Брент Кертис - Священный роман Страница 6

Я закончил колледж, так и не встретив свою любовь, так и не получив профессию. Взрослые, которых я знал (которые так часто пытались найти для духовных проблем практические решения), говорили мне, что пришло время успокоиться, остепениться и подойти к жизни со всей ответственностью. Я же чувствовал, что только начал терять покой. Чувствовал, что меня ни к чему по-настоящему не тянет, что как бы ни складывалась жизнь у моих друзей или членов семьи, моя собственная жизненная повесть состоит из бесцельных глав, единственное содержание которых сводится к пустому времяпрепровождению. Я страстно тосковал по ландшафту тех летних, давно прошедших вечеров, и эта тоска снова привела меня на мост в тот день. Я надеялся, что наконец обрету ясность мыслей в тех местах, которые так любил ребенком.

Я стоял там ноябрьским днем, глядя вниз на маленький темный поток, окаймленный безжизненной серой растительностью и бесцветной опавшей листвой. Вода равнодушно текла, минуя преграды из листьев и прокладывая свой путь, будто утомленная необходимостью постоянного движения. Во многих местах ее поток, несмотря на небольшое сопротивление, успокаивали зимние завалы. В нескольких сотнях ярдов справа от меня стоял наш старый фермерский дом, пустующий, с большой дырой в крыше. Амбары, сараи и загоны для скота, которые давали ему возможность существовать, исчезли. Сорная трава беспорядочно разрослась на месте когда-то радовавшей глаз пшеницы. Усталость от всего этого навалилась на меня в тишине, сменившей августовских певцов тех далеких лет.

Помню чувство острой боли в груди, которое я заглушил холодной злостью. Я подумал, что был полным дураком все эти годы, когда верил в то летнее послание. Прямо передо мной в свете дня предстала реальность, какой она, очевидно, была всегда. В этот момент я перестал верить в обман. Загадочная Любовь и Любимая моего детства были ложью.

Теперь я знаю, что тем днем впустил последнюю Стрелу в свое сердце и позволил ей пройти его насквозь. Я сделал это, чтобы уничтожить слезы горя, которые доказывали бы, что я что-то потерял. И все же Вечный Зов по-прежнему звучал во мне. Лишь спустя годы я понял, что сам убил его или попытался сделать это. Если бы я позволил чувству утраты, которое я испытывал, вылиться вместе с моими слезами, то ищущий зов того далекого лета вернулся бы. От боли, которую я ощущал внутри, я отгородился стеной бесчувственности, отказываясь слушать Вечный Зов и даже извратив осеннее послание: что-то потеряно, но снова вернется.

На каком-то этапе нам всем необходимо принять решение — что делать с теми Стрелами, которые в нас попали? Возможно, это лучше выразить так: к каким действиям они подтолкнут нас? Что бы ни принесли нам Стрелы: какую-то потерю и связанное с ним чувство брошенности или боль, которую мы ощущаем как оскорбление, их послание будет всегда одним и тем же — убей свое сердце. Отъединись от него, пренебреги им, убеги от него или успокой его каким-нибудь обезболивающим средством (или наркотиком). Вспомните, как вы справлялись с несчастьем? Как вас поражали Стрелы? Куда они попали? Там ли они еще? К чему это привело?

Говорить, что все мы принимаем какие-то решения, когда нас настигают Стрелы, — значит вводить вас в заблуждение. Ведь в результате все кажется таким рациональным, как будто у нас есть возможность хладнокровно оценивать ситуацию и выбирать логический ответ. Жизнь совсем не такая — сердцем нельзя управлять на расстоянии (особенно когда мы молоды и когда Стрелы наносят самые серьезные раны). Это скорее похоже на занозу, и мы реагируем на нее на физиологическом уровне. Возможно, словами это так и не удастся выразить. Самые прочные наши установки формируются без участия сознания, но в результате в нашей душе происходят глубокие изменения. Из этого вытекают решения никогда больше не попадать в подобные ситуации, чтобы не испытывать еще раз такую же мучительную боль. Как следствие это затрагивает то, что принято называть личностью. Если вы внимательно посмотрите на свою жизнь, то, вероятно, сможете проследить, как личность приобрела свои типичные черты под воздействием Стрел, о которых вы знаете, и под воздействием тех убеждений, которые вы приобрели в результате. Стрелы к тому же поражают и нашу духовную жизнь и отчасти управляют ею.

Мой собственный духовный путь со Христом «начался» (позже я узнал, что начало было положено задолго до моего рождения), когда одним будничным утром я произнес от всего сердца свою первую со времен детства молитву к Богу. Это было утро после еще одной ночи поисков чего-то или кого-то; поисков в барах, ночных клубах, просто за рулем машины под музыку, чаще всего не без помощи алкоголя или наркотиков, которые поддерживали надежду что-то найти. Моя работа заключалась в установке труб в канализационных колодцах. Мужчины, с которыми я работал, держались лишь благодаря цинизму, заменявшему для них в дневные часы алкоголь и наркотики. По утрам, в четыре часа, мы отпускали плоские шутки в адрес друг друга, погрузившись в канализационный люк по самую грудь; опускаться ниже уже было некуда, путь мог быть только наверх.

Однажды утром, практически без моего позволения, сердце взмолилось из самой своей глубины: «Господь, помоги мне, пожалуйста, потому что я заблудилось». И Господь ответил со всей щедростью в те годы «первой любви». Я начал читать Библию, и она ожила в моих руках и в моем сердце. Ко мне в гости как-то зашел приятель, с которым я познакомился еще в старших классах, и рассказал, что он «стал христианином». Он пригласил меня вместе с ним посещать библейские занятия в Филадельфийском колледже, где я с радостью и нетерпением впитывал как губка все, чему меня учили. Вечерами мы с Ральфом ходили слушать проповеди или просто выбирались вместе пообедать и поговорить о Боге, жизни, девушках и будущей жизни, которая, как мы были уверены, будет богата событиями. Той осенью я отправился отдыхать в горы Пенсильвании и встретил длинноволосую девушку, чье сердце принадлежало Господу. Мы часами сидели и говорили о наших личных стремлениях и страхах. Мы даже молились вместе вслух, что было для меня чем-то совершенно новым.

Однако «стать христианином» не означало решить все проблемы, связанные с выпущенными Стрелами, как я вскоре понял. Мои по-прежнему сидели глубоко и не позволяли зажить саднящим ранам. В результате мои мысли, поступки и взаимоотношения в те годы были крайне противоречивыми. Однажды по просьбе моей тогдашней невесты я просидел пять часов на берегу озера, пытаясь разрешить сомнения, которые были у меня по поводу свадьбы. К концу дня я не продвинулся ни на йоту. В то время в моей жизни не было никого, кто мог бы помочь мне разобраться в противоречиях, причиной которых были посланные Стрелы. Никого, кто смог бы эти противоречия (ведь послания такие разные — Романтика и Стрелы) примирить и найти какое-то решение, позволяющее сердцу открыться навстречу близости, которую несла с собой Романтика. Поэтому я самостоятельно вершил свою судьбу и уничтожил одно, чтобы взять под контроль другое. Я разорвал помолвку и отказался от тайны Романтики, выбрав то, что было более или менее предсказуемо — одиночество.

Я позволил себе еще один роман с другой девушкой — Джинни, которая в конце концов стала моей женой, когда мне было двадцать восемь, но боль от Стрел не утихала, и я прожил еще несколько лет в прежнем неведении относительно противоречивого характера посланий, которые боролись за мою душу. Старые, знакомые чувства начали давать о себе знать из отдаленных уголков моего сердца; одиночество, пустота, какая-то боль и тоска по чему-то или кому-то неопределенному. Переменчивые чувства захлестывали меня, но я заглушал их и с еще большей страстью отдавался христианскому служению. Я начал вести занятия по профориентации при церкви, работал с детьми старших классов. Джинни тоже была учительницей, и наши летние каникулы мы проводили в миссиях Мексики и Доминиканской Республики, занимаясь с подростками. Я даже принимал участие в странном христианском мероприятии, называемом «обед с сюрпризом», когда каждый приносил что-то из дома — от салатов до компотов — и получал (в свою тарелку) то, что ему достанется.

В этом не было ничего плохого, но какая-то часть меня отказывалась исцеляться, или освобождаться, как бы это ни называть — мое сердце постоянно било тревогу. И так как я никогда особо не задавался большим количеством вопросов (по крайней мере правильных вопросов) о том, что я чувствую или думаю, то прожил те годы в паутине фантазий, оторванных от реальности, вызванных к жизни агностицизмом и смирением. Я плыл по течению, источником которого был ряд событий и обстоятельств, казавшихся мне абсолютно непостижимыми. Я пришел к той же мысли, что и Форест Гамп, когда он стоял перед могилой Дженни — любви всей его жизни. «Я не знаю, есть ли у каждого своя судьба или мы лишь плывем по течению, носимые легким ветром».