Святитель Филофей Коккин - Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон Страница 8

11

Ничего нет лучше, как вспомнить здесь об одном или двух примерах усердия этого мужа к добру и благоговения к нему старца. Ибо, как ежедневно полагавший восхождения (см. Пс. 83:6) в своем сердце и восходивший от славы в славу (2 Кор. 3:18), он вызывал удивление и любовь всех близких и далеких, так что все были о нем самого высокого мнения, особенно его учитель; чем более он узнавал неведомые прочим достоинства его, тем больше исполнялся по отношению к нему благоговения и решил возвести его на высокое, соответственное его святости место и светильник поставить (Мф. 5:15) евангельски на подсвечнике, чтобы такой свет добродетелей и сокровище мудрости не было скрыто под сосудом смиренномудрия. И задуманное он поспешил привести в исполнение, призвав имевших помазать[125]. Явилось и обычное собрание, и приготовлено было все нужное для приема собравшихся, и не опущено было ничего из того, что требовалось для хиротонии. Но он далек был о того, чтобы отринуть любезное и обычное свое смирение и потерять самый низкий чин, которого он так сильно держался, как держатся самого высокого сильно ищущие первенства, и чтобы не потерять его, делают иногда и терпят крайне постыдное. Вследствие этого он был неумолим и непреклонен, называя себя недостойным столь великого дела, будучи на самом деле самым достойнейшим. Ибо мне думается, что если бы нужно было, чтобы этот божественнейший дар чудесно сошел на землю к людям для общего спасения рода человеческого и по чрезмерному человеколюбию Спасителя таким необычайным образом был дан людям, то никто не был бы предпочтен ему в этом, но он или первым был бы призван вместе с посвященными[126] сначала от Самого Слова, или вместе с некоторыми и весьма немногими. Столь велика была его чистота и святость! Но он, сравнивая себя не с другими (людьми), а с заповедью и таким образом взвешивая дело и слово и каждый день испытывая достигнутое, не столько смотрел на обилие приобретенного, сколько на то, чего еще недостает по отношению к предлежащему. И смотря на честность и мудрость души, как он тонко и остроумно принимается за дело! Ибо зная, что избежать великой чести по смиренномудрию есть самое большое величие и не желая явно противоречить каким-нибудь словом или делом родившему[127] духовно, в самое время священнодействия, когда, то есть, духовный совершитель (τελεστής του πνεύματος) намеревался вести его к хиротонии, он, никому ничего не сказав, молча удаляется и скрывается у одного чуждого подозрения лица, пока они, утомившись поисками его, хотя и знали, что напрасно стараются и пытаются связать неуловимого, и против воли с печалью и удивлением оставили его в покое, посвятив в сан пресвитера приготовившегося вместе с ним по обычаю, чтобы не напрасны были их старания и праздничные приготовления не окончились совсем печально и неприятно (в этом, сколько было возможно, и он потрудился пред своим бегством). Потом они разошлись по домам, неся, как бы какие подарки (εφόδιον), рассказы о муже и сообщая их с величайшей радостью и удивлением встречающимся. Дивный же тот старец казался весьма досадующим и обиженным, с трудом перенося неудачу, почему и обрушился с угрозами и бранью против отсутствующего, тысячи упреков высказывая по отношению к нему. Но когда он по истечении некоторого времени увидел любезного возвратившегося, припадающего по обычаю к ногам его и просящего с великим страхом и скромностью прощения, то тотчас оставил свои угрозы и тихо стал беседовать с ним, называя себя блаженным за то, что имеет такое чадо, удивляясь величию его души и быстрому успеху в добродетели. Вот наилучший образец его благоговения по отношению к Богу и высоты его смирения!

12

Что касается его любви к ближнему, то е́сть много и другого достойного повести и воспоминания, а также и сейчас сообщаемое. Часто в течение года Савва был посылаем своим наставником к игуменам тамошних монастырей для доставления необходимого. Такой обычай был у всех тамошних безмолвников, которые даром получают от более достаточных необходимое для жизни, чтобы без развлечения заниматься Божественным служением, то есть безмолвием и соединенным с ним созерцанием[128] и молитвою. Старец его более других держался этого обычая, так как был и достоинством пресвитера почтен, и состоял врачом и судьей душевных немощей. Итак, уходит дивный ученик с обычным поручением в один монастырь (φροντίστἡρίον), отстоявший довольно далеко от жилища, ибо он видится вторым при входе на Святую Гору и расположен на морском берегу, так что при северном ветре вход его и крепостная стена омываются волнами. По отеческому приказанию он имел с собою спутника и товарища. Когда служение их приходило к концу и они, имея в изобилии все потребное, стали думать о возвращении, сильный душою и телом Савва и здесь, как и во всем, стал во главе (пути), неся[129] вместе с товарищем своим, как вьючное животное, и бремя ради Христа, чтобы по принятым там законам обуздать необузданность тела и совлечься, кроме того, погибельной гордости. Друг и сподвижник его, хотя у него ноша была гораздо меньше, чем у Саввы, стал отставать в пути. Савва, однако, терпел и сильно замедлял ход, нарочно сдерживая себя, часто останавливаясь и ободряя его как мог, делом и словом. Когда же он увидел, что тот, удрученный ношей, не в состоянии был, как говорится, и одного шага сделать, начал убеждать его возложить на него и свою ношу. «Ты ведь видишь, – говорит, – что я силен телом и в состоянии понести еще больше этого». Итак, взяв у него сумку и ношу и возложив все это на свои плечи, он, как птица, понеся на крыльях любви, так что спутник его не был в состоянии даже и по следам поспевать за ним, и опять начал сильно отставать. Чудный же путник – не столько по этому земному пути, сколько по пути высочайшей любви и Евангелия Христова – и опять терпел, любезно, кроткими словами с сердечным состраданием утешая его, а потом стал расспрашивать, не затрудняет ли его еще что-нибудь.

«Мне мешает тяжесть одежды, – сказал он, – особенно верхней, толстой и тяжелой». – «Так сбрось ее, друг, – сказал мудрый, – тогда будет гораздо легче идти, неся ее на плечах, чем теперь, когда ты как бы в каких оковах». Это была некоторая хитрость с его стороны или, лучше сказать, обман, чтобы таким образом искусно (οικονομικώς) заставить его снять хитон и тем освободить брата от тяжести. И действительно, он достиг цели и не погрешил в своем расчете. Ибо и тому понравилось предложение друга, и он снял хитон, а труженик Царствия Небесного схватил его и, присоединив к остальной ноше, пошел опять вперед с прежним напряжением и усилием. Хорошо!

13

И вот, должно быть, восьмой уже год оканчивал в таком дивном подчинении подвижник Христов. Корабль был уже у него полон, как говорится, товаров добродетели, и он в большой мере превосходил славными своими делами не только современных ему сподвижников и «товарищей по плаванию», как только что было сказано, но и бывших раньше его. Однако благодать Божия звала его к высшим подвигам, сильно побуждая ступить на состязание в Олимпийских[130] своего рода играх, так как он был хорошо умащен и приготовлен к этому, как требовалось от борцов. И смотри, как и это дивно устраивается

Устраивающим противное противным, чтобы это явилось еще более дивным! Скипетром римского царства владел тогда не кто иной, как Андроник[131], именно второй из Палеологов. В это время итальянцы[132], по злой судьбе устремившиеся из Сицилии к союзу с римлянами, нарушили договор и сперва, как вихрь, безжалостно опустошают Фракию[133], одни села и города еще до своего нашествия лишив жителей, разбежавшихся от одного страха пред ними, а другие сделав опустошенною степью и городами кровей (см. Поил. 2:3; 3:19) или, лучше, кладбищами вместо городов и никому ни в чем не оказав никакой милости, но просто-напросто всякий возраст и пол предав мечу, не щадя даже несчастных младенцев, но и их предавая напрасной смерти и горько истребляя огнем и мечом. После этого, соединившись с древними и нынешними губителями вселенной, разумею достойных всевозможных поношений Ахеменидов[134], и вследствие этого сделавшись еще более дерзкими и неистовыми, они вскоре начали делать набеги и на македонян, имея в виду и Фессалию. Тогда державный[135], как и следовало, боясь за все, а особенно имея в уме дивный

Афон и решив во что бы то ни стало спасти сонм тех святых, ибо таким образом он думал и царство спасти, и не лишиться тех полезнейших ожиданий[136], так как не войском и оружием он думал защищаться, но решил, как говорится, предпринять новое плавание. И вот стали получаться собственноручные письма его к ним, чтобы обитающие поодиночке или по двое (живущие) повсюду на Горе по любви к безмолвию – разумею самые малоукрепленные из монастырей или вообще легко имеющие быть взятыми врагами по причине худых стен и небольшого количества обитателей – переселились в более сильные крепости, а желающие как можно скорее перешли бы для безопасности в ближайшие города, укрывшись на мгновение, по словам великого Исаии, доколе не пройдет гнев Господень (Ис. 26:20). Когда узнало об этом великое и боголюбезное то братство (φατρία,), то одни порешили до конца сохранять первоначальную решимость, считая как бы изменою отступать от этого и говоря вместе с пророком: куда пойду от Духа Твоего и от лица Твоего куда убегу? (Пс. 138:7), почему и не было никого из них, кто бы пытался оставить священное общежитие (συνοικία,) или аскетическую каливу, предпочитая на месте умереть скорее, чем опасаться бегством. Другие же, повинуясь закону, повелевающему бегать во время гонения из одного города в другой и подражая великому Павлу, который хотя каждый день умирал и «имел желание разрешиться и быть со Христом», однако то, спустившись в корзине со стены Дамаска (см. 2 Кор. 11:32), тайно спасается от рук князя (этнарха), то апеллирует к римлянам, убегая от кесаря (см. Деян. 28:19, 20), избивавшего народ иудейский, устремились в города и острова с находящимися в них удобными для уединения горами. Однако сетование и печаль овладели всем священным тем собранием, и оно было полно смущения, будучи не в состоянии переносить разлуки.