Джед МакКенна - Духовная война Страница 13

Глаза её покраснели, но она не плакала. Я понял, что она уже вдоволь наплакалась.

– Вы в здравом уме и вы не злы, – сказал я. – Полагаю, вам это известно.

– Приятно это слышать, – сказала она, – особенно от вас. Просто так трудно примириться с собой. Пропорции кажутся такими, не знаю, непропорциональными, но, так и должно быть. Всё равно, дело сделано, к лучшему или к худшему, и вот, я здесь. И вот, мы здесь – Мэгги и я.

– Рок-н-ролл, – сказал я.

Она улыбнулась и серьёзно кивнула.

– Рок-н-ролл, – сказала она.

– Хорошо, – сказал я. – Хороший дух. Это всё, что нужно.

– У меня не было другого выхода.

– Я знаю.

– Пожалуйста, скажите мне, что я не совершила самой худшей ошибки из всех, что можно совершить, – сказала она. – Скажите мне, что я не разрушила жизни моих детей, это всё, что я хочу услышать.

– Как вы сейчас себя чувствуете?

Она закрыла глаза и тяжело вздохнула.

– Невозможно описать, какое облегчение не быть в том положении. Теперь я могу дышать, могу спать. – Она жестом показала на тот райский сад, в котором мы сидели. – Вы не представляете, насколько поразительно всё это. Не могу поверить, что я так жила. Не могу поверить, что я считала это счастьем и успехом. Не могу поверить, что я считала это жизнью.

– Значит, вы выбрались из самой большой ошибки, что можно было совершить? – спросил я.

На её лице появилась большущая улыбка.

–Это было самым лучшим, что я когда-либо совершила, – сказала она с ликованием. – Не знаю, что будет потом, но я так рада, что оставила тот мир позади. Это был процесс смерти-перерождения, о котором вы говорите. Знаю, сейчас мне страшно и я в замешательстве, ничего, это пройдёт, но я скорей умру, чем вернусь к той жизни, чем бы она ни была.

7. Имаго*

--------

*Взрослая стадия развития насекомого. В психологии: первообраз, прообраз.

--------

Вероятно, глубочайшей причиной, по которой мы боимся смерти, является то, что мы не знаем, кто мы. Мы верим в личную, уникальную и отдельную индивидуальность, но если мы возьмём на себя смелость исследовать её, мы обнаружим, что она целиком опирается на бесконечный набор различных вещей – имя, «биография», супруг(а), семья, дом, друзья, кредитные карты… И на эту ненадёжную и изменчивую опору мы полагаемся целиком и полностью. Если всё это у нас отобрать, будем ли мы иметь хоть какое-то представление о том, кто мы есть на самом деле?

Без этих знакомых нам подпорок мы сталкиваемся с самим собой, человеком, которого мы не знаем, нервирующим незнакомцем, с которым мы жили всё это время, но не хотели по-настоящему встречаться. Не потому ли мы стараемся заполнить каждый момент времени шумом и деятельностью, какой бы скучной или пустой она ни была, чтобы никогда не оставаться в тишине наедине с этим незнакомым самим собой?

– Согьял Ринпоче –

Был вечер. Лиза уложила Мэгги спать. Она открыла бутылку вина и налила себе и мне. Передав мне мой бокал, она села напротив, положив перед собой ежедневник. После этого она ляжет спать, а мне ещё предстоит прогулка с собакой и обычная ночная беседа с Фрэнком, затем я вернусь и попытаюсь ещё часок поработать.

Лиза сидела молча, потягивая вино. Её надо подтолкнуть, она хочет этого, и я подталкиваю её.

– Зачем вы носите с собой ежедневник?

Лиза сделала большой глоток, словно набираясь храбрости, затем открыла обёрнутую в кожу книжицу на странице где-то ближе к концу, и положила её передо мной. Там было фото из журнала – чёрно-белое, зернистое, ламинированное, с пробитыми для подшивки отверстиями, зарытое глубоко между календарём и телефонными номерами. На нём было изображено тело, падающее из Всемирного Торгового Центра 11 сентября 2001 года. По одежде и форме волос можно было сказать, что это женщина. Её лицо было едва заметно, достаточно лишь, чтобы можно было представить себе его черты.

Я взглянул на Лизу и понял, что она глубоко потрясена этим фото. Она достала его из ежедневника, держа перед собой. Потирая его пальцами, она заговорила очень тихим голосом.

– Был вторник, – начала она дрожащим шёпотом. – Она проснулась, как тысячу раз до этого, приняла душ, разбудила детей, собрала мужа. Она успела заметить, что стоял прекрасный сентябрьский день, и поделиться этим со своей семьёй, пытаясь немного облегчить ежедневную рутину, чтобы этот день казался особенным, но то был просто ещё один вторник. К половине седьмого дом проснулся и домочадцы с ворчанием занимались утренними обычными делами. Когда все ушли, она вернулась, чтобы одеться, накраситься, причесаться, постояла у зеркала в нижнем белье, думая о работе, о предстоящем дне, о предстоящих семейных событиях, о морщинках на лице, лишних килограммах, счетах, о здоровье своих родителей, как в любое другое утро.

Её веки затрепыхались от наворачивающихся слёз. Пальцы покоились внизу фотографии.

– Когда я впервые увидела это фото – женщина за секунду до смерти – я не могла оторвать от него взгляда. Оно захватило меня, как гипноз, и вся предыстория, вся жизнь этой женщины, вдруг предстала предо мной – её дом в Статен Айленд, поездка каждое утро через пролив на работу – всё это пронеслось сквозь меня сплошным потоком. Я прилепила скотчем на зеркале в ванной точно такое же фото, как это, и каждое утро, исполняя свои ежедневные ритуалы, я смотрела на него и думала о том, как она начинала свой день, так же, как я сейчас, просто ещё один день – чистила зубы, беспокоилась о мелочах, её мысли были так же полны подробностей и забот.

Она сделала паузу, отхлебнув вина. Я молчал.

– Та первая фотография совсем пришла в негодность. Дэннису она не нравилась – он говорил, что она отвратительна. Он не хотел смотреть на неё каждое утро. Да и мне не хотелось, чтобы кто-то ещё смотрел на неё. Я сделала эту, заламинировала её, и поместила сюда, где только я могла её видеть. Я сидела с ней в утреннем поезде, разговаривала с ней, и она разговаривала со мной. Вот так это было. Всё началось с чувства, что в моей жизни, которую я живу, всё неправильно. Я сопротивлялась этой мысли, старалась оттолкнуть её, но она не уходила, оставаясь где-то на периферии, всегда присутствуя где-то с краю – офис, машина, обеды, покупка продуктов, клуб, встречи – она всегда там. Потом ваши книги, – она рассмеялась и посмотрела на меня, – ваши книги просто включили свет в доме, чётко осветив всё, и тогда произошёл взрыв. Кончено, это имеет отношение к вашим книгам, но оно медленно выстраивалось в течении трёх лет, когда она разговаривала со мной.

– Женщина с фотографии говорила с вами?

Какое-то время мы сидели в тишине.

– «Я была никем», говорила она мне. «Для своего босса я была такой, для сотрудников – другой; для своих родителей я была одним человеком, для детей – другим. Я была кем-то по телефону, кем-то со складскими и прочими служащими. Я одевалась для других людей, разговаривала и вела себя для других людей, тратила минуты, часы и дни своей жизни для других людей, а для меня самой никогда ничего не оставалось. Я читала книги и журналы, чтобы помочь себе быть этими разными людьми. Я выкраивала время на магазины и спортзал, чтобы сохранять стройность и быть хорошо одетой, всегда стараясь быть тем, кем я должна быть».

Лиза говорила шёпотом, держа фотографию обеими руками.

– «Я работала по десять часов в день, затрачивая два часа на поездки, я готовила еду, убиралась, ходила в магазин, платила по счетам, и была рада, если мне удавалось поспать четыре часа. Я говорила себе, что всё это было ради детей, но всегда знала, что это ложь. Для детей мы могли бы сделать намного лучше. Мы просто штамповали другие версии себя, потому что не знали, как жить по-другому. Мы стали в точности как наши родители, потому что не знали, кем ещё быть. Я падала и думала о том, что вряд ли это печально, потому что я не знаю, кто умирает. Почему должно иметь значение, что я умерла, если меня никогда по-настоящему не было? Я в двух секундах от завершения жизни, которая в действительности никогда не была моей. Я была всеми этими людьми, но я никогда не была собой, а теперь в это прекрасное сентябрьское утро моя жизнь оканчивается, и я не знаю, кем мне быть».

Я молчал. Лиза всхлипнула, улыбнулась мне и рассмеялась.

– Потом она стала рыдать о том, что хотела бы не быть такой жеманной в школе, что надо было попробовать больше наркотиков, поехать в летний тур с «Грейтфул дэд», может быть, провести месяц в нудистском поселении. – Она неловко засмеялась и отложила фото. – Обычно так происходит, когда я теряю с ней контакт.

***

Она прервалась, и пошла немного освежиться. Несмотря на её боль, я могу только порадоваться за неё. То, что умирает в ней, должно умереть. То, что большинство людей называет жизнью, на самом деле лишь вызванная страхом попытка продлить состояние куколки, словно слишком испуганные бабочки не желают выходить из кокона. Стадия развития, когда из кокона появляется бабочка, называется имаго – зрелость. Вот чем мы все должны были бы быть, имаго. Если бы мы жили в обществе имаго, мы должны были бы быть хорошо подготовленными к метаморфозам – они происходили бы когда следует и гораздо легче. Это было бы не легко, но и не являлось бы катаклизмом. Но мы не живём в таком обществе, и когда случается переход, если случается, он скорее всего приводит к катастрофическому перевороту, чем к церемонии вступления в зрелость.