Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind] Страница 54

Толпа, встав на ноги, неистово кричала. Тяжело дыша, Атрет отошел от убитого ретария. Его руки и ноги дрожали от усталости и потери крови. Упав на одно колено, он тряхнул головой, пытаясь лучше разглядеть, что происходит вокруг.

Веспасиан кивнул головой, и Атрет увидел, как на арену выходит фракиец. Келер. Сжав меч в руке, Атрет встал и приготовился к новой схватке, зная, что теперь его смерть близка.

В этот момент тысячи зрителей встали со своих мест и начали размахивать белыми платками — этим они показывали свое расположение к Атрету. Веспасиан неотрывно смотрел на германца. Тит наклонился к отцу и что–то ему сказал. Рев зрителей, казалось, сотрясал землю. Белые куски материи, развевавшиеся на всех трибунах, ясно говорили императору: пощади варвара, пусть он сражается и дальше.

Атрет не хотел милости от толпы римлян. Он почувствовал гнев, и это придало ему силы. Он широкими шагами направился к фракийцу и закричал:

— Сражайся со мной!

— Тебе не терпится умереть, германец! — прокричал в ответ Келер, не сделав ни одного движения. Потом он посмотрел на императора — тот не подал ему никакого знака. Когда же Атрет оказался в непосредственной близости от фракийца, тот повернулся к нему с мечом наготове. Рев толпы стал просто угрожающим, а белые платки стали двигаться в унисон, словно по чьей–то команде. Веспасиан дал знак, и ланиста Келера приказал своему подопечному убрать оружие. На арену вышли Бато и четыре стражника из императорской школы.

— Я умру так, как я хочу! — схватив меч в обе руки, Атрет принял боевую стойку.

Бато щелкнул пальцами, и стражники обступили Атрета со всех сторон. Двое взмахнули кнутами. Когда Бато кивнул головой, один кнут обвил меч Атрета, а другой обхватил его лодыжки. Руки германца были все в крови, и он уже не мог держать оружие. Отпустив его, он ударил локтем одного стражника по голове, а второго ногой по спине. Подоспевший третий стражник подкрался сзади и опять же плетью обмотал ноги Атрета, лишив его равновесия, дав таким образом двум другим стражникам окончательно схватить его. Дергаясь из стороны в сторону, Атрет отчаянно пытался вырваться. Не сумев это сделать, он снова издал воинственный клич. Бато приказал зажать ему плеть между зубами, заставив таким образом замолчать, после чего его унесли с арены.

— Несите его на стол! — раздался чей–то голос, и Атрета уложили на деревянную раму, руки и ноги у него оказались закованными.

— Останови ему кровь! — сказал этот же человек, одетый в запачканную кровью тунику, что–то нетерпеливо показывая жестами своему помощнику, моющему руки в воде, налитой в большой сосуд. — Он потерял много крови, — сказал он Бато, после чего прикрикнул на помощника. — Этого оставь. Видишь, он же мертв. Скажи Друзу, что, если хочет, может забрать его для препарирования, пусть только поторопится. Сам знаешь, закон это запрещает. Сходи к нему, но возвращайся побыстрее. Мне нужна будет помощь вот с этим! — Он посмотрел на Атрета, потом на Бато. — Он еще будет сражаться?

— Не сегодня, — хмуро ответил Бато.

— Хорошо. Тогда все проще. — Врач взял кувшин и вылил из него в чашу кровь. Затем он примешал туда опиум и лекарственные травы. — Это придаст ему силы и охладит пыл. Держи ему голову ниже. Пусть выпьет, если не захлебнется, — помощник оттянул подбородок Атрета и влил ему питье в рот.

Атрет стал глотать, но помощник продолжал лить. Кто–то закричал за их спинами; ни Бато, ни врач даже не вздрогнули. Ланиста наклонился над Атретом, но тот едва ли что мог видеть из–за слез гнева. Чаша опустела, помощник отошел от стола. Атрет всхлипнул и выругался по–германски. Его трясло. Врач склонился над ним и заглянул в глаза.

— Хорошо, опиум действует.

— Зашей ему раны, — сказал Бато.

Врач сделал свою работу быстро, после чего перешел к другому гладиатору, которого принесли на собственном щите. Бато стоял возле стола. Его губы скривились в безрадостной улыбке.

— Лучше смерть, чем милость Рима. Не так ли, Атрет? Ты не хочешь, чтобы твоя жизнь зависела от милости римской толпы. Вот что тебя взбесило.

Схватив германца за волосы, Бато повернул его голову к себе и заговорил уже совсем другим тоном:

— Ты же сам себя лишаешь своего единственного шанса. А он в твоих руках, — шипел он в необъяснимой злости, и глаза его горели, как огонь. — Ты можешь отомстить Риму только на арене! Ты хочешь быть победителем. Так будь же им! Хватай их женщин. Бери их деньги. И пусть Рим падет к твоим ногам и поклоняется тебе. Пусть они сделают тебя одним из своих богов.

Он отпустил Атрета и выпрямился:

— Иначе и ты сам, и твои соплеменники погибнете ни за грош.

14

— Они все думают, что это я виновата, — говорила Юлия, лежа в своей постели, и по ее щекам текли слезы. — Я же вижу, как они смотрят на меня. Они винят меня в смерти Клавдия. Я знаю. Но я же не виновата, Хадасса. Я действительно не виновата, разве не так? Я не хотела, чтобы он ехал за мной, — ее плечи снова затряслись в рыданиях.

— Да, я знаю, что ты не хотела, — ласково сказала Хадасса, сама сдерживая слезы и пытаясь утешить свою обезумевшую хозяйку. Юлия никогда не причиняла никому зла умышленно. Просто она всегда думала только о себе и никогда не задумывалась о последствиях своих поступков.

Тот трагический день начался с недовольства Юлии, которая жаловалась на то, как ей скучно. Она хотела отправиться на показательные тренировки в гладиаторскую школу, и нужно было, чтобы Клавдий сопровождал ее. Привыкший к бесконечным жалобам своей супруги, Клавдий ее почти не слушал. Он был погружен в свои исследования. Юлия уговаривала его, но он отвечал отказом, вежливо объяснив, что заканчивает свои тезисы об иудаизме. В конце концов, Юлия ушла от него в молчаливом гневе. Переодевшись, она приказала подать ей колесницу.

Персис, беспокоившийся не столько о репутации хозяйки, сколько о чести хозяина, сообщил Клавдию, что Юлия уехала из дома совершенно одна. Клавдий рассердился, что Юлия опять причиняет ему массу хлопот. Кубок вина успокоил его нервы. Он решил, что в Риме, возможно, никто уже и не удивляется, видя, как молодая замужняя женщина едет на колеснице без всякого сопровождения, но в Кампании это не принято. Персис предложил сначала послать за Юлией кого–нибудь из прислуги, но Клавдий ответил отказом. В конце концов, ему самому давно пора поговорить с женой серьезно и откровенно. Он приказал подать ему коня и поехал верхом.

Спустя примерно час его конь вернулся домой один.

Встревоженный, Персис собрал еще несколько человек, и они все вместе отправились на поиски хозяина. Нашли его в трех километрах от лудуса, со сломанной от падения шеей.

Потрясенная смертью Клавдия, Хадасса не на шутку перепугалась за Юлию. В доме все были в возмущении, и никто не хотел за ней идти. Персис открыто сказал, что она достойна только проклятия.

Юлия вернулась лишь после захода солнца, вся в пыли и растрепанная. Когда никто не вышел ее встречать, она оставила колесницу, ворвалась в дом и начала кричать на Хадассу. Хадасса бросилась к ней, испытывая огромное облегчение от того, что с хозяйкой все в порядке, но не зная при этом, как сказать ей о смерти Клавдия.

— Наполни баню теплой водой и принеси что–нибудь поесть, — приказала Юлия, наступая на Хадассу решительным шагом. — Разве ты не видишь, что я вся в дорожной пыли и умираю от голода.

Хадасса быстро передала ее приказания, хотя была уверена в том, что вряд ли кто–то начнет их исполнять, и снова поторопилась к хозяйке.

Юлия металась по комнате, как рассерженная домашняя кошка. Ее лицо было красным и пыльным, а на щеках появились белые полоски от слез. Она совершенно не обратила внимания на то, что лицо Хадассы побледнело, и что ее служанка вела себя как–то неестественно.

— Я за тебя так боялась, моя госпожа. Где ты была?

Юлия повернулась к ней, и в этом повороте головы явно виделся повелительный жест.

— Ты, я вижу, осмелела здесь, если смеешь задавать мне вопросы! — воскликнула Юлия возмущенным тоном. — Я не обязана отчитываться за свое поведение перед рабами! — она в отчаянии опустилась на диван. — И вообще, я ни перед кем не в ответе. Даже перед своим супругом.

Хадасса налила в кубок немного вина и подала ей.

— Я вижу, у тебя руки дрожат, — сказала Юлия, уставившись на нее. — Ты что, действительно так за меня беспокоилась? — она отставила кубок в сторону и взяла Хадассу за руку. — Ну что ж, по крайней мере, хоть кто–то меня здесь любит.

Хадасса села рядом с ней и взяла ее за руки.

— Где ты была?

— Направилась поначалу к Риму, но потом поняла, что это бесполезно. Отец все равно отослал бы меня обратно. И вот, я здесь, снова в этом тоскливом месте.

— Так ты не поехала в лудус?