Машина мышления. Заставь себя думать - Курпатов Андрей Владимирович Страница 61

Нет, механика тут несколько другая. Мозг запоминает лишь какие-то основные моменты ситуации (информации) и обучает отдельную, вновь возникшую клетку гиппокампа (а там они в самом деле постоянно рождаются) быть пусковой кнопкой данного конкретного воспоминания.

Когда вам нужно что-то вспомнить, вы залезаете в свой гиппокамп, пользуясь им как поисковой строкой, и обнаруживаете там ту самую клетку, которая ответственна за знание о том, что вы вроде бы что-то такое должны помнить.

Эта клетка гиппокампа буквально в логике интернет-поисковика обращается к задним отделам вашего мозга — серверам, где хранятся данные.

Там же формируется набор своего рода гиперссылок, содержащих (в себе) информацию, связанную с отдельными фрагментами того воспоминания, которое вы пытаетесь поднять сейчас на поверхность своего сознания.

Эти гиперссылки — фрагменты самых разных воспоминаний.

Наш мозг не считает нужным запоминать каждый случай вашего общения, например, с родителями, супругами или детьми. Какой в этом практический смысл? Да никакого! Ведь там, по сути, куча повторов — вариаций одних и тех же элементов.

Нет, мозг запоминает только существенные, особенные, отличные от типичных моменты вашей жизни — те, что по какой-то причине вас эмоционально затронули.

В результате в заднем мозге формируется своего рода база данных, состоящая из отдельных пазлов ваших воспоминаний — наших любимых уже элементов конструктора Neuro-LEGO.

При этом, поскольку для запоминания такого единичного пазла требуется, чтобы он отличался новизной и эмоциональной окраской, эта база данных получается весьма тенденциозно подобранной: что вас эмоционально не трогает, то вы и не особо запоминаете.

Все вы, я полагаю, представляете себе, как выглядит банкнота в тысячу рублей…

Но если я попрошу вас её нарисовать или хотя бы схематично изобразить имеющиеся на банкноте элементы, вы испытаете сильное затруднение.

А то, что получится в результате вашего наивного творчества «по памяти», будет выглядеть как минимум забавно.

Хотя, если вы не специалист кассового обслуживания — зачем вам знать, что там на этой банкноте конкретно и в каком месте расположено?

Помнить это нет никакого смысла — вы помните некий обобщённый образ, и вам этого достаточно.

Так что где-то наши воспоминания — это и вовсе иллюзия воспоминаний, а где-то — если и не иллюзия, то почти что фантазии на тему.

Прибавьте к этому субъективность нашего восприятия событий, и вы вообще получите нечто невообразимое!

Поскольку каждого из нас эмоционально трогают разные вещи, два участника одной и той же ссоры, например, или одного и того же романтического свидания вспоминают их совершенно по-разному.

При желании из деталей нашего Neuro-LEGO можно собрать любую историю, о чём свидетельствуют наши сновидения или, например, «откровения» лиц, подвергнутых гипнозу и всяческим новомодным «регрессиям».

История, которую мы, как нам кажется, «помним», на самом деле собирается из фрагментов самых разных воспоминаний — схожих, похожих, обобщённых, отдалённо напоминающих то, о чём вы как бы помните.

Проще говоря, своё прошлое мы не помним, а всякий раз воспроизводим заново.

И часто оно у нас меняется в зависимости от актуальной ситуации, нашего возраста, внутреннего состояния и даже от «вербальной рамки», что наглядно показали Элизабет Лофтус и её коллеги в многочисленных и, право слово, блистательных экспериментах3.

Нам, конечно, трудно в это поверить, но наши воспоминания являются, по сути, ложными — то есть придуманными по случаю, исходя из тех данных, до которых в данный момент дотянулся «поисковик» нашего гиппокампа.

Это опять-таки контринтуитивно. Но уверен, что у вас не останется никаких сомнений в том, что дело действительно обстоит именно таким образом, если вы хотя бы раз вдумчиво побеседуете с людьми, страдающими дегенеративными заболеваниями мозга.

Как известно, они теряют связь с реальностью и начинают, как говорят психиатры, конфабулировать — то есть придумывают самые зачастую невероятные истории о себе и о том, что с ними происходило.

ИСТОРИЯ МОЕЙ «ДОЧКИ»

Помню, как однажды я шёл во время ночного дежурства по огромному коридору психоневрологического интерната, и меня окликнула пожилая пациентка:

— Папа, папа! Почему ты проходишь мимо и не хочешь со мной играть?..

Абсолютно седая, в какой-то выцветшей, бледно-голубой ночнушке старушка жалобно протягивала ко мне руки — к молодому тогда человеку лет двадцати пяти, стоящему в белом халате посреди больничного коридора, освещённого тусклым светом люминесцентных ламп, — и видела во мне своего отца.

— Ты совсем ко мне не приходишь, а я так по тебе скучаю… — Её голос задрожал, а глаза наполнились слезами. — Почему ты не приходишь совсем?

Я подошёл ближе, и она тут же обхватила меня руками.

Она ощущала себя маленькой девочкой и рассказала мне — своему «папе» — про то, как играла сегодня с собакой. А потом вдруг вспомнила про куклу и как мальчики её сломали.

Она готова была снова расплакаться, но я обещал починить куклу, и настроение у моей «дочери» тут же улучшилось.

Развеселившись, она просила меня вспомнить, как мы проводили с ней время, а когда я ответил, что не помню, она игриво рассмеялась в ответ, воображая, видимо, что я намеренно ввожу её в заблуждение— «дурака валяю»: взрослый дяденька, а притворяется, что ничего не помнит! Шутит с ней!

Но мне нужно было идти дальше, поэтому я сказал моей «дочке», что сейчас мне нужно пойти «на работу».

— Опять на работу… Ты всегда уходишь на работу… — Её лицо опять исказилось страдальческой гримасой.

— Что я могу для тебя сделать? — спросил я.

— Спой мне нашу колыбельную! — воскликнула она и чуть не захлопала в ладоши.

— А что у нас за колыбельная?..

— «Соловей»! — выкрикнула она и сама тут же запела красивым тонким голосом знаменитый романс Александра Алябьева: — Соловей мой, соловей, голосистый соловей!

Я шёл дальше по длинному казённому коридору, а она так и продолжала стоять рядом с дверью своей палаты, тянуть ко мне иссохшиеся старые руки и петь романс про соловья, не ошибаясь ни в единой ноте:

— Ты куда, куда летишь, где всю ночку пропоёшь? Соловей мой, соловей, а-а, голосистый соловей!

Можно ли сказать, что у этой женщины не сохранилось воспоминаний? Нет, они сохранились. Но все поисковые строки и гиперссылки перепутались, отдельные образы, детали её стареющего Neuro-LEGO в хаотичном порядке нагромождались друг на друга.

Не думаю, что «Соловей» Алябьева был колыбельной, которую пел ей отец…

Она не узнавала ни себя, ни времени, ни места, в котором находится, и видела в молодом человеке, который в разы младше её, своего любимого отца. И всё это причуды памяти…

Нам только кажется, что мы помним «всё как было».

Но это просто невозможно, потому что всё, что мы помним, мы помним всем своим мозгом, а ведь мозг незаметно, но постоянно меняется.

Поэтому всякое ваше воспоминание о себе в прошлом — это восприятие себя настоящего, перенесённого в прежние обстоятельства (вот почему я бы предложил с большой осторожностью читать любые автобиографии).

Впрочем, эти искажения, конечно, не так печальны, как те, что нам, возможно, ещё предстоят вследствие грядущих дистрофических заболеваний нашего мозга.

Хотя, с другой стороны, определённо не каждый из нас до этого доживёт.

Но что такое вообще — осознавать собственное воспоминание, где происходит этот интеллектуальный процесс?

Как раз для этого нам и нужна «рабочая память», относительно которой Патрисия Голдман-Ракич установила множество важных фактов4.

Прежде всего, известно, что информация о зрительных образах обрабатывается в теменных и височных долях не единым блоком, а по двум направлениям (рис. 5, сверху):

в височной доле мы выявляем сущность объекта — этот нейронный путь называют «Что?», он идёт сзади наперёд по нижней — вентральной — поверхности коры,