Бхагаван Раджниш - Библия Раджниша. Том 2. Книга 1 Страница 17

У Махавиры было, наверное, чувство юмора, полностью отсутствующее у джайнов. Он послал царя к бедному человеку из столицы. Царь никогда не ходил в тот квартал столицы, поскольку там жили самые бедные, очень бедные, фактически отверженные люди. Его золотая карета остановилась перед хижиной бедняка. Бедняк выбежал, и Бимбисара сказал: «Радуйся! Я готов дать тебе все, что захочешь, только отдай мне истину. Твой Учитель Махавира послал меня; я иду от Махавиры».

Бедняк сказал: «Мой учитель, должно быть, подшутил над вами. Возможно, он не хотел задевать вас перед столь многими людьми, вы ведь пришли вместе со всем своим двором, со всеми своими советниками, министрами, генералами. Он не хотел вас обидеть и сказать вам «нет». Вот почему он послал вас ко мне. Если хотите, я могу отдать свою жизнь. Я всего лишь ваш бедный слуга; я убираю ваши улицы. Вы можете потребовать моей жизни, и вот она, готова - отрубите мне голову! Но истина?.. Да, она есть у меня, но само качество истины таково, что она не может быть отдана. Не то чтобы я не хотел бы отдать ее вам; я абсолютно готов к этому».

«Если вы можете взять ее, возьмите. Можете убить меня; если найдете ее у меня внутри, хорошо - я готов. Я буду счастлив, что у меня был шанс послужить вам так интимно, так близко. Но я предупреждаю вас, вы не найдете ее там, потому что истина должна быть подлинно вашей, только тогда она истина. Если она чья-то еще, она уже не истина. Моя истина не может быть вашей. В тот момент, когда я говорю что-то об истине, вы слышите лишь слова - истина остается позади. Истина не может быть втиснута в слова; нет такой возможности».

Слова достигают простых людей, и они верят в то, что эти слова и есть истина, - кто-то верит в слова Иисуса, кто-то верит в слова Будды, кто-то верит в слова Мухаммеда, - но они не истина.

Ни одна книга не содержит в себе истины, ни одно слово не содержит ее.

Но вы испытываете удовлетворение, а когда кто-нибудь тревожит ваше удовлетворенное состояние, вы гневаетесь. И, конечно, большинство людей с вами. Это потрясающе помогает вам - так много людей не могут быть не правы.

Истина же никогда не случается толпам, она случается только индивидуальностям.

Всякий раз, когда является истина, она приходит в вибрации индивидуальности, так что индивидуальность всегда противостоит всей толпе.

В противном случае вы вместе с целой толпой, они ведь все набиты тем же, что и вы. Католики: сколько их - может быть шестьсот миллионов? Ну и вот, у каждого католика есть великое утешение: с ним шестьсот миллионов человек. Шестьсот миллионов человек не могут быть не правы. А против одного человека... естественно, они чувствуют, что этот человек вносит возмущение. Лучше покончить с ним и отправиться спать, вернуться к своим сновидениям.

Это не ново для меня. С самого моего детства я находился в этом самом положении. Мой отец постоянно брал меня с собой, когда отправлялся на какую-нибудь церемонию, на какую-нибудь свадьбу, на какой-нибудь день рождения, повсюду. Он ставил мне условием, чтобы я абсолютно молчал: «В противном случае, пожалуйста, оставайся дома».

Я, бывало, говорил ему: «Но почему? Всем разрешается разговаривать, кроме меня!»

Он говорил: «Ты знаешь, я знаю и все знают, почему тебе не разрешается разговаривать - ты ведь вносишь возмущение».

«Но, - говорил я, - ты обещал мне, что не будешь вмешиваться в то, что касается меня, а я обещал тебе, что буду молчать ».

И много раз случалось так, что он был вынужден вмешиваться. Например, если был кто-то из старших - дальний родственник, но в Индии это не имеет значения, - мой отец касался его ног и говорил: «Коснись его ног и ты».

Я говорил: «Ты вмешиваешься в мои дела, поэтому наше соглашение прекращается. Почему я должен касаться ног этого старика? Если ты хочешь касаться их, касайся их и дважды, и трижды; я не буду в это вмешиваться, но почему я должен касаться его ног? Почему не его головы?»

Это и было достаточным возмущением. Каждый настойчиво объяснял мне, что он старший. Я говорил: «Я видел много пожилых. Как раз перед моим домом живет пожилой слон; я никогда не касаюсь его ног. Этот слон принадлежит священнику; это очень старый слон. Я никогда не касался его ног, а он очень мудрый - я думаю более мудрый, чем этот старик. Просто старые годы не придают ему никаких особенных качеств. Дурак остается дураком - может быть со старостью еще глупее. Идиот, пока стареет, становится еще большим идиотом, ведь вы не можете оставаться теми же самыми, вы должны расти. И идиот, когда он становится дряхлым... тогда его идиотия умножается. И это то самое время, когда он становится очень уважаемым. Я не собираюсь касаться ног этого старика, если мне не будет показано, почему я должен сделать это».

Однажды я пошел на похороны; умер один из моих учителей. Он был учителем по санскриту - очень толстый, смешной на вид, по-смешному одевавшийся на манер старых браминов, древних браминов, с большим тюрбаном на голове. Он был посмешищем всей школы, но сам при этом был очень невинным человеком. На хинди невинность обозначается словом бхоле, поэтому мы часто называли его Бхоле. Когда он входил в класс, весь класс громко скандировал: «Джай Бхоле», — да здравствует Бхоле. И, конечно, он не мог наказать всех учащихся, ведь кого тогда он стал бы учить, как он стал бы учить?

Он умер. Полагая, что это мой учитель, и думая, что поэтому я буду вести себя хорошо, мой отец не потребовал от меня заключения соглашения. Но я не смог вести себя хорошо, поскольку не мог ожидать того, что там произошло, - никто не ожидал этого. Когда мы прибыли, его мертвое тело лежало там. Подбежала его жена, упала на тело и сказала: «О мой Бхоле!» Все промолчали, но я не мог удержаться. Я очень старался, но чем сильнее старался, тем труднее это было. Я рассмеялся и сказал: «Великолепно!»

Мой отец сказал: «Я не заключил с тобой соглашения, полагая, что если это твой учитель, то ты будешь проявлять уважение».

Я сказал: «Я не проявляю неуважения, но я удивляюсь совпадению. Бхоле было его кличкой, и он, бывало, злился на нее. Теперь этот бедный малый мертв, его жена называет его Бхоле, а он ничего не может поделать. Я просто чувствую к нему жалость!»

Куда бы я ни пошел с отцом, он заключал со мной соглашение; но он был первым, кто нарушал его, поскольку случалось то одно, то другое, и он вынужден был говорить что-то. Этого и было достаточно, поскольку таким было условие - он не должен вмешиваться.

В городе находился один джайнский монах. Джайнские монахи сидят на очень высоком пьедестале, поэтому даже стоя, вы можете коснуться их ног своей головой... пьедестал высотой по крайней мере метр пятьдесят, метр восемьдесят - и они сидят на нем. Джайнские монахи ходят группами, им не разрешается ходить поодиночке, вместе должны идти пять джайнских монахов. Это стратегия, направленная на то, чтобы четверо из них следили за пятым, чтобы никто из них не попытался взять кока-колу - если, конечно, они все не сговорились. Я видел, как они сговариваются и принимают кока-колу, вот почему я запомнил это.

Им не разрешается пить даже ночью, а я видел, как они пьют кока-колу по ночам. Действительно, днем пить кока-колу опасно - вдруг кто-нибудь увидит! - поэтому только ночью... Я сам передавал им ее, с этим не было проблем. Кто другой стал бы передавать им ее? Ни один джайн не стал бы этого делать, но они знали меня, и они знали, что я готов сделать всякое деле, преступающее закон.

Там было пять пьедесталов. Но один монах заболел, поэтому, когда мы пришли туда с отцом, я подошел к пятому пьедесталу и сел на него. Я все еще помню моего отца и то, как он посмотрел на меня... он не смог найти даже слов: «Что ты делаешь?» И он не мог вмешиваться в мои действия, поскольку я никому не сделал ничего плохого. Просто сидя на пьедестале, на деревянном пьедестале, я не задевал никого и ничего. Он подошел ко мне поближе и сказал: «Похоже на то, что, есть соглашение или нет соглашения, ты собираешься делать все, что захочешь; поэтому на будущее мы не будем заключать соглашения, поскольку это абсолютно не нужно».

Эти четыре монаха чувствовали себя очень неловко, но и они не могли ничего сказать - что сказать? Один из них, в конце концов, сказал: «Это неправильно. Никто, кроме монахов, не должен сидеть с нами на равном уровне». Поэтому они сказали отцу: «Снимите его вниз».

Я сказал: «Дважды подумайте. Вспомните о бутылке!» - это ведь им я передавал кока-колу.

Они сказали: «Да, это правильно, мы помним о бутылке. Сиди на пьедестале сколько угодно».

Мой отец спросил: «Какая бутылка?»

Я сказал: «Спроси этих людей. У меня двойное соглашение: одно с тобой и одно с ними, и никто из вас не может помешать мне. Вы все четверо согласились, что я могу сидеть здесь, или я скажу название бутылки».

Они сказали: «Мы совершенно удовлетворены. Можешь сидеть здесь, никакого вреда нет, - но, пожалуйста, молчи о бутылке».