Машина мышления. Заставь себя думать - Курпатов Андрей Владимирович Страница 52

Как бы там ни было, эта активность мозга — самостоятельная и динамическая, происходящая как бы сама из себя (со всеми понятными оговорками), — является «фоном», на котором разворачивается всякая новая активность («фигура»), обусловленная дополнительными вводными.

То есть, грубо говоря, мы не встречаемся с событиями внешнего мира (да, зачастую и своего внутреннего) в их времени. Нет, они разворачиваются внутри нашего собственного мозгового времени — где-то толкают его (например, стрессовое событие), где-то, напротив, замедляют (допустим, с помощью гипнотизирующей музыки).

В любом случае события внешнего мира, оказавшиеся для нас значимыми, нарушают порядок этой внутренней динамики мозга, а их собственная динамика определяется, таким образом, мерой этого нарушения.

Третий способ «создания времени» мозгом — это, как нетрудно, наверное, догадаться, уже знакомая нам генерация сложности.

Начну с небольшого личного воспоминания. Достаточно долго я был пациентом Клиники нервных болезней Военно-медицинской академии, где проходил лечение от своего полирадикулоневрита, а поэтому у меня была уникальная, по сути, возможность в неформальной обстановке понаблюдать за тем, как выглядят неврологические расстройства, сопровождающиеся психическими нарушениями.

В частности, один из пациентов, с которым я сначала лежал в реанимации, а затем и в отделении, стал жертвой достаточно редкого поражения головного мозга — специфического инсульта, лишившего его, так скажем, чувства реальности.

Внешне это выглядело так, словно бы человек находится в некоторой растерянности, но и только. С ним можно было говорить, да и сам он был достаточно словоохотлив, комментируя всё, что привлекало его внимание.

При этом существовал он в какой-то своей реальности. Пытался, например, помочиться в мою постель, приняв, видимо, капельницу, стоящую рядом с её изголовьем, за туалетный сливной бачок.

Когда его жену на несколько минут пустили в реанимацию, он с ней приветливо пообщался, она покормила его йогуртом. В общем, всё, как мне казалось, прошло прекрасно. Но когда она вышла, он тут же спросил у меня, что это была за женщина.

Временами его захлёстывали странные фантазии. Например, он вдруг начинал считать себя капитаном судна, какого-то фрегата, терпящего бедствие, а меня в этот момент принимал то ли за юнгу, то ли за матроса (справедливости ради, я учился как раз на военно-морском факультете).

Покинув реанимацию и чуть оправившись, он регулярно «выгуливал» в больничном коридоре свою собаку Лайму. Заглядывал в какую-нибудь палату, звал её и шёл дальше, будучи, кажется, в полной уверенности, что Лайма за ним и в самом деле последовала.

Как мне помнится, в какой-то момент он начал даже понимать, что находится в больнице (на это точно ушло какое-то время). Но данный факт его практически не беспокоил. Как я думаю, по той причине, что мысль о нём задерживалась в его сознании совсем ненадолго.

Почему же я об этом вспомнил в данном контексте?

Дело в том, что если бы вы не знали предыстории этого пациента, если бы никто не рассказал вам о странностях его поведения, то вы, скорее всего, даже не догадались бы, что с ним что-то не так.

Как я уже сказал, он вполне чётко отвечал на обращённые к нему вопросы, действовал целенаправленно. И он, можно даже сказать, сохранил воспоминания, но, правда, лишь как знания о реальности, а не как часть своего собственного опыта.

Проблема была в том, что его мозг потерял способность сортировать, так сказать, события — на те, что происходили прежде, и на те, которые, возможно, произойдут в будущем. А это, как выясняется, очень важная психическая функция.

ВРЕМЯ В ГОЛОВЕ

Когда мы говорим или думаем о «времени», i мы пользуемся своего рода интеллектуальным конструктом — то есть у нас есть некое осмысленное представление о прошлом и будущем.

Впрочем, думаю, что вы, как и я, обладаете ещё и специфическим «чувством времени». А ещё мы знаем, что представление о времени возникает у нас постепенно, в детстве и достаточно долго тренируется.

Так, ещё один из основателей детской психологии Жан Пиаже ставил эксперименты, в которых показывал, что дети в возрасте пяти-шести лет с ошибками решают нехитрые вроде бы задачи, связанные со временем71.

Только к 11–12 годам дети, следящие в одном из таких экспериментов за движением игрушечных поездов, уже почти не путают пройденное расстояние с временем в пути.

Так-то они ориентируются именно на путь — если один поезд прошёл большое расстояние, нежели другой, то ребёнку кажется, что он и дольше был в пути, даже если это не так.

Концепт «времени» — это социокультурное приобретение. И мы знаем, что этот «временной» интеллектуальный конструкт садится, так сказать, на теменные доли мозга, используя для своей развёртки пространственный домен, который эволюционно, конечно, более древний.

То есть можно сказать, что мы начинаем понимать время, когда научаемся его опространствовать. О чём, кстати говоря, свидетельствует наш язык — мы же пользуемся именно пространственными метафорами времени: «короткий фильм», «длинные каникулы», «около пяти часов», «забегая вперёд», «так далеко я не смотрю», «на это потребуется много времени», «оглядываясь назад» или даже «в глубину времён».

То, что это выученные вещи, доказывают и данные антропологических исследований. Так, например, индейцы племени аймара из Южной Америки используют одно и то же слово для «глаза» и «прошлого», а также «спины» и «будущего».

Эта же логика сохраняется у представителей этого племени и в жестах: сообщая о прошедших событиях, они показывают вперёд — мол, это то, что они видели своими глазами, это уже было, а говоря о будущем, они показывают назад — мол, с этим пока непонятно, что будет.

Впрочем, ряд исследований показывают, что животные способны предсказывать будущие события. И речь не просто об условных рефлексах, которые, по выражению Ивана Петровича Павлова, «есть временная связь».

Исследования, проведённые на разных видах животных, включая птиц, показывают, что они способны, по сути, «предсказывать» последствия своего выбора. То есть «понимают», что если они поступят так-то, то будет то-то, а если этак — то что-то другое, и ориентируются на больший выигрыш.

Ну и понятно, приматы — они и вовсе способны демонстрировать сложное социальное поведение во времени: например, шимпанзе прощаются с сородичами, если знают, что им предстоит расставание, или способны уловить смысл «денег», запасаются ими, когда есть такая возможность, и используют тогда, когда экспериментаторы предоставляют им соответствующий шанс.

Всё это говорит, на мой взгляд, о том, что наши рассуждения о прошлом и будущем на самом деле лежат на более, так сказать, серьёзном нейрофизиологическом фундаменте «ощущения времени», которое в каком-то смысле предшествует нашему пониманию «времени»………

• Так, например, упомянутые теменные доли, кроме пространственной функции, выполняют и функцию учёта количества любых объектов (вне зависимости от домена), потому-то времени в нашем ощущении может быть «много», или «мало», или «совсем чуть-чуть».

• Правое полушарие в целом, а его теменная доля в особенности, настроено реагировать на новизну, на любые изменения в привычном «фоне» (мы ещё будем говорить об этом отдельно). Так что очевидно, что время как измеритель изменений тут тоже живёт.

• Ряд исследований показывают, что так называемые клетки места в гиппокампе (по крайней мере у крыс), связаны с «ощущением времени» — они активизируются с определённой временной периодичностью при выполнении каких-то действий.

• Наконец, отдельный вопрос, связанный со временем, — это планирование будущего, а в частности — способность сдерживать удовлетворение потребности сейчас для получения большего выигрыша в будущем.

Тут вам и «зефировый тест» Уолтера Мишела, и, конечно, знаменитые «лобные больные» Александра Романовича Лурии — и в том и в другом случае состояние префронтальной коры определяет способность человека представлять себя в будущем. Не просто гипотетическое будущее, а именно то, что с ним в нём будет происходить.