Ойген Херригель - Дзен в искусстве стрельбы из лука Страница 22

То есть те, кто считает, что достиг высшей Истины в Ничто, стирающем все различия, кто считает себя превосходящим художников (которые не перестают видеть в дневных вещах равенство, в существующем — его благородное происхождение, а в получившем образ — не имеющую образа основу), то есть те, кто недостаточно абстрактен и недостаточно радикально воспринимает просветляющее созерцание, те, по Тосану, могут потерять голову и стать бездуховными. Они не подозревают, что Ничто, к которому, по их мнению, они приблизились, это только тень Истины, а не она сама, потому что для Ничто все еще существуют различия: противоположность «того» и «этого», одного по отношению ко многому; это Ничто приобретено через мысленные усилия и поэтому является измышлением. К этому приводит умозрительность, чистое мышление.

Мастер ничего не имеет против подобных попыток, хотя коаны должны были отучить подключать мыслительные процессы. Подобная рефлексия — это промежуточный этап. От него нельзя избавиться запретами. Мастер оставляет художника с его картинами, мыслителя — с его мыслями, потому что путь продолжается, и в нем могут быть поправки.

Жизнь дзэн-буддиста вне монастыря

Каким бы важным ни было духовное преобразование, которое переживает ученик через сатори, поначалу он не полностью включен в процесс изменения. Он духовно свободен, но еще далек от той всеобъемлющей свободы, которая даст ему возможность жить через Истину — и только через нее. Потому что эта Истина (если вы хотите назвать ее именно так) еще не видна. Он к ней пока только приближается. Он видит ее родство со всеми вещами и с самим собой, но он все еще не то, что он созерцает: он еще не един со своей основой, то есть с безосновностью своей основы.

Это болезненное осознание знакомо каждому, кто достиг сатори; он молча покидает тихий медитативный зал, чтобы вернуться к мирской профессии или к ее изучению. Конечно, в монастыре тоже есть некоторые трения: зависть карьеристов, различие уровней и ступеней. Но любые трения постоянно сглаживает присутствие учителя. То есть в принципе здесь царят гармония и терпимость. А вот вне монастыря на человека внезапно наваливается жизнь (особенно трудно переносят это чувствительные натуры). Теперь он снова попадает в сферу целей и намерений. Разум, до сих пор отключенный, снова в почете и становится действенным инструментом.

Художник (хотя в том, что касается его искусства, он не имеет намерений) тоже не защищен от соприкосновения с жизнью — правда, в меньшей степени, чем другие. Этого не избежать даже непрофессиональному священнику. Он женится и таким образом обзаводится многочисленными связями (в Восточной Азии это выражено особенно ярко), которые иногда давят на него тяжким грузом. Итак, не имеющее намерений существование в монастыре подходит к концу. Возникает разлад между повседневной жизнью и жизнью в уединении. Человеку приходится поддерживать отношения, которые ему не нравятся, даже если это лишь самый необходимый минимум. А ведь он не хочет играть никакой общественной роли. Он не впутывается в насильственные реформы, терпеливо ждет, пребывая в убеждении, что в мире есть место для старого и для нового, что старое проходит, когда наступает время, и полностью сформировавшееся новое не обрушивается как снег на голову, а развивается постепенно, на основе старого. Поэтому он стремится работать, не критикуя и не думая о себе, не приспосабливая вещи под себя, а сам приспосабливаясь к вещам, он старается меньше обращать внимание на то, что делают, больше следя за тем, как это делается, он пропускает любое состояние через себя и впитывает из него самое лучшее.

Но в тишине эти люди работают над собой. Они терпимы по отношению к другим, но не по отношению к себе. Все начинается с незаметных мелочей, к которым они относятся как к важным вещам, зная, что только так можно освоить вещи большие и сложные.

Дает о себе знать монастырское воспитание и соответствующая позиция: не жаловаться на людей и отношения, не их менять, а меняться самому, то есть развивать противоположные силы.

У них чуткая совесть, сами с собой они чрезвычайно честны. Это не приводит к завышенной самооценке или к самоуверенности. Они знают, что если и превосходят в чем-то других людей, то это не их собственная заслуга. Они благодарны и покорны судьбе, предоставившей им лежащий перед ними путь; так что они об этом не говорят и словами свою приверженность к дзэн не выражают. В случае конфликта идут к мастеру. Кроме того, по мере возможности они принимают участие в повторных медитативных занятиях для углубления и расширения созерцания. И, само собой разумеется, медитируют ежедневно. (Медитацией нельзя пренебрегать ни на одном этапе. Она важна не только в период обучения, отказываться от нее нельзя. Мастер должен постоянно повторять, что это делают не для того, чтобы достичь единения со всем сущим, а чтобы его укрепить. Таким образом, медитация имеет основополагающее значение. Свершившееся становится предварительным этапом для грядущих свершений, и никто не может сказать, что он дошел до конца. Даже совершенный.)

Священники* дзэн

Но труднее всего начинающим священникам. Они знают, что впереди у них далекий и тяжелый путь. Они хотят идти дальше, хотят пройти по нему до конца — до своего конца. На этом сосредоточены все их силы. Но вместо того чтобы заботиться о достижении своей жизненной цели, они должны печься о благополучии других. Они не против, но только потом, когда уже продвинутся так далеко, что смогут работать в полную силу. А вот так, сразу?.. Они ведь и сами еще новички. Обет спасать других кажется им тяжкой обузой, особенно если о нем напоминают. Они должны покинуть «дом», оставить свое плодотворное одиночество, вникать в бытовые мелочи, распыляя жизнь на то, от чего сами они отказались.

* Херригель использует слово Priester {букв, священник), но традиционно в буддизме, в отличие от христианства, не было института священничества, зато есть сильная традиция монашества, заложенная самим Буддой как одна из трех религиозных основ, так называемых Трех Драгоценностей: это Будда (воплощение искомого состояния Пробуждения), Дхарма (учение о достижении этого состояния) и Сангха (община святых, а на относительном уровне — монашеская община). Традиция школы чань (дзэн) также всегда базировалась на буддийских монастырях. В поздний пе-Риод под влиянием других религиозных традиций (особенно в наше время под влиянием христианства) в некоторых из школ дзэн появилась фигура священника.

У них появляются проблемы. Они не думают о том, что их колебания могут быть истолкованы как неблагодарность. Они ведь не могут, как все остальные, вступающие в жизнь после сатори, тихо и ненавязчиво действовать в тех областях, с которыми их свела судьба; приходится вмешиваться в чуждые им сферы и, возможно, вступать в контакт с людьми, от общения с которыми любой другой просто отказался бы.

Они знакомятся с отрицательным отношением: от вежливого равнодушия до грубого неприятия, неуважения, презрения. Им приходится узнать ненависть, произрастающую из зависти. Сам по себе возникает вопрос: каким образом они мешают неудачникам, почему вызывают у них беспокойство? Конечно, им изначально многое дано, они преображены, и по ним это заметно. Но такими они стали не в пространстве чьих-то мрачных сердец, а совсем в другом измерении. И это вменяют им в вину.

Что они могут дать? Должны ли они объявить о своем одухотворяющем созерцании, как это делают через свои картины художники? Должны ли убеждать в проповедях, что влекомый страстями человек никогда не станет свободным? Но проповедовать значит пользоваться словами. А в дзэн это не принято. Главное, что они должны сделать (наряду с помощью в любой форме — а что они могут, если уж им это суждено, как не помогать соседям и друзьям!), — это показать, что господство страстей способно нарушить всемирный закон причины и следствия. Они мрогут показать (лишь бы другие могли это увидеть!), что сами от страстей свободны. Атак как они пребывают в покорном смирении, то отрицать это нельзя. Они готовы подвигнуть других лишь на то, в чем сами являются примером, а значит — снова непрерывная работа над собой. Выполнить свой долг на словах они не могут. Они не требуют от других мягкости, терпения, жалости и сострадания, если сами не обладают этими качествами в полной мере. Потому что они оценивают себя не по словам, проповедовать благой путь: человек должен возвыситься над страстями, но эта жертва окупается. Скорее всего, его слушают, но дальше дело не идет. Только теперь он видит, как сложна на самом деле ситуация.

У большинства людей желания так глубоко проникли в плоть и кровь и занимают такое пространство, что положение кажется безнадежным. Больше того: он сталкивается не только с властью страстей, но и со злыми помыслами, порождаемыми жестокостью, вероломством, нечестностью и так далее. Люди простодушные и чувствительные наиболее доступны и обходительны. Не то что жестокосердые, которые знают о противопоставлении «добро — зло» и сознательно отклоняют добро, даже ненавидят его. Разве это не ужасно!