Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 2 Страница 9

— Я вам говорю, истину, — сказал Лева. — Организация находится на небе, и руководит ею Иисус Христос. Только он через Духа Святого послал меня на это дело.

Следователь сурово посмотрел на юношу, но в присутствии своих начальников не знал, как отреагировать на его слова. Наконец, он сказал:

— Если ты нам еще раз будешь говорить эту ерунду, то мы вот что сделаем: пустим тебя ангелочком и полетишь ты к своему Богу. Будем продолжать допрос, пока ты не сознаешься.

Медленно потянулись дни и недели так называемого следствия. Что ожидало его? Товарищи по заключению, которые интересовались ходом его допроса, только головами качали и говорили: «Ну, дадут тебе, парень, вышку, разве только глядя на молодость твою сжалятся».

Лева читал Евангелие и оттуда вновь и вновь черпал слова ободрения и утешения. «Не бойся, малое стадо!» — слышал Лева слова Христа.

Сознание Левы в те дни как-то особенно раздваивалось: как только вместо Евангелия он брал в руки художественную литературу, начинал читать Тургенева, Лермонтова, словно кто-то его подменял. Читая классиков, он как бы утрачивал внутреннюю силу, какое-то беспокойство охватывало душу, темное, неизвестное, словно пропасть раскрывалась перед ним. Но стоило ему снова взять в руки Евангелие, как покой и тишина водворялись в душе.

Начались ночные допросы. Спрашивали о верующих — одних, других, и все пытались найти, кто же послал Леву. Возвратившись с допросов, Лева молился и все вверял Всевышнему.

А что делалось тогда в эти дни в стенах ОГПУ — страшно представить! Допросы шли день и ночь. Особенно врезалось в память Левы, когда однажды ночью его вели коридором, и вдруг выскочили следователи и закричали: «Зачем здесь этот заключенный! Уведите, уведите его!»

Потом привели какую-то женщину, а Леву поспешно отвели в камеру. Между заключенных все время ходили слухи, что немало людей здесь приговаривают и отправляют «на луну». Один лишь Бог знал, что и как было на самом деле. Судов не собирали, решение выносили особые люди на основании сугубо пристрастного и несправедливого рассмотрения дела обвиняемого. По существу, это был полный произвол.

Наконец, Леве предложили собираться с вещами.

— Куда, зачем? — подумал он. — Ведь обвинение еще не предъявлено.

Его перевели в Красноярскую тюрьму — ту самую огромную Красноярскую тюрьму, к которой он некогда подходил, чтобы передать заключенным передачу и попытаться получить с ними свидание. Но теперь он сам прибыл туда как узник.

Массивное каменное здание тюрьмы, несмотря на суровые сибирские морозы, совершенно не отапливалось. Говорили, что это было вызвано тем, что вышло из строя калориферное отопление.

Глава 7. Тюремная страда

«Взирая на начальника и совершителя верь), Иисуса, Который, вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест…»

Евр. 12:2

Огромная камера, в которую ввели Леву была переполнена. В помещении было очень холодно, так что снимать шапку и пальто не приходилось ни днем, ни ночью. А голод… Какой здесь был голод!.. Кормили очень плохо: знаменитая тюремная баланда, в которой плавали одна две картофелины, и сырой ржаной хлеб — настолько сырой, что из него по заказу тех, кто получал передачи, старые рецидивисты-умельцы лепили удивительные скульптуры, цветы, шахматы. Леве носила передачи сестра Л., но, находясь среди голодных, он не мог есть один, а тут же угощал окружающих. Белье на нем изорвалось окончательно. И вот, пользуясь тем, что в дни передач было разрешено отдавать белье в стирку, Лева передал сестре свои лохмотья, но назад их не получил: из какой-то полосатой розовой материи она сшила ему рубашку.

Тюрьма для Левы была тяжела не только голодом (хотя голод был такой, что кусочек сырого кислого ржаного хлеба казался лучше конфеты), не только прокуренным, тяжелым, вонючим воздухом — она была тяжела прежде всего зловонием духовно разлагающихся людей.

Чтобы забыться от тоски, от ужасов страшной действительности, чтобы чем-то развлечь себя, люди в тюрьме прибегают к анекдотам, самым грязным рассказам о женщинах. И здесь, в этой камере, среди множества воров и разных специалистов (инженеров, агрономов и вообще, как принято говорить, людей с высшим образованием), сидели некоторые из офицеров, которые попали в Сибирь еще при Колчаке и теперь, со значительным опозданием, расплачивались за свое участие в гражданской войне. Эти уже немолодые люди были развращены, что называется, до мозга костей. Во всем разуверившись, давно утратив даже подобие святого и чистого, что когда-то, возможно, наполняло их души, они были ходячими энциклопедиями разврата и всякой нечисти и, рисуясь и смакуя, употребляли все свое красноречие на то, чтобы рассказывать людям самые грязные истории…

В то время, о котором идет речь, в тюрьме не было никаких правил внутреннего распорядка. Спали кто когда хотел. Каждый делал, что хотел. Тюрьма была переполнена, и начальству было не до порядка. Днем еще было сносно: нередко пели обычные тюремные песни. Но когда наступал вечер и потом ночь, тюрьма начинала стонать.

Тюрьма стонала и сотрясалась от страшного, адского смеха. Лежа на полу, Лева старался заснуть, чтобы только не слышать рассказываемых грязных историй. Он клал голову под подушку, чтобы хоть сколько-нибудь заглушить звуки доносимых грязных слов. С тех пор у него выработалась привычка — засыпая, класть голову под подушку. Иногда ему даже хотелось, чтобы он оглох — только бы не слышать всей этой пошлости и цинизма.

Один старый седой полковник, заметив отвращение юноши ко всем этим грязным, похабным историям, сказал:

— Так было и со мной. Первый год я не мог терпеть этой пошлости, на второй стал уже улыбаться, слушая анекдоты, а на третий — сам стал рассказывать их.

— Если бы вы были верующим христианином, — сказал в ответ Лева, — этого с вами не случилось бы. Взирая на Христа, на Совершителя веры, вы не заразились бы этой нравственной грязью.

Воры и старые тюремные рецидивисты, скуки ради, изощрялись в тюремных играх. В карты играли всюду. Тогда в этом никто не видел ничего предосудительного, хотя люди проигрывали и насущную пайку хлеба. Устраивались и различные типично тюремные игры, в которых живое участие принимали все находящиеся в камере заключенные.

Вот одна из игр, которые наблюдал Лева. Называлась она — «кота гонять». Ее проигрывали с каждым новичком, но Леву Бог хранил от того, чтобы кто-либо попытался сыграть с ним в эту игру.

Когда новичок входил, его знакомили со всеми. Казалось, никакой опасности ни в чем не угрожает ему. Затем ему объясняли, что в камере есть один парень, который рехнулся умом: все ищет, кто его предал, из-за кого он попал в тюрьму, чтобы того зарезать. Рассказывали, что он якобы зарезал уже нескольких человек, подозреваемых им в предательстве. Новичок невольно начинал наблюдать за этим парнем. Когда наступала ночь, парень доставал нож и принимался точить его. Новичок замечал, что тог, кто точит нож, то и дело бросает взгляд именно на него и начинал волноваться. Парень вскакивал, делал дикие глаза и с ножом устремлялся на новичка. Тут-то, собственно, и начиналось то, что дало название игре. Новичок бросался из стороны в сторону. Все, как бы сочувствуя ему, закрывали его, якобы стараясь образумить обезумевшего человека, уговорить его не резать беднягу. Новичок бросался к двери, пытался стучать, чтобы вызвать надзирателя, но — безуспешно: надзирателей в это время нет. Так продолжалось далеко за полночь, пока обезумевший от страха новичок не забивался в другой угол нар и там в страшном трепете проводил ночь. Наутро ему объясняли, что это — шутка, не более, чем простая игра.

Эта и подобные «игры» доставляли заключенным большое удовольствие. Для них это издевательство над человеком, превращение новичка в подопытного кролика было не более, чем забавным зрелищем, и никто не высказывал сожаления о новичке. А тот мучился страшно, казалось, он вот-вот поседеет от ужаса.

Лева с отвращением смотрел на все это. Но в этой огромной камере он был всего лишь маленькой песчинкой, у него не хватало ни сил, ни воли, чтобы подать свой голос и прекратить это безобразие.

Так же, как синий, тяжелый махорочный дым наполнял камеру, точно так же в воздухе висел ужасный трехэтажный мат, то есть самое зловонное сквернословие. Как поется на этот счет в одной тюремной частушке:

Сверху донизу — кругом

Всюду кроют матюком.

Рецидивисты, которых было много в тюрьме, находясь в добродушном настроении и говоря о самых простых вещах, осоляли свою речь не добрым словом, а смертоносным ядом самых изощренных, изысканных ругательств, без которых они просто не могли выразить свою мысль.

И удивительно, но сидевшие здесь интеллигенты, люди с высшем образованием (а их в камере было много — и молодых, и старых) вместо того, чтобы бороться с этой всепропитывающей похабщиной, сами начинали злостно ругаться, подбирая соответствующие своему развитию самые что ни на есть циничные сквернословия. И надо прямо сказать: Леву мучил не столько голод (хотя он там страшно голодал и все время ощущал желание есть), укусы вшей и ледяной холод промозглой неотопляемой тюрьмы, сколько это спертое зловоние, в которое он был погружен, — атмосфера ада и человеческого разложения.