Джидду Кришнамурти - Первая и последняя свобода Страница 11

Что мы подразумеваем под идеей? Как возникает идея? И могут ли идея и действие сойтись воедино? Предположим, у меня есть идея и я хочу воплотить её в жизнь. Я ищу способ воплощения этой идеи, и мы размышляем, тратим своё время и энергию на споры о том, как лучше воплотить идею. Поэтому на самом деле очень важно выяснить, как возникают идеи; и, открыв здесь истину, мы сможем начать обсуждать вопрос действия. Не обсуждая идей, просто выяснять, как действовать, — не имеет смысла.

Итак, как у вас возникает идея — самая простая идея, необязательно философская, религиозная или экономическая? Очевидно, это процесс мысли, не так ли? Идея — результат процесса мысли. Без процесса мысли не может быть идеи. Значит, я должен понять сам процесс мысли, прежде чем я смогу понять его продукт, идею. Что мы подразумеваем под мыслью? Когда вы мыслите? Очевидно, мысль — результат реакции, реакции нервов или психологической реакции, не так ли? Это непосредственная реакция чувств на ощущение, или, психологически, это реакция накоплений памяти. Возникает непосредственная реакция нервов на ощущение, и возникает психологическая реакция накоплений памяти: расовых, групповых влияний, влияний гуру, семьи, традиции и так далее — всё это вы и называете мыслью. Значит, процесс мысли — это реакция памяти, не так ли? Вы не имели бы мыслей, не будь памяти; и реакция памяти на определённый опыт приводит в действие процесс мысли. Скажем, например, я скопил воспоминания национализма, называю себя индусом. Эта кладовая воспоминаний о прошлых реакциях, действиях, вовлечённостях, традициях, обычаях реагирует на вызов мусульманина, буддиста или христианина, а реакция памяти на вызов неизбежно вызывает к жизни процесс мысли. Понаблюдайте за процессом мысли, действующим в вас самих, и вы сможете проверить эту истину непосредственно. Вы оскорблены кем-то, и это остаётся в вашей памяти; это формирует часть заднего плана вашей личности. Когда вы встречаете оскорбителя, что является для вас вызовом, реакцией будет память об этом оскорблении. Значит, реакция памяти, которая есть процесс мысли, создаёт идею; следовательно, идея всегда обусловлена, — и важно это понять. Иначе говоря, идея — результат процесса мысли, процесс мысли — реакция памяти, а память всегда обусловлена. Память всегда находится в прошлом, и эта память обретает жизнь в настоящем благодаря вызову. Сама по себе память жизнью не обладает; она начинает жить в настоящем, когда сталкивается с вызовом. И всякая память, пассивная ли или активная, обусловлена, разве не так?

Следовательно, нужен совершенно иной подход. Вы должны сами выяснить, внутренне, действуете ли вы, опираясь на идею, и бывает ли действие без идеации, без вовлечения идей. Давайте выясним, что это такое: действие, которое не основано на идее.

Когда вы действуете без идеации, то есть без вовлечения идей? Когда существует действие, которое не является результатом опыта? Действие, основанное на опыте, как мы сказали, ограничивает и, следовательно, служит препятствием. Действие, не являющееся следствием идеи, спонтанно, когда процесс мысли, который основан на опыте, не контролирует действие; что означает: независимое от опыта действие существует тогда, когда ум не контролирует действие. Это единственное состояние, в котором рождается понимание: когда ум, основанный на опыте, не руководит действием. Каково действие, когда процесса мысли нет? Может ли быть действие без процесса мысли? Вот я хочу построить мост, дом. Я разбираюсь в технике, и техника говорит мне, как их построить. Мы называем это действием. Существует техника писания стихов, картин, действия, сопряжённые с управленческими обязанностями, с общественными реакциями, реакциями на окружение. Всё это основано на идее или предшествующем опыте, формирующем действие. Но есть ли действие, когда нет идеации, вовлечения идей?

Несомненно, такое действие есть, когда идея перестаёт существовать; а идея перестаёт существовать только тогда, когда существует любовь. Любовь не память. Любовь не опыт. Любовь не размышление о существе, которое любишь, ибо тогда это всего лишь мысль. Вы не можете мыслить о любви. Вы можете мыслить о существе, которое любите или которому преданы без остатка, — о своём гуру, образе божества, о своей жене, своём муже; но мысль, символ — это не реальность, каковой является любовь. Следовательно, любовь — не опыт.

Когда существует любовь, существует и действие, не так ли? И разве это действие не освобождает? Оно не результат процесса мышления, и между любовью и действием нет того разрыва, который существует между идеей и действием. Идея всегда стара, всегда прошлое, отбрасывающее тень на настоящее, и мы вечно пытаемся построить мост между действием и идеей. Когда существует любовь — не являющаяся деятельностью ума, не являющаяся возгонкой идей, не являющаяся памятью, не являющаяся следствием опыта, изощрённой дисциплины, — тогда сама любовь есть действие. Это единственная вещь, которая освобождает. До тех пор пока происходит деятельность ума, до тех пор пока происходит формирование действия идеей, то есть опытом, не может быть освобождения; и до тех пор пока продолжается этот процесс, всякое действие ограничено. Когда эта истина видна, тогда на свет появляется то качество любви, которое не есть деятельность ума, которое нельзя помыслить.

Нужно осознать весь этот процесс: как возникают идеи, как из идей рождается действие и как идеи, завися от ощущения, контролируют действие и, следовательно, ограничивают действие. И неважно, чьи это будут идеи, левых или крайне правых. До тех пор пока мы цепляемся за идеи, мы находимся в состоянии, в котором познания на опыте не может быть вообще. Тогда мы просто живём в поле времени — в прошлом, служащем источником дополнительных ощущений, или в будущем, являющемся иной формой ощущения. Только когда ум свободен от идеи, может быть познание на опыте.

Идеи — не истина; а истина — это что-то, что должно быть непосредственно познаваемо на опыте, каждый миг. Это не опыт, которого вы желаете, — тогда это просто ощущение. Только когда мы сможем выйти за пределы связки идей — представляющей собой «я», представляющей собой ум, обладающей частичной или полной непрерывностью, — только когда мы сможем выйти за пределы этого, когда мысль будет находиться в полном молчании, тогда возникнет состояние познания на опыте. Тогда мы узнаем, что такое истина.

Глава шестая

Вера

Вера и знание сокровеннейшим образом связаны с желанием; и, возможно, если мы сможем понять два этих вопроса, мы увидим, как действует желание и поймём присущие ему сложности.

Одной из вещей, как мне кажется, которую, не задумываясь, принимают и считают чем-то само собой разумеющимся большинство из нас, является вопрос верований. Я не нападаю на верования. Что мы попытаемся сделать, так это выяснить — почему мы принимаем верования; и если сможем понять мотивы, причины, вызывающие такое принятие, тогда, возможно, мы будем в состоянии не только понять, почему мы принимаем веру, но также освободиться от неё. Можно легко видеть, как политические и религиозные веры, национальные и разные другие типы вер разделяют людей, создают конфликт, беспорядок и вражду — это очевидный факт; и тем не менее мы крайне неохотно расстаёмся с верой. Существует вера индуизма, христианская вера, буддийская вера — бесчисленное количество сект и национальных вер, разных политических идеологий, и все они борются друг с другом, стараясь обратить друг друга в свою веру. Можно без труда, очевидно, видеть, что вера разделяет людей, создаёт нетерпимость; возможно ли жить без веры? Это можно выяснить только изучив самого себя в своих взаимоотношениях с верой. Возможно ли жить в этом мире без веры — не меняя верований, не подменяя одну веру другой, но полностью освободившись от всех верований, чтобы встречаться с жизнью по-новому каждую минуту? В конце концов вот истина: обладать способностью встречи со всем по-новому, каждый миг, без обусловленных реакций прошлого, без накопительного эффекта памяти, который действует как барьер между вами самим и тем, что есть.

Если вы присмотритесь, вы увидите: одной из причин желания принять веру является страх. Если бы у нас не было веры, что бы произошло с нами? Не слишком ли мы напуганы тем, что с нами могло бы произойти? Если бы у нас не было образца для действия, основанного на вере — вере в Бога, или в коммунизм, или в социализм, или в империализм, или в какую-нибудь религиозную формулу, какую-нибудь догму, которой мы обусловлены, — мы почувствовали бы себя совершенно потерянными, не так ли? И не является ли принятие веры тщательным сокрытием страха — страха быть на самом деле ничем, быть пустым? В конце-то концов чашка полезна только когда она пуста; и ум, заполненный верами, догмами, утверждениями, цитатами, — на самом деле нетворческий ум; это всего лишь повторяющийся, как попугай, ум. Бегство от страха — страха пустоты, страха одиночества, страха стагнации, страха не достичь, не добиться, не иметь успеха, не быть, не стать кем-то или чем-то — вот, несомненно, одна из причин, почему мы так горячо и жадно принимаем веру. А разве путём принятия веры мы поймём самих себя? Наоборот. Вера, религиозная или политическая, очевидно, препятствует пониманию самих себя. Она действует как ширма, сквозь которую мы смотрим на самих себя. А можем ли мы смотреть на самих себя без веры? Если мы устраним веру — множество вер, которыми мы опутали себя, — останется ли что-нибудь, через что смотреть? Если у нас не будет вер, с которыми мы идентифицировали себя, тогда ум, не идентифицируя себя ни с чем, окажется способен смотреть на себя как есть — и это-то, несомненно, и будет началом понимания самого себя.