Святитель Филофей Коккин - Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон Страница 10

16

Итак, освободившись, как я сказал, от необходимости возвращения в отечество и ожидавшихся вследствие этого затруднений и как бы сделавшись полным хозяином над собою, живя, то есть, только для себя и для Бога, ради Которого он сделался мертвым для всего другого, книги и все свое занятие, которому прилежал, согласно отеческим приказаниям, он оставляет где-то там, возле великой Ватопедской[140]лавры, ибо и дивный тот старец был собственно из числа честных ее подвижников, и оба они зависели от нее (ὑπ᾽ ἐκείνην τελοῦντες ἦσαν), хотя любовь к жизни уединенной и стремление к большим подвижническим трудам и побудили их удалиться от общего собрания и общей жизни, имеющей и нечто как бы расслабляющее и нежащее чувства. Сам же всецело прибегает к Богу и горячо просит помощи свыше и указания, что делать. Итак, предавшись прилежнейшей молитве и напомнив со слезами Отцу сирот об отеческом сострадании и милосердии, а также призвав в помощь молитвы отца и как бы на него пристально взирая и вследствие этого и теперь, как раньше, уповая на отеческую помощь, он почувствовал некоторую изнутри идущую радость и Божественное просвещение и как будто кто-то глубоко и тонко из его сердца воззвал: «Если хочешь купить многоценную жемчужину (Мф. 13:46), то повелеваю тебе идти в Иерусалим». И тотчас, повинуясь Повелевшему, – ибо он не сомневался в том, Кто это был, – и положившись на пучину благости и неизреченного милосердия Его, вступает в пучину морскую и сперва минует соседний Лемнос, потом видит Лесбос, а за ним и Хиос. Но так как он имел в виду и Азию – ибо влекла его туда сильная любовь к Наперснику[141], – вступает в прославленный им древле Ефес[142], немного пробыв в нем, как и в других городах, с приличной любителю уединения мудростью и осмотрев остатки древнего благоденствия, какие находились как около священного храма возлюбленного, так и в самом городе и его окрестностях, доставляя взиравшим на них повод к удивлению.

17

После же того, минув Патмос и некоторые возле него лежащие острова, он пристает к Кипру[143] и, выйдя из корабля на остров, тотчас разлучается со своими спутниками, так как имел предпринять новое и высшее природы человеческой дело, как сейчас явит слово. Воздвигнув к Богу руки и душу, никогда не расстававшуюся с Ним, но уязвленную крайней любовью к Нему и как бы бывшую вне себя, он воссылает сначала с великим умилением и слезами молитву, соответствующую предлежащей цели и делам. Потом, совлекшись всех одежд телесных, даже до покрывавшего тело хитона (хотя он еще раньше отложил ветхого человека (Еф. 4:22) и не имел в себе ничего из земной и мертвой материи, но был почти каким-то бесплотным и невещественным еще прежде разрешения), так является на остров (страшное воистину чудо, изумляющее всякую душу, видящую и слышащую о нем!), произнося (теперь) с гораздо большим основанием и смелостью (чем раньше) известные слова Иова: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Да будет имя Господне благословенно! (Иов. 1:21). И вот начинает он обходить находящиеся там города и села с непокрытой головой, босой и совершенно обнаженный, для всех чужой, лишенный крова, никому совершенно не известный и незнакомый, не имеющий не только отечества или друзей или каких-нибудь связей с кем бы то ни было, хотя и это в высшей степени тяжело, но даже необходимой для поддержания жизни пищи и вообще чего-нибудь такого, в чем нуждаются люди. Ибо кому и когда приходило на мысль предложить пищу человеку – хотя бы ты указал на самого даже человеколюбивейшего из всех, – не просящему у него ни словом, ни знаком, и если некому за него попросить, а сам он при этом и определенного места жительства не имеет, но то в пустынях и горах и пещерах и убежищах зверей долгое время наедине упражняется в созерцании Бога, то опять в тех или других городах или селах или округах и общественных собраниях на празднествах или базарах является, так что большинству людей иногда кажется, будто он каждый день с места на место переходит, а на самом деле вообще удаляется от людей, не только мыслью и душою от них далеко отстоя, но и тем, что, скитаясь, как я сказал, там и сям, при совершенной своей молчаливости, он и по наружному виду никому не известен, как такой, которого только в первый раз видят?

Итак, как, спрашиваю я, можно получить необходимое для жизни такому человеку, так от всех и во всем удаляющемуся? Ибо все люди, как мы видим, склоняющиеся к состраданию двумя способами: или по личной просьбе просителя подавая по заповеди, ибо просящему у тебя, говорит, дай (Мф. 5:42), или по просьбе другого при невозможности личной просьбы по причине случившейся болезни, или стыда, или величия бедствия, что хотя кажется равносильным первому, если рассматривать это по отношению к заповеди, однако имеет все-таки и нечто более возвышенное, если, то есть, не будет налицо самого страдальца, который бы мог вызвать душевное сострадание словом или видом у всякого чувствительного душою (человека). Дать же без всякой просьбы со стороны просителя – это уже выше заповеди и вследствие этого велико и многоценно. Ты можешь заметить, что и не в обычае, и неизвестно, чтобы кто-нибудь скрывал (свою) нужду, а я добавлю, что в таком случае нужда может ускользнуть от самых прилежных в человеколюбии, разве укажешь на Авраама, великого в патриархах, или Иова, его потомка, из которых первый, сидя на перекрестке, не пропускал никого из проходящих, а у славного Иова пути текли маслом, как он сам говорит, а горы молоком (ср. Иов. 29:6) и двери были открыты для всякого желающего (см. Иов. 31:32), который мог взять все, в чем нуждался. Но так как таких теперь нет, ибо нечасто природа и время производят такие чудеса в нашей жизни, то неимущему без личной или посторонней просьбы необходимо погибнуть от голода, если не протянет невидимо руки Бог, отверзающий ее и исполняющий всякое животное благоволение, дающий пищу скоту и птенцам крановым, призывающим Его (см. Пс. 144:16; 146:9). Он помогал и воину Христову, упражнявшемуся, как я сказал, в молчании, прикидывавшемуся дурачком и удалявшемуся от всякого человека и от всякой вещи, и он удовлетворял потребность природы иногда само собою выросшими из земли травами, когда, удаляясь людей, проводил время наедине в пустынях, – да и то воздержно, через три почти, а иногда через четыре только дня приступая к этой трапезе, – а иногда какими-нибудь остатками, которые ему бросали, по Промыслу Господню, люди, когда он входил с ними в соприкосновение, обходя города и села с предположенною заранее целью и трезвением (νήφεως).

Иногда и всю седмицу он проводил без пищи, являя себя мертвым и вообще чуждым для мира и пищей, и ложем, и жилищем, и образом жизни, и правом, и видом. Да, чрезвычайны были подвиги этого великого (человека) и выше всякого слова и сравнения, и даже не могут прийти на мысль человеку, – больше того, рассматривая (жизнь) необычайных и богоподобных мужей, Илии, например, Фесвитянина и Иоанна Крестителя, а также поревновавших их подвигам после благодати, для которых они должны были служить примерами и образцами жизни, я нахожу, что он трудами (своими) в значительной степени превзошел их. Ибо хотя одни из них и были подобны ему по пустынножительству и худому питанию, однако в других родах подвигов, разнообразных и великих, все-таки оказываются уступающими ему, другие же, будучи равны ему в этом, уступают в другом, славно побежденные или силою подвига, или продолжительностью времени, или вообще высотою нового его предприятия. Ибо где он хотя бы на малое время отдыхал от трудов крайнего своего изнурения, без еды и одежды, не имея ни хижины, ни какого-нибудь ложа и не повергаясь ни под деревом каким-нибудь, ни под растением или у дверей каких-нибудь домов или на площадях, как сообщается в рассказах и книгах о великих тех подвижниках! Каким образом нагое человеческое тело преестественно выносило стремительность дождей и зимние вьюги, а также пронизывающих бурных ветров, покрытое такой тонкой и нежной кожей, проводящей вследствие этого до самого мозга костей весьма остро ощущение страдания! Каким образом, говорю, он выносил внешнее изнурение и умерщвление плоти, жил и самых членов, а внутри напор крови и страдание от внутреннего природного жара, эти (одно другому) противоположные, говорю, мучения, производящие невыносимое страдание, служащее печальным вестником самой горькой смерти! Когда я при этом подумаю о солнечной жаре летом, нисколько не слабее огня (поядающей) в тех странах, как можно слышать от испытавших, все встречающееся, усматриваю в делах его нечто в высшей степени странное и чуждое и мысли, и природе человеческой. При этом да будет для нас удивительным больше всего то, что он, унаследовав одинаковую с нами природу и ничем вследствие этого от других не отличаясь, подражал с плотью преестественно бесплотным, становясь, по выражению великого Павла, зрелищем миру и Ангелам и людям (см. 1 Кор. 4:9), более того, удивлением и предметом некоторой неизреченной радости для самых Ангелов, видевших (в лице его) нового человека (см. Еф. 4:24), созданного по Богу, а также дивное изменение десницы Всевышнего (см. Пс. 76:11), которое Сам Единородный Сын Божий, воплотившись, произвел в Себе выше всякого слова.