Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind] Страница 8

Битва была проиграна, его отец погиб. Власть теперь переходила к нему, если только у него хватит сил справиться с ней. Но хотел ли он ее?

Пророчества Веледы, бруктерской провидицы, которая жила в своей башне, где никто не мог ее видеть, не сбылись. И хотя Юлий Цивилис со своими повстанцами уничтожил первые легионы, восстание терпело поражение. Спустя год они так и не обрели свободы.

После того как в течение двенадцати месяцев они стали свидетелями падения трех императоров, к власти пришел Веспасиан. И теперь против Юлия Цивилиса были брошены восемь дополнительных легионов под командованием младшего сына этого правителя Домициана. Веледа предрекла, что молодость Домициана погубит его, но юноша пришел во главе своих легионов в первых рядах и не стал прятаться за спины своих воинов. Он был полон решимости доказать всем, что является таким же искусным военачальником, как его отец, Веспасиан, и как его брат, Тит. И это ему удалось. Разгромив силы мятежников, Домициан взял их в плен. Воинов Юлия Цивилиса он приказал уничтожить. Пленников выстроили в ряд и каждого десятого отправляли на распятие. Когда сам Юлий Цивилис в цепях был отправлен в Рим, единство тех племен, которые его поддерживали, распалось. Многие из батавов оказались в плену. Из племени Атрета погиб почти каждый третий.

Глядя на своего отца, Атрет чувствовал, как в нем закипает гнев. Всего неделю назад вождь хаттов бросал куски веток и коры священного дуба на белую материю. Он не смог различить, какое знамение получилось в результате, но жрец сказал, что ржание и храпение белой лошади означает, что его ждет победа.

Победа! Где она, эта победа? Неужели даже боги повернулись против них? А может быть, римские боги оказались сильнее самого Тиваза?

Пока в селение приносили остальных погибших, оставшиеся в живых воины собирались вместе и говорили о том, что римляне ушли на север.

Атрет рубил дерево, чтобы построить дом смерти для своего отца, тогда как его мать одевала мужа в самые дорогие одежды и готовила траурный пир. Она поместила рядом с мужем самую дорогую посуду и наполнила чаши зерном и крепким медом. На блюдо положили куски жареной баранины и свинины. Когда все было готово, Атрет зажег дом смерти. В темноте пламя казалось особенно ярким.

— Вот и все, — сказала мать, и слезы текли по ее щекам. Она положила руку на плечо Атрета. — Завтра вечером собери людей в священной роще.

Он знал, что имела в виду мать, — он должен будет стать новым вождем.

— Пусть все решат жрецы.

— Они уже выбрали тебя, как и все остальные. Кто, как не ты? Разве не твои команды они беспрекословно выполняли, когда завязалась битва? И хатты последними покинули поле боя.

— Это потому, что отец к тому времени был уже убит, но не благодаря мне.

— Ты будешь вождем, Атрет. Гермун знал, что этот день когда–нибудь придет. Вот почему он всегда воспитывал тебя так — гораздо строже, чем остальных сыновей. Еще во время твоего рождения было знамение о том, что ты станешь великим вождем.

— У нас были и неправильные знамения.

— Но только не это. Есть вещи, которые мы не можем выбирать. Ты не можешь уйти от того, что тебе предопределено. Ты помнишь тот вечер, когда отец привел тебя на совет и представил тебя с твоими щитом и фрамеей?

— Да, — ответил он, с трудом сдерживая свои горестные чувства при взгляде на огонь, где уже было видно тело отца, потому что рушились стены траурного дома. Он сжал кулаки. Бремя лидерства — это то, чего ему меньше всего хотелось.

— В тот вечер ты стал мужчиной, Атрет. И с тех пор ты возмужал еще больше. Первого своего врага ты убил, когда тебе было четырнадцать лет. — Она улыбнулась, и ее глаза наполнились слезами. — У тебя еще не начали расти усы, которые ты мог бы брить над телом мертвого врага, но ты все равно скоблил лицо, чтобы не нарушать традиции.

Она сжала руки:

— В пятнадцать лет ты взял себе в невесты Анию, а когда тебе было шестнадцать, она умерла от родов, так и не родив сына. Через два года ты победил совершавших набеги бруктеров, и тебе была оказана великая честь — ты смог снять с пальца железное кольцо. Отец сказал, что ты сражался лучше всех воинов, которых он когда–либо видел. Он гордился тобой. — Она сжала ему руку. — И я горжусь тобой!

Она замолчала, и только слезы текли по ее щекам, когда она смотрела на огонь:

— Два года мы жили в мире.

— А затем пришел Юлий Цивилис и рассказал нам о восстании в Риме.

— Да, — сказала она, снова обернувшись к нему, — и о том, что у нас есть возможность обрести свободу.

— К власти пришел Веспасиан, мама.

— Веспасиан всего лишь человек. А на нашей стороне Тиваз. Разве ты не слышал пророчества Веледы? Свободу никто нам не подарит, Атрет. Мы должны ее завоевать.

Он провел руками по своим светлым волосам и посмотрел на звезды в небе. Как бы он хотел обладать мудростью жрецов и знать, что говорят эти звезды. Он хотел сражаться! Это желание было таким сильным, что мускулы у него напряглись помимо его воли, а сердце забилось чаще. Весь смысл своей жизни он видел именно в сражениях — в борьбе за свободу и за саму жизнь. Когда он станет вождем, ему придется думать о многом другом.

— Когда ты был еще мальчиком, ты мечтал уйти из нашего племени и вступить в дружину Маркобуса, — спокойно сказала мать.

Атрет удивленно посмотрел на нее. Неужели она знала все, что было у него на уме?

Она нежно прикоснулась рукой к его щеке:

— Ты никогда не говорил об этом из верности отцу, но он знал об этом, как и я. Но у тебя, Атрет, другая судьба. Я читала знамения во время твоего рождения. Ты поведешь свой народ к свободе.

— Или к смерти, — мрачно добавил он.

— Многие умрут, — многозначительно сказала мать, — и я в том числе.

— Мама, — сказал он, но ее рука сжала его руку, и он невольно замолчал.

— Будет именно так. Я видела это. — Ее глаза стали какими–то отрешенными и в то же время тревожными. — Твое имя станет известным в Риме. Ты будешь сражаться так, как никто из хаттов до тебя еще не сражался, и ты победишь всех своих врагов. — Ее голос стал каким–то странным и отдаленным. — Приближается буря, которая охватит всю империю и уничтожит ее. Она придет с севера, востока и запада, и ты станешь частью этой бури. И будет женщина — женщина с черными волосами и черными глазами, совсем ни на кого не похожая, и ты ее полюбишь. — Она замолчала и стала закрывать глаза, как будто проваливаясь в глубокий сон.

Сердце Атрета учащенно забилось. Он видел свою мать в таком состоянии всего несколько раз в жизни, и каждый раз при этом у него все холодело внутри. Он мог бы и не относиться всерьез к ее словам — какая мать не мечтает о великом будущем своего ребенка? — если бы не одно обстоятельство. Она была почитаемой всеми провидицей, а некоторые даже называли ее богиней.

Затем ее взгляд стал более осмысленным. Она сделала глубокий выдох и слабо улыбнулась.

— Пойди, отдохни, Атрет, — сказала она. — Тебе нужно приготовиться к тому, что ждет тебя впереди. — Она посмотрела на догоравшие головешки дома смерти. — Огонь уже почти погас. Оставь меня с Гермуном, — добавила она тихим голосом, и в свете догоравшего огня ее лицо казалось золотистым.

Атрет смог заснуть только через несколько часов. Когда же на рассвете он проснулся и вышел из длинного жилища, то увидел, как мать собирает обгоревшие кости отца и кладет их для захоронения в специальное земляное сооружение.

В первой половине дня от ран умерло еще четыре человека, и в племени принялись строить новые дома смерти.

Затем до Атрета дошел слух, что поймали дезертира. Атрет понимал, что теперь все ждут, чтобы он провел совет. Он знал, каким должно быть решение, но при одной мысли о том, что ему придется осудить человека, пусть даже такого, каким оказался Вагаст, ему было не по себе.

Мужчины собрались в дубовой роще, высший совет расположился возле священного дерева. Вечерний воздух был прохладным и сырым, вокруг собравшихся эхом раздавалось кваканье лягушек и уханье сов. Атрет старался не выделяться, надеясь на то, что вся инициатива окажется у Руда и Хольта, а не у него. Они были более опытными людьми, старше его по возрасту.

Жрец Гундрид вытащил из ствола священного дуба образы и поместил их на нижних ветвях. Бормоча вполголоса какие–то молитвы, он бережно развернул и поднял высоко над головой золотые рога, которым все с почтением поклонились.

Когда он опустил эти священные предметы, Атрет застыл на месте. Светло–голубые глаза жреца медленно смотрели то на одного, то на другого и наконец остановились на нем. Сердце у Атрета учащенно забилось. Жрец подошел к Атрету, и тот почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. Только жрецы и вождь имели право прикасаться к этим священным предметам и золотым рогам. Когда жрец предстал перед Атретом, тот увидел на одном роге изображение трехголового человека, державшего топор, и змеи. На другом роге был изображен рогатый человек, держащий серп и ведущий козу. Атрет знал, что прикоснуться к священным рогам означало объявить себя новым вождем. Собравшиеся уже радовались и потрясали копьями в знак одобрения.