Машина мышления. Заставь себя думать - Курпатов Андрей Владимирович Страница 34

Рис. 38.  Степень изменения уверенности испытуемых в политических и неполитических убеждениях после предъявления им контраргументов.

Но какие зоны нашего мозга сопротивляются, когда мы вынуждены менять свои убеждения или когда их просто подвергают сомнению? Думаю, что вы уже догадываетесь о результатах…

Когда аргументы били политические убеждения испытуемых, активизировались отделы мозга, относящиеся к уже хорошо известной нам дефолт-системе мозга.

Она же, как помнят те, кто уже читал «Чертоги разума», отвечает за нашу «внутреннюю стаю» и за наше самоощущение. Если у нас и есть некая «личность», рождённая нашей социализацией, то она находится здесь — в медиальной префронтальной коре, предклинье, нижней теменной доле и передней височной доле.

Когда же аргументы дискредитировали Эдисона как изобретателя лампочки или, например, Альберта Эйнштейна как создателя теории относительности, то активизировались отделы, относящиеся к центральной исполнительной сети.

Последняя, как мы помним, отвечает не столько за то, что мы собой представляем (по нашему ощущению), сколько за то, что собой представляет мир — в нашем, соответственно, представлении.

Рис. 39.  При предъявлении контраргументов к политическим убеждениям у испытуемых активизировались зоны коры, выделенные жёлтокрасным цветом, а при атаке на неполитические убеждения — те, что выделены сине-фиолетовым.

Кроме того, учёные показали, что стойкость к изменению убеждений характеризовалась специфической реакцией орбитофронтальной и медиальной префронтальной коры, ответственной за так называемую когнитивную гибкость.

При этом активность орбитофронтальной коры — место локализации «образов других людей» в нашем мозге — отрицательно коррелировала с изменениями политических убеждений, а медиальная префронтальная кора — положительно (рис. 40).

Рис. 40.  Сверху показана активность орбито фронтальной коры, снизу — дорсомедиальной префронтальной коры.

Наконец, и это, возможно, самое интересное, оказалось, что нападки на политические убеждения испытуемых вводили их в ситуацию стресса, активизируя те структуры лимбической системы, которые отвечают за страх и чувство своей физиологической самости, — миндалевидные тела и зону островка (рис. 41).

Рис. 41.  Необходимость менять политические убеждения у участников сопровождалась повышением активности в передней части коры островка (верхнее изображение) и миндалевидных тел (нижнее изображение).

Комментируя результаты исследования, основной автор статьи Джонас Каплан сравнил наши политические убеждения с религиозными — ведь, судя по полученным результатам, и те и другие «являются частью нашей личности и важны для социального круга, к которому мы принадлежим».

В завершение же он добавил: «Чтобы рассмотреть альтернативную точку зрения, вам следует рассмотреть альтернативную версию себя»41. Что настолько же правильно, насколько, на мой взгляд, иронично и парадоксально.

Сомневаюсь, что авторы исследования, включая Каплана, об этом задумывались, но они недвусмысленно подтвердили теоретические выкладки Пьера Бурдьё, сделанные им ещё полвека назад.

Согласно концепту габитуса, социальный круг, в котором мы существуем, социальные практики, которые мы реализуем, конституируют системы наших представлений и то, как мы оцениваем те или иные события или явления.

Таким образом, отмечал Бурдьё, происходит воспроизводство социальных институтов — они как бы прописываются «во внутренней структуре индивида» (читай — в нашем мозге) и «воспроизводятся в его практиках»: «собственность присваивает хозяина, принимая форму структуры порождающей практики, совершенно соответствующие ее логике и требованиям»42.

Проще говоря, всё, что делают люди в нашем социальном круге, по сути, формирует нас, нашу идентичность — то, как мы будем реагировать нате или иные ситуации, явления, поведение других людей.

И эта наша «идентичность», буквально прописанная в наших мозгах, это вовсе не то же самое, что диктует нам подкорка с её базовыми потребностями и инстинктами.

Нет, в коре прописываются свои правила, свои законы, своя реальность, которая, как мы видим, способна вогнать подкорку в стресс и ужас, если внешние факторы подвергнут эту модель реальности обоснованному сомнению.

Так что очевидно, что, не замечая этого, мы не только присваиваем себе такого рода убеждения, не только становимся их, так сказать, следствием, мы ещё и сами превращаемся в инструмент воспроизводства той политики, которая нас сформировала, её проводниками и защитниками — «собственность присваивает хозяина».

Впрочем, не только социальный габитус окружающих форматирует нашу кору, но и язык как таковой. Традиционно выделяются два нервных центра в левом полушарии, которые считаются языковыми. Это зоны Брока и Вернике (рис. 42).

Рис. 42.  Речевые центры — зоны Брока — Вернике.

Данные центры, по сути, обеспечивают базовый, так скажем, речевой функционал:

• один — центр Вернике, находящийся рядом с корковым анализатором звуковых раздражителей, — обеспечивает функцию понимания речи (в этой же зоне правого полушария расположен центр, отвечающий за восприятие музыки);

• второй — центр Брока, расположенный рядом с двигательной корой, — отвечает за формирование и воспроизводство речи.

Однако же если мы посмотрим на мозг, воспринимающий речь, то увидим, что в этот процесс одновременно вовлечены значительные пространства коры, расположенные в самых разных его областях.

В 2016 году группа исследователей из Калифорнийского университета в Беркли — Александр Г. Хут, Венди А. де Хир, Джек Л. Галлант с коллегами — опубликовала в журнале Nature статью, посвящённую «семантическим картам» мозга.

Анализ восприятия художественных текстов испытуемыми проводился с помощью фМРТ. В результате учёным удалось выявить 12 семантических областей, в которые попадают 985 наиболее используемых слов английского языка, а также более десяти тысяч других слов, связанных с ними по смыслу (рис. 43)43.

Рис. 43.  Усреднённая карта 12 ключевых семантических полей.

На более детальных изображениях мозга, созданных в рамках данного и последующих исследований, можно видеть, что практически все области коры вовлекаются в распознавание речи.

Впрочем, это, наверное, и неудивительно, ведь слова нашего языка — это для нас своего рода «ловцы смыслов» или, может быть, «маркеры смыслов»: они обозначают нечто, что мы хотим сказать, выражая в них свою мысль.

В лекциях и публикациях, ссылаясь на работы выдающегося логика и математика Готлоба Фреге, я часто повторяю эту мысль: «смысл» — это не какая-то загадочная, мистическая штука, присущая вещам или даже потустороннему миру, а просто те наши соображения, которые мы пытаемся передать нашему собеседнику, используя язык.

Общаясь, мы же не обмениваемся табличками с загадочными закорючками, как в «китайской комнате» философа Джона Сёрля, мы пытаемся облечь в слова некие конкретные смыслы. И ждём, что мы будем поняты.