Дженни Мэнсон - Что это значит: быть собой? Страница 36

Когда я нахожусь дома одна, я иногда ощущаю, что в отсутствии окружающих я становлюсь какой-то незначительной, как если бы я действительно была одинока. В такие моменты мне кажется, что я сама по себе не имею никакого значения, пока мое существование не будет обосновано присутствием других людей. Обычно такое обострение чувств проходит очень быстро, особенно если я начинаю заниматься каким-то делом. Однако еще более сильное чувство опустошения и одиночества возникает у меня во время бессонницы, когда в течение нескольких недель я почти не сплю. Все советы, данные мне из лучших побуждений, никогда не помогали, а лишь усиливали мое чувство изолированности и беспомощности. Осознание того, что в жизни вы полностью предоставлены самим себе и совершенно вышли из-под контроля собственного тела, разрушает ваше представление о том, кто вы есть на самом деле, и отделяет вас от других людей.

Обычно у меня нет ощущения, что другие люди сами по себе ничего не значат, если вокруг них никого нет. Это касается только меня – острое ощущение изоляции и отстраненности. Время от времени я могу ощущать подобную отстраненность даже в те моменты, когда нахожусь в присутствии группы людей. Если у меня нет уверенности в себе, то зачастую я воспринимаю себя как аутсайдера. Мне кажется, что остальные знают друг друга лучше и имеют более реальные и прочные отношения – я в некотором роде выступаю в роли нелегала, и меня не признают неотъемлемым участником происходящего, а лишь терпят мое присутствие. Подобные ситуации могут происходить в окружении друзей, в церкви или на работе: я могу иметь желание быть частью группы, но очень часто во мне возникает что-то такое, что удерживает меня от этого, как будто принадлежность к остальным может повлечь за собой какую-то неискренность. Я отчетливо осознаю, что если люди в группе имеют совершенно другое социальное положение и иные ценности, то я в определенном смысле изолируюсь, поскольку не могу признать себя частью этой группы. Иногда проблема связана с тем, как группа влияет на мой внутренний конфликт между долгом и желанием получать удовольствие. В таких ситуациях я чувствую себя (и, возможно, выгляжу в глазах других) излишне благонравной, склонной к осуждению или высокомерию. Однако я думаю, что более гуманным объяснением этого является тот факт, что я не могу установить с самой собой связь на более глубоком уровне. В серьезных набожных группах я, как правило, чувствую себя подростком-бунтарем, борющимся против жестких требований. В противовес этому я ощущаю и огромную потребность в проявлении ребячества с непосредственным и стихийно возникающим смехом.

Подобное чувство отстраненности может отвлечь вас от более широкого взгляда на вещи, а кроме того, я знаю, что получаю огромную пользу от создания дружеских отношений с людьми, имеющими совершенно другой жизненный опыт и совершенно иные взгляды. В последние несколько лет у меня появился такой друг, и эта дружба стала источником глубокого понимания и радости, а также значительных духовных поисков – попытки сформулировать свои взгляды. Умение устанавливать связи с людьми, которые во многом совершенно по-другому относятся к жизни, сопровождается эмоциональным всплеском и насыщенностью, но эти связи представляют собой вспышки глубоких отношений, подобно тому, как в обычном ожерелье ярче других сверкают драгоценные камни. Что интересно, эта новая дружба вызвала во мне чрезвычайно сильное чувство единения с другими людьми, которые выглядят или действуют совершенно не так, как я, – своеобразное празднование различий как метод духовного развития. Создается впечатление, что я избавилась от своего узкого мировоззрения и начала испытывать радость.

Я думаю, что взросление и отъезд из родительского дома детей заметно усилили мое стремление к самоанализу и выяснению, кто я есть на самом деле. Когда дети были рядом, я знала, что у меня есть предназначение. Времени на размышления было мало. Я реализовывала свое чувство долга за счет удовлетворения их потребностей и инстинктивно понимала, что частью родительских обязанностей является готовность помочь и поддержать, но и сами родители имеют право на то, чтобы развлекаться и отдыхать. Как ни смешно это звучит, но сейчас, когда дети покинули родительский дом, я временами чувствую, что должна оправдываться за то, что позволяю себе отдыхать и уделять время самой себе. Мне также необходимо поработать над своим чрезмерным чувством ответственности. Когда мои взрослые дети выглядят подавленными или неуверенными в чем-то, мне кажется, что я была недостаточно полезна им, если я не прокрутила в своей голове все возможные варианты решения их проблем – и, кто знает, возможно, тем самым я в очередной раз рискую совершить неуместное вторжение в их жизнь. Я надеюсь, что, будучи родителем, человек никогда не перестанет испытывать эти сильные чувства. Возможно, я была права, считая, что годы ответственности вовсе не остались позади!

Мне не всегда легко удается баловать себя, и на каком-то более глубоком уровне у меня возникает легкая зависть к тем людям, которые не обладают таким сильным чувством долга и считают, что имеют полное право строить собственные планы и тратить время только на себя. Зависть и ревность могут относиться к нормальным человеческим эмоциям, но они способны разрушать и ограничивать свободу. Один человек как-то объяснил мне, что, когда мы сжимаем в руке какую-то вещь в жажде обладания ею, мы тем самым лишаем себя возможности пользоваться этой рукой. Возраст и вера, по-видимому, придали мне уверенности в том, что я достойна любви и признания, оставаясь такой, какая я есть, и что умение радоваться чужим успехам и разделять печали других людей позволяет получить гораздо более глубокое чувство удовлетворения. Позволяя себе тратить время на саму себя, я становлюсь более великодушной к другим, и на интуитивном уровне я понимаю, что зажатая рука означает замкнутость в себе, ощущение горечи и ограниченности, тогда как открытая рука ведет к риску, восприимчивости, творчеству и радости. Разумеется, у меня нет настоящей причины для зависти. У меня была очень привилегированная жизнь, позволившая мне получить прекрасное образование и открывшая передо мной множество возможностей. Однако временами мне кажется, что я не в полной мере использовала свой потенциал, поскольку занятие, которое я для себя выбрала (во многом соответствующее семейным традициям), не является престижным и высокооплачиваемым, а также не пользуется особым уважением в обществе. Может быть, я не сумела развить ту уникальность, которой обладала в детстве? Христианская вера составляла важную часть моего воспитания и персонального развития, но не обязательно в прямой и открытой форме. В детстве это было привычным укладом и основным принципом моей жизни. Однако на меня никто не давил, и я не помню серьезных дискуссий по поводу того, во что я должна верить. Причиной этого был, скорее всего, тот факт, что моя мать не воспитывалась в глубоко религиозной семье, а кроме того, как я уже упоминала, обладала восхитительным чувством юмора. Она сосредоточивалась не на догме, а на потребности ставить себя на место других людей и (по возможности) быть полезной другим, в особенности моему отцу. Я помню, как после моей свадьбы, когда я чувствовала себя немного расстроенной из-за того, что моя карьера временно приостановлена, она говорила мне, что по всем правилам приоритет в развитии карьеры должен иметь мужчина. Без сомнения, это были скрытые ограничения и притеснения, и мне был сделан выговор, как будто мои родители считали меня эгоистичной и легкомысленной. Учеба в закрытой школе-интернате содействовала моей независимости, но, как ни странно, она также усиливала мое желание во время длительных каникул чувствовать себя частью семьи и иметь более тесную эмоциональную взаимосвязь с родителями. В целом по природе я была конформистом. Мне было около двадцати двух лет, когда я по-настоящему начала подвергать сомнению систему взглядов и моральные ценности родителей, а также поняла, что мне необходимо самой определить, какая вера и ограничения мне подходят. Это оказалось для меня не такой уж легкой задачей. На протяжении всей своей жизни внутри меня велась борьба между желанием совершать правильные поступки, которым меня учили в детстве и которые признавались другими людьми, и желанием моего разума сомневаться во всем и проявлять в некотором роде бунтарские наклонности. Во мне существует конфликт между пониманием того, что я не стесняюсь своей веры, и того, что я, возможно, должна верить, потому что этого требует моя религия, – это знак покорности и преданности Богу, в которого я верю. Временами я занимаюсь духовным поиском, чтобы выяснить, откуда берутся мои сомнения. Возможно, их причиной является умственная самонадеянность и нежелание отказываться от эгоистичных мыслей, которые могут противоречить убеждению в том, что, отказавшись от себя и позволив Святому Духу действовать через себя, я получу помощь в том, чтобы стать полноценным человеком в самом глубоком понимании этого слова. Я точно знаю, что постоянный поиск особо ценной жемчужины принесет свои плоды. Более запутанным для меня является тот факт, что некоторые из моих религиозных убеждений противоречат тому, что другие люди считают проверенной теорией, основанной на Библии. Я инстинктивно чувствую, что определенный вид вероучений нельзя принимать за истину, поскольку он способствует притеснениям и дискриминации. Возможно, некоторым из моих близких друзей, которые не принадлежат ни к одной из религиозных конфессий, это покажется добровольно возложенной на себя ношей и борьбой принципов, но я искренне верю в то, что существует духовное измерение, а связь с Богом наилучшим образом помогает нам исцелять от страхов и эгоизма окружающих, мир и себя самих. И я не думаю, что те чувства, которые выходят из глубины меня, всегда достойны того, чтобы я руководствовалась ими в своих поступках. Отсюда возникает напряжение между потребностью использовать разум для того, чтобы спрашивать и сомневаться, и потребностью принимать некоторые вещи на веру. Однако на глубоком уровне я могу признать, что в основе многих великих теологических истин лежат истины психологические. Люди, привыкшие жить только для себя или считающие главной целью своей жизни накопление имущества, люди, которых мучает зависть, которые неспособны просить прощения или прощать других, – все эти люди никогда не докажут мне, что живут полноценной жизнью.