Ойген Херригель - Дзен в искусстве стрельбы из лука Страница 30

Ввиду подобного отношения к действительности дзэн-буддист выполняет свою работу добросовестно и пунктуально. Доводит до конца начатое, развивая удивительную энергию и проявляя выдержку. Выполняя свое дело, он не смотрит на часы.

И все-таки такая работа не кажется ему основным содержанием жизни. Он хочет ежедневно иметь время для себя самого — не для шумных увеселений, а чтобы сосредоточиться в тишине, взяв в руки лук и стрелу или составляя букет, рисуя или погружаясь в созерцание. Это он делает не для того, чтобы сохранить работоспособность и повысить желание работать. Гораздо больше он стремится двигаться вперед по пути, который должен пройти как дзэн-буддист, — путь к себе и через себя. *

Хотя он радуется, если растет профессионально, если добивается успеха и признания своих заслуг, он все-таки далек от того, чтобы рассматривать внешние успехи как масштабы, по которым он как человек может быть измерен. Ведь то, что можно сказать о художнике, подходит и любому другому, кто трудится: его человеческий ранг определяется его внутренними достижениями, — если смотреть изнутри, то нищий может быть королем, а король, наоборот, простым подмастерьем. Вы никогда не встретите дзэн-буддиста, который позволит обмануть себя внешними успехами и вводящими в заблуждение заслугами. Довольные собой люди, которые умеют ловко натягивать маски и боятся выставить напоказ свое истинное лицо, потеряны для дзэн, и никакой мастер не сможет их вылечить, разве что неотвратимая судьба заставит их отказаться от своего высокомерия.

Для внутренних достижений дзэн-буддисту нужны постоянные усилия и постоянные упражнения. Так что он ежедневно, ежечасно, всегда в пути. Развивая душу и с открытой душой живет он вне времени и все-таки в нем, единый с жизнью, судьбой и смертью.

Дзэн — взгляд из Европы

Терпение и сдержанность в малом

Дзэн не стремится к власти и пропаганде

Школа дзэн глазами европейца

Привязанность человека к своему «я»

Путь поворота

Различие между дзэн в отдельных видах искусства и методом пути дзэн

Центр бытия

Изменение и исполнение сущности человека

Роль мышления

Праведность и любовь

Терпение и сдержанность в малом

Для начала нужно научиться серьезно относиться к мелочам. Следует упорядочить вещи второстепенные, чтобы прирастали силы для больших свершений.

Удивительно много времени тратится на то, чтобы обуздать выражение чувств (которое может показаться разве что мелким промахом). Европейцу это непонятно. Человек рассердился и хлопнул дверью. В Восточной Азии это не считают ни демонстрацией характера, ни проявлением сильной личности, это не воспринимается как пустяк, на который не стоит обращать внимание. Если человек это сделал, то (в отличие от европейца) он не будет считать, что так сложились обстоятельства, не станет оправдываться тем, что у него сдали нервы. Нет, он вернется к двери, откроет ее, тихо закроет и скажет ей: «Прошу прощения». С этого момента само собой получится так, что он всегда будет закрывать двери очень тихо. Или ему пришла посылка. Его одолевает любопытство, он торопливо рвет веревку и бумагу. Слишком поздно ему приходит в голову, насколько не пристало человеку любопытство и нетерпение. В следующий раз он возьмет себя в руки, очень осторожно снимет веревку и бумагу, аккуратно их свернет, отложит в сторону и только тогда переключится на содержимое посылки. Или же он ждет важного письма. Его принесли. Как легко поддаться порыву, разорвать конверт и бегло просмотреть написанное! Если так случится, то он заставит себя отложить письмо в сторону и заниматься другими делами, пока не обуздает собственное нетерпение, забыв про почту. Вернувшись к ней, он будет обращаться с конвертом как с величайшей ценностью.

Европеец подумает, что у них полно времени. Нет, у них не полно времени, просто они умеют ценить время. Он скажет, что им не хватает забот. Нет, они хотят жить беззаботно. Он спросит, какой в этом толк. Толк есть: терпеливые в малом и незначительном, умеющие держать себя в руках способны вести себя так же, когда речь идет о вещах серьезных и значительных.

Европейцу достаточно понаблюдать за собой и себе подобными, чтобы увидеть, как далеко ушел от него японец благодаря своему методу, который на самом деле не имеет ничего общего с мелочной педантичностью.

Дзэн не стремится к власти и пропаганде

Священник, мастер ждет, пока к нему не обратятся. Он ведь научился ждать. Но он магически притягивает тех, у кого случилась беда. Хотя он не принимает с распростертыми объятиями всех подряд. Если мастер избирает человека для пути дзэн, тогда все последующее развитие определяет этот самый первый выбор. Чем медленнее созревает человек, тем лучше. Дзэн находит свое подтверждение не в количестве приверженцев. Если человек не справляется, ему не удержаться на этом пути. Вопрошающий, осознавая, насколько непознаваем дзэн, приближается к истине.

Школа дзэн глазами европейца

Каким бы таинственным, невероятным, неизъяснимым ни был мистический опыт, которого следует достичь, путь к нему таким быть не должен. Он должен стать доступным для каждого, у кого добрая воля (пусть даже он пройдет только часть этого пути, в зависимости от того, что суждено судьбой). В дзэн царит вызывающая доверие целесообразность. Неудивительно, что по той же самой причине, по которой путь схематически и тематически разбит на отдельные этапы, изучение и усвоение этих этапов доведено до автоматизма. Существует настоящая муштра, которую можно принять за бездуховность. Все должно свершаться с безусловной обязательностью.

Европеец сначала болезненно воспринимает то обстоятельство, что (как ему кажется) во время обучения учители в Восточной Азии не обращают внимания на личные особенности учеников. Они не признают специфических форм развития и индивидуальных результатов этого развития, подавляют их, отторгают как достойные презрения, стригут всех под одну гребенку.

Пытаясь в этом разобраться, обычно приходят к выводу, что Дальний Восток слишком обезличен. На самом деле все наоборот: мастерам прекрасно известно о глубоких индивидуальных различиях, но они также знают (и в этом они тоже отличаются от европейцев), где именно, в какой области мистики позволительно проявляться личным особенностям, где их можно не только терпеть, но и признавать за ними право на существование. В любом случае не на пути к цели мистического опыта, потому что он, наоборот, связан с отрицанием индивидуального и личного, которое следует обезвредить и сделать бессильным, чтобы раздвинуть границы и создать полную «пустоту», где нет места для личного. К тому же с точки зрения высшего сомнительно, что полученное от природы своеобразие имеет свой личный ранг и ценность. Мастера это отрицают, и, как мне кажется, совершенно справедливо. Возможно, все то выпирающее и острое, чем мы так гордимся, как раз безлично. Учителям удается осуществить кажущуюся бездуховной муштру благодаря удивительному опыту (они ведь прошли тот же самый путь), использующему сокровища, накопленные за столетия. С этой точки зрения великие мастера достигают поразительных, невероятных результатов. Ученик, который ставил под сомнение их способность видеть его душу до самых темных ее уголков, скоро узнает, что он напрасно оказывал сопротивление (сознательно или инстинктивно). Хотя уроженец Восточной Азии редко попадает в такое положение. Безграничное почитание учителя у него, если можно так выразиться, в крови: это часть древней восточноазиатской традиции. Потому что мастер отдает ему лучшее, которое становится лучшим и в ученике, самым ценным с точки зрения духовности. И меньше всего это касается мыслей и идей — от этого можно освободиться, забыв про их предыдущего носителя. Это объясняется лишь полнотой духовных сил, которая есть только у того, кто обрел опыт, — а следовательно, не без посторонней помощи.