Машина мышления. Заставь себя думать - Курпатов Андрей Владимирович Страница 41

ПЁС ПО ИМЕНИ ЗЕВС

Вчера я разучивал с моим греческим щенком породы кане-корсо по имени Зевс команду «сидеть!». Формировал у него, как сказал бы Иван Петрович, соответствующий условный рефлекс.

На самом деле у Зевса уже есть этот навык, но мой греческий помощник, который следит за ним в моё отсутствие, использует другой «сигнал» для того, чтобы вызывать это же действие.

Можно ли сказать, что Зевс у меня двуязычный пёс-полиглот?

Нет, конечно. Потому что он не воспринимает наших «слов», он воспринимает соответствующие звуки (точно так же, как и имени у него, по сути, < два, потому что я зову его Зевсом, а мой помощник не способен произнести букву 3 так, как это делаю я, у него получается что-то невообразимо жужжащее).

Звук произносимой команды является для Зевса условным сигналом, это не «слово, которое он понимает». Нет, это как звонок или включение лампочки в знаменитых экспериментах Ивана Петровича.

То есть в мозге Зевса сформирована «условная», или, как ещё говорил Павлов, «временная связь»: я издаю звук с определёнными характеристиками (у моего помощника — звук с другими характеристиками), а Зевс должен сесть, чтобы получить лакомство.

Но он не думает: «Я должен сесть, потому что меня хозяин об этом попросил, а с ним лучше не спорить».

Нет, он подчиняется безальтернативной нервной связи — звук команды порождает его действие.

Потом я тысячу раз буду говорить ему «сидеть!», не давая за это ничего взамен. Но Зевс не будет «думать», что я его «обманул», он будет просто счастливо садиться — подкормка просто выпадет из нервной связи характерного звука (команды) и его привычного действия.

Слово в восприятии существа без «второй сигнальной системы» — это нечто принципиально другое, нежели слово в нашем с вами восприятии.

Собственно, в этом и заключается фундаментальная разница между первой и второй сигнальными системами, радикально отличающая нас от всех остальных видов животных.

Так что, хоть Иван Петрович и ругал психологов, он всегда подчёркивал принципиальную разницу между деятельностью нервной системы человека и нервной системы других животных.

Слово для нас — это ведь тоже условный рефлекс, физиология этой нейронной сети точно такая же. Но вот сигнальная функция у него совершенно другая.

При этом и мы — люди — понимаем смысл определённых звуков (когда это слова), и другие животные тоже могут понять смысл такого сигнала.

Но для нас это смысл осмысленный — второсигнальный, языковой, а для них — лишь сигнал первой сигнальной системы.

Специфика этой «осмысленности» была в своё время хорошо показана в экспериментах по исследованию семантических полей слов последователем Ивана Петровича — Александром Романовичем Лурией.

На первом этапе эксперимента у испытуемых с помощью сосудодвигательной методики с электрокожным подкреплением вырабатывалась условная оборонительная вазоконстрикторная реакция сосудов пальцев и в области виска на определённые слова53.

Проще говоря, испытуемому называли слово — например, «кошка» или, в другом случае, «скрипка», — а затем следовал разряд электрического тока.

Удар током вызывал у испытуемого болевую реакцию, при которой сосуды кожи безусловнорефлекторно сжимаются.

Несколько таких повторений — и у человека формируется условный сосудистый рефлекс на соответствующие сигналы — слово «кошка» или «скрипка».

Теперь Александр Романович мог посмотреть, как будут реагировать кожные сосуды, если испытуемый услышит другие слова:

• например, «мышка» и «молоко» (если мы тренировали его сосуды сужаться на слово «кошка»),

• или «концерт» и «смычок» (если целевым словом было слово «скрипка»).

Эти слова близки семантически (то есть по смыслу) целевому слову, поэтому сосудистая реакция повторялась — сосуды на эти слова реагировали так же, как на слова «кошка» и «скрипка».

Даже если новые стимульные слова имели лишь категориальную близость к целевым:

• «собака» и «животное» — при наличии у испытуемого условно-рефлекторной сосудистой реакции на «кошку»,

• или «фортепиано» и «музыка» — в случае такой же реакции на «скрипку», сосудистая реакция, хоть и менее выраженная, тоже наблюдалась.

Однако если испытуемый слышал лишь фонетически схожие слова, то есть похожие звуки — например, «крошка» и «окошко» (почти «кошка», правда?), — сосудистой реакции у них не возникало.

А вот Зевс неплохо справляется как с «Зевсом», так и с «Жжевжом». Притом что «Прометей», например, произнеси я это слово, близкое к «Юпитер» по смыслу, будьте уверены, оставит моего пса абсолютно равнодушным.

То есть, если обобщить, наш мозг буквально на физиологическом уровне реагирует на смыслы слов так же, как мозг животных — на звуки, к которым у них сформированы условные рефлексы.

УСТАМИ МЛАДЕНЦА…

Процесс формирования второй сигнальной системы в том виде, в котором мы о ней говорим, занимает значительное время.

Этот вопрос детально изучался большим количеством замечательных исследователей — Жаном Пиаже, Львом Семёновичем Выготским, Даниилом Борисовичем Элькони, Мариониллой Максимовной Кольцовой.

Особенно примечательны в этом отношении многочисленные эксперименты, проведённые Мариониллой Максимовной и её аспирантами.

Так, например, она показала: чтобы какое-то слово из названия конкретного предмета, который ребёнку хорошо знаком (например, «кукла»), превратилось в название для множества других предметов, которые можно так поименовать (вплоть от фарфоровой статуэтки, например), мы должны предложить ребёнку различное использование исходного объекта54.

У ребёнка, которому предлагалось покормить, запеленать, уложить или переодеть свою куклу, этот переход названия с конкретного предмета (с данной, его куклы) на те объекты окружающего мира, которые могут также именоваться «куклами», осуществлялся значительно быстрее.

Интересно в данном случае, что увеличение количества первосигнальных раздражителей стимулирует увеличение смыслового поля конкретного слова (второсигнального раздражителя).

В экспериментах была изучена и другая закономерность: изначально ребёнок может усвоить значение слова лишь при конкретном предъявлении ему соответствующего предмета — то есть с обязательным присутствием первосигнального раздражителя.

Однако с возрастом появляется возможность передавать ему смысл слов посредством словесного рассуждения: например, «галстук — это папин бантик» или «лапка — это ножка кошки».

Но даже освоив речь, казалось бы, в достаточной степени для понимания инструкций, ребёнок всё ещё испытывает трудности с тем, чтобы по этой инструкции действовать.

Например, он легко выполняет команду «положи медведя на стол», но если вы говорите ему: «Когда я хлопну в ладоши, положи медведя на стол», — у него уже возникают затруднения.

Занимаясь вопросом подобных «словесных инструкций» у маленьких детей, Александр Романович показал:

• в три года ребёнок способен усвоить правило, сформулированное в логике «надо — не надо», «можно — нельзя»,

• но даже проговаривая такое правило вслух, трёхлетки не могут сдержать обратные двигательные реакции.

Простой пример: ребёнок говорит, что не надо трогать кошку, но в этот же момент тянется к ней.

И делает он это вовсе не потому, что хочет насолить взрослому, — просто пока у него кора ещё не слушается подкорки, второсигнальная система не взяла ещё верх над первосигнальной.

Или вот ещё один интересный факт:

• с трёх до пяти лет ребёнок способен рассказать о том, что он только что делал в эксперименте, если получает конкретные вопросы от экспериментатора — «Что ты видел?», «Что ты делал?», «Когда надо было нажимать?»,

• но стоит задать ему вопрос в более общем виде — например, «Что сейчас происходило?», — как малыш тут же теряется и начинает говорить что попало, по сути, о посторонних вещах.

Эти игры «сигнальных систем» у детей весьма и весьма причудливы.