и он, стали римскими рабами?

Трясясь от гнева, Атрет сжал кулаки. Потом он снова лег, стараясь расслабиться и отдохнуть перед предстоящей схваткой, — теперь у него в голове крутились жестокие и изощренные фантазии, подстрекаемые жаждой мести.

Завтра. Завтра он умрет с оружием в руках.

13

Утром стражники пришли к Атрету в камеру и принесли тяжелую медвежью шкуру. Его повели по освещенному факелами коридору к остальным гладиаторам, стоявшим возле Порта Помпее, центральной двери, ведущей к Большому Цирку. Солнце уже палило вовсю.

— Император уже прибыл, и церемония открытия началась, — объявил им стражник, и все поспешили к колесницам, которые должны будут вывезти гладиаторов на арену, под взоры тысяч зрителей, уже сидящих на трибунах.

Атрету приказали сесть в одну колесницу с Халевом.

— Да будет Господь с нами обоими, — произнес иудей.

— Какой именно? — спросил Атрет, стиснув зубы и стараясь крепче держаться за колесницу, чтобы не упасть. Когда вместе с несколькими другими колесницами, в которых сидели гладиаторы из других школ, они выехали на арену, толпа неистово завизжала. При крике и виде тысяч людей, заполнивших Большой Цирк, у Атрета вспотели ладони, и сильнее забилось сердце. Играли трубы, а свист и крик собравшихся были столь оглушительными, что показалось, будто дрожит сама земля.

Дорога была примерно семьдесят метров в ширину и шестьсот метров в длину. В центре этой дороги, как бы разделяя ее пополам, располагалась гигантская платформа, или спина. Сделанная из мрамора, она была размером более семидесяти метров в длину и около семи метров в ширину. Эта спина служила платформой для мраморных статуй и колонн, фонтанов и жертвенников, посвященных десяткам римских богов. Атрет проехал мимо небольшого храма Венеры, в котором жрецы жгли благовония. В центре спины Атрет увидел обелиск в виде башни, привезенный из Египта. Прищурившись от ослепительного света, он посмотрел на золотой шар, возвышавшийся на самом верху и сияющий, как солнце.

В конце спины возвышались две колонны, на вершине которых находились мраморные поперечины. На поперечинах располагались семь бронзовых яиц — священных символов Кастора и Поллукса, небесных близнецов и покровителей Рима, — и семь дельфинов, посвященных Нептуну.

Возница сделал резкий разворот и проехал всего в нескольких сантиметрах от мете, поворотных указателей в виде конусов, стоявших подобно кипарисам и призванных защищать спину от повреждений во время состязаний колесниц. Конусы были около семи метров в высоту, на них были вырезаны изображения батальных сцен римского войска. Когда колесница разворачивалась и выезжала на другую сторону дороги в одном ряду с двумя другими, Атрет внимательно рассматривал все эти атрибуты.

Они проехали еще один круг, потом остановились как раз напротив трибуны, где сидели император и другие важные особы. Халев слез с колесницы. Атрет сделал то же самое и почувствовал ногами горячий песок. Солнце жарко палило, и Атрет не мог дождаться момента, когда он сможет скинуть медвежью шкуру. Над зрителями были протянуты яркие навесы, защищающие их от палящего солнца. У Атрета пересохло во рту. Больше всего ему сейчас хотелось одеться в свою привычную легкую тунику.

Халев прошел широкой поступью вдоль ограждения, подняв руки в знак приветствия неистовствовавшей толпы. Другие гладиаторы сделали то же самое, выставляя напоказ свои нагрудники, украшенные серебром и золотом. У некоторых из них мечи были украшены драгоценными камнями. Сверкающие шлемы были увенчаны страусиными и павлиньими перьями. Нарукавные повязки и пояса были украшены батальными изображениями. Ослепленная блеском гладиаторов, публика выражала им свой восторг, приветливо выкрикивая имена одних и насмехаясь над другими, особенно над Атретом, облаченным в варварский мех, молчаливо стоящим, расставив свои массивные ноги. Некоторые зрители выкрикивали в его адрес оскорбительные эпитеты и смеялись.