Дженни Мэнсон - Что это значит: быть собой? Страница 32

Страхи, тревоги и огорчения

Страх. Я боюсь в одиночестве гулять по безлюдному темному парку. Когда я вижу пожилых людей, страдающих от одиночества, я часто задаю себе вопрос о том, как я смогу справиться с жизнью в старости. Я полагаю, что это мой главный страх, так как я очень независимая и не люблю, когда люди что-то делают для меня.

Тревога. В 1969 году мне приснился страшный сон, который до сих пор жив в моей памяти. Во сне я увидела в своей спальне черного поросенка, а когда я закричала, он прыгнул ко мне на кровать и вдруг превратился в ребенка, спящего рядом со мной. В этот момент я проснулась и обнаружила, что в комнате я совершенно одна. Я была очень напугана. И хотя было еще очень рано, я не могла оставаться в кровати, потому что моя крошечная дочь находилась в больнице. Мой муж уже уехал на работу, поэтому я поехала в больницу, и медсестра сообщила мне, что у девочки очень тяжелый бронхит. Этот день оказался для меня чрезвычайно мучительным, так как именно тогда я потеряла своего маленького ангелочка.

Я помню, как в детстве мама всегда связывала с нами, детьми, любой свой непонятный или странный сон.

Сожаления. Когда я кого-то расстраиваю, когда меня ругают или когда я делаю что-то такое, чего не должна была делать, это сильно угнетает мой разум на протяжении нескольких дней или даже месяцев. Я говорю с собой в каком-то оцепенении – мысли в моей голове вращаются подобно карусели.

Я очень чувствительна к потере кого-то из близких людей (друга или члена семьи). Мне требуются годы для того, чтобы свыкнуться с мыслью об этом, – если мне это вообще удается. Я очень огорчилась, что не смогла присутствовать на похоронах отца за границей. Я всегда чувствовала, что должна была сделать для него гораздо больше. Отношения с ныне почившей мамой совершенно другие, хотя мне ее тоже очень не хватает. На протяжении многих лет до самой ее смерти я проводила с ней все мои отпуска и сидела у края ее кровати в последний день ее жизни. Я приняла эту утрату.

Как правило, тягостным для меня является тот момент дня, когда я работаю или делаю что-то, а другой человек отпускает ненужные или обидные замечания. Мне еще предстоит встретить того мужчину, который не считает работу по дому исключительно женским занятием! Мужчины с удовольствием продолжают заниматься своими хобби или увлечениями, имевшимися у них еще до начала семейной жизни. Это не дает мне покоя, поскольку нам, женщинам, постоянно приходится жертвовать своими интересами во благо семьи…

Еще одной мелочной претензией является странная привычка мужчин с удовольствием наблюдать, как их жены в спешке носятся по дому, никогда при этом не проявляя инициативы и не спрашивая, нужна ли нам их помощь. Если мы все-таки обращаемся к ним за помощью, то я могу вам гарантировать, что они не выполнят поручение как полагается, чтобы мы не стали просить их об этом снова.

Хорошие дни

Я обычно чувствую себя замечательно, когда меня окружает вся моя семья или рядом со мной находятся мои лучшие друзья. В профессиональной жизни я позволяю себе расслабиться после того, как выполняю возложенные на меня обязанности.

Красивым зрелищем для меня являются архитектурные постройки – красивый сад и живописный пейзаж.

Вот история о девочке двух с половиной лет. Она гуляла в саду с бабушкой, и сосед сказал этой девочке, у которой была очень светлая кожа и кудрявые волосы, что она похожа на свою бабушку. Маленькая девочка повернулась к бабушке и спросила: «Разве я похожа на тебя?» Бабушка ответила утвердительно. Тогда маленькая девочка сказала: «Но у меня же белая кожа, а у тебя смуглая». Бабушка рассказала ей, что не очень хорошо различать людей по цвету кожи на черных, мулатов и белых. Девочка спросила: «Почему»? Бабушка ответила, что это грубо и невежливо. Тогда маленькая девочка сказала: «Хорошо, бабушка, посмотри на небо. Оно белое и голубое». Бабушка растерялась, не зная, что сказать в ответ.

Роб

Что означает быть мной? (Кто я такой? И если я могу описать себя, как это было предложено, то как я могу обозначить других персонажей людьми, а не историческими событиями в ней? Как я могу сопереживать истории? На практике иметь дело непосредственно с этим показалось мне слишком трудным; я сократился до автобиографического описания. Пожалуйста, делайте ваши собственные выводы.)

Ранние воспоминания

Первое воспоминание: мы с отцом встречаем мать и новорожденного брата Питера, когда они выписались из больницы. Мне нет еще и трех лет. Я уверен, что это воспоминание подлинное, так как у нас нет семейных фотографий об этом событии.

Второе воспоминание: я сижу на кованых железных воротах центрального входа, с кем-то разговаривая. Я теряю равновесие и неловко падаю, а задвижка от ворот рассекает мне веко и бровь. Я еду с мамой в такси и держу у лица полотенце. Вот я уже лежу на спине в окружении людей и ламп, а теперь я в детской палате, и мне регулярно закапывают глаз, а я чувствую себя абсолютно жалким и несчастным. Других детей навещают родители, а меня нет. Им было запрещено: я так разнервничался по поводу их первого посещения, что им разрешили наблюдать за мной только в дверную щель.

Третье воспоминание: первый день в школе, все очень бесцеремонны. В классе горит камин. Каждые несколько дней я слышу один и тот же диалог:

– Зачем ты это сделал?

– Потому что она меня попросила, мисс.

И типичная реакция на это:

– Ну да, а если бы она сказала тебе сунуть руку в огонь, ты тоже сделал бы это?

Школа находится недалеко от дома, сразу за мясной лавкой с витриной на углу, в которой вывешены тушки кроликов. Выпал снег, и кто-то, прицелившись из-за угла, попадает мне снежком в шею, пониже затылка. Снежок состоит скорее изо льда, чем из снега. Мне очень больно, и я в слезах со всех ног бегу домой.

Это тот человек, которым я являюсь?

В некоторых отношениях я отождествляю себя скорее с этим пятилетним мальчиком, чем с кем-либо другим, кем мне пришлось побывать с тех пор. Конечно, легче любить простодушие маленьких детей, чем путанность ощущений взрослых; но это простодушие при определенных условиях склонно возвращаться. Так, например, когда умирала мама, я услышал, как сказал сам себе:

– Бедный мальчуган…

Она все еще была моей мамой, но теперь стала настолько уязвимой и слабой, что мы в значительной степени поменялись ролями. Трудно обвинять ребенка за то, кем он является: результатом генетической наследственности и случайного воздействия воспитания. С какого и до какого момента считается, что мы действительно отвечаем за себя?

Четвертое воспоминание: мы переехали в дом с газетно-табачным магазином в другую часть города, наспех построенную. Моя мать занималась магазином неполный рабочий день при поддержке отца и двух дядей. Она ввела строгие ограничения на любые возможные контакты, которые могли возникнуть у меня после школы. Позднее возвращение домой с игровой площадки или из близлежащего парка осуществлялось мной на собственный страх и риск. Приходя домой поздно, я тайком пробирался в магазин, согнувшись пополам. Я надеялся, что мама не заметит меня (что маловероятно) или простит меня (что тоже маловероятно). Насколько это объясняет мои регулярные нападки на брата Питера и даже (разок бывало и такое) на брата Пола, который был намного младше меня, я не знаю.

Моя мать была чрезвычайно сильно привязана к нам, но давала нам очень мало советов и занималась безжалостным эмоциональным шантажом. Кроме того, она очень строго относилась к любому виду саморекламы – пусканию пыли в глаза, но в то же время доверяла мне задания, которые сегодня в приличном обществе показались бы рискованными и опасными. Время от времени магазин испытывал недостаток в деньгах. Мама делала местным поставщикам небольшие заказы: как правило, на банки с леденцами «Баркерс», контора которых находилась прямо за углом, и один раз Найманам на небольшую партию табачных изделий. И те, и другие были оптовиками в нашем городе. Я получал необходимую сумму и отправлялся выполнять поручение пешком или на общественном транспорте.

Я полагаю, что в поездку к Найманам я взял с собой Питера (ему тогда было шесть или семь лет). Это место произвело на меня необычное впечатление, напоминая внутри и снаружи атмосферу времен Диккенса. Находящиеся там люди проявили большое внимание к нашей маленькой делегации. Казалось, что все они вышли посмотреть на нас, но, оглядываясь назад, я предполагаю, что им просто понравились маленькие посетители (похоже на эпизод с двумя сестрами в книге Пенелопы Фицджеральд «Офшор»). Это была моя первая встреча с евреями. Если бы ее тогда можно было снять на пленку, лучше всего черно-белую, то эта короткая неожиданная встреча, несомненно, стала бы маленькой драгоценностью.