Олег Ермишин - Афоризмы Страница 4

На вопрос, чем философы превосходят остальных людей, он [Аристипп] ответил: «Если все законы уничтожатся, мы одни будем жить по-прежнему».[99]

На вопрос Дионисия, почему философы ходят к дверям богачей, а не богачи – к дверям философов, он [Аристипп] ответил: «Потому что одни знают, что им нужно, а другие не знают».[100]

Кто-то привел к нему в обучение сына, Аристипп запросил пятьсот драхм. Отец сказал: «За эти деньги я могу купить раба!» – «Купи, – сказал Аристипп, – и у тебя будут целых два раба».[101]

Человека, который порицал роскошь его стола, он [Аристипп] спросил: «А разве ты отказался бы купить все это за три обола?» – «Конечно, нет», – ответил тот. «Значит, просто тебе дороже деньги, чем мне наслаждение».[102]

Заметив (…) Аристиппа, входящего вместе с сицилийским тираном Дионисием, [Антисфен) сказал: «Аристипп, если бы ты довольствовался такой пищей, как я, то тебе не пришлось бы следовать по пятам за тираном». (…) Аристипп возразил: «А если бы ты мог запросто беседовать с тираном, то не довольствовался бы такой пищей».[103]

Дионисий дал ему [Аристиппу] денег, а Платону – книгу; в ответ на упреки Аристипп сказал: «Значит, мне нужнее деньги, а Платону – книга».[104]

Право же, щедрость никогда не разорит Дионисия [правителя Сиракуз]: нам, которые просят много, он дает мало, а Платону, который ничего не берет, – много.[105]

Когда преподавание принесло ему [Аристиппу] много денег, Сократ спросил его: «За что тебе так много?» А он ответил: «За то же, за что тебе так мало».[106]

Однажды Аристипп плыл на корабле; захваченный бурей, он сильно перепугался. Один из спутников спросил его: «И ты, Аристипп, трусишь, как все?» А он: «И с полным правом: вас эта опасность заставляет тревожиться за вашу бедственную жизнь, а меня – за мою блаженную».[107]

Как съедающие очень много не бывают здоровы более, нежели употребляющие в пищу самое необходимое, так и истинно ученые бывают не те, которые читают многое, но те, которые читают полезное.

Много пить и не быть пьяным свойственно и мулу.

Если бы роскошь была дурна, ее не было бы на пирах у богов.

Лучше быть нищим, чем невеждой: если первый лишен денег, то второй лишен образа человеческого.

Твое право – ругаться, мое право – не слушать.

Разве не все равно, занять ли такой дом, в котором жили многие, или такой, в котором никто не жил? И не все ли равно, плыть на корабле, где уже плавали тысячи людей, или где еще никто не плавал? Вот так же все равно, жить ли с женщиной, которую уже знавали многие, или с такой, которую никто не трогал.

Лучшая доля не в том, чтобы воздерживаться от наслаждений, а в том, чтобы властвовать над ними, не подчиняясь им.

Детей надо учить тому, что пригодится им, когда они вырастут.

Аристотель

(384—322 гг. до н.э.)

ученик Платона, воспитатель Александра Македонского, основатель школы перипатетиков, из Стагиры (п-ов Халкидика)

Об избрании [на государственные посты] всегда хлопочут не столько порядочные, сколько случайные.[108]

Добродетель (…) есть некая середина между противоположными страстями. (…) Оттого и трудно быть достойным человеком, ведь в любом деле трудно держаться середины.[109]

Человек с чувством юмора – это и тот, кто умеет отпустить меткую шутку, и тот, кто переносит насмешки.[110]

Бог выше всякой добродетели, и не добродетелью определяется его достоинство, потому что в таком случае добродетель будет выше бога.[111]

Вопреки мнению некоторых, не разум – начало и руководитель добродетели, а, скорее, движения чувств.[112]

Самому любить лучше, чем быть любимым: любить – это некое действие, доставляющее наслаждение, и благо, а быть любимым не вызывает в предмете любви никакой деятельности. (…) Тем не менее люди из честолюбия предпочитают быть любимцами, а не сами любить, поскольку быть любимцем связано с каким-то превосходством.[113]

Дурной (…) [человек] никогда не бывает себе другом, он всегда во вражде с самим собой.[114]

Почему отец любит сына сильнее, чем сын отца? (…) Потому что сын – его создание. (…) Все бывают благосклонны к тому, что они сами создали.[115]

Узнать самого себя – это и самое трудное, (…) и самое радостное, (…) но самих себя своими силами мы не можем видеть (…); при желании видеть свое лицо мы смотримся в зеркало (…), при желании познать самих себя мы можем познать себя, глядя на друга. Ведь друг, как мы говорим, это «второе я». (…) Знать себя невозможно без помощи друга.[116]

Ярость выводит человека из себя. Вот почему и поведение кабанов имеет вид смелости, хотя это и не настоящая смелость.[117]

Имеющие опыт преуспевают больше, нежели те, кто обладает отвлеченным знанием.[118]

Опыт есть знание единичного, а искусство – знание общего.[119]

Признак знатока – способность научить.[120]

Владеющие искусством способны научить, а имеющие опыт не способны.[121]

В поэтическом произведении предпочтительнее вероятное невозможное, чем невероятное, хотя и возможное.

Одни [искусства] – для удовлетворения необходимых потребностей, другие – для времяпрепровождения; изобретателей последних мы всегда считаем более мудрыми, нежели изобретателей первых, так как их знания были обращены не на получение выгоды.[122]

Мудрость (…) занимается причинами и началами.[123]

Более мудр во всякой науке тот, кто более точен и более способен научить выявлению причин.[124]

Удивление побуждает людей философствовать.[125]

Знание о чем бы то ни было есть знание общего.[126]

Для счастья (…) нужна и полнота добродетели, и полнота жизни.[127]

Может быть, (…) вообще никого не следует считать счастливым, покуда он жив (…)? Если в самом деле признать такое, то не будет ли человек счастлив лишь тогда, когда он умер?[128]

Камень, который по природе падает вниз, не приучишь подниматься вверх, приучай его, подбрасывая вверх хоть тысячу раз.[129]

Добродетель мы обретаем, прежде что-нибудь осуществив, так же как и в других искусствах. (…) Строя дома, становятся зодчими, а играя на кифаре – кифаристами. Именно так, совершая правые поступки, мы делаемся правосудными, поступая благоразумно – благоразумными, действуя мужественно – мужественными. (…) Короче говоря, повторение одинаковых поступков порождает соответствующие нравственные устои.[130]

Искусство и добродетель всегда рождаются там, где труднее.[131]

Совершать проступок можно по-разному (…), между тем как поступать правильно можно только одним-единственным способом (недаром первое легко, а второе трудно, ведь легко промахнуться, трудно попасть в цель).[132]

Мужественные совершают поступки во имя прекрасного. (…) В противном случае мужественными, пожалуй, окажутся даже голодные ослы, ведь они и под ударами не перестают пастись.[133]

Скупость (…) неизлечима (…); она теснее срослась с природой человека, чем мотовство. Большинство ведь, скорее, стяжатели, чем раздаватели.[134]

Порок уничтожает сам себя, и если он достигает полноты, то становится невыносимым для самого его обладателя.[135]

Какие насмешки не стесняются выслушивать, такие и сами говорят.[136]

Человек (…) свободнорожденный будет вести себя так, словно он сам себе закон.[137]

Молодые люди становятся геометрами и математиками (…), но (…) не бывают рассудительными. Причина этому в том, что рассудительность проявляется в частных случаях, с которыми знакомятся на опыте, а (…) опытность дается за долгий срок.[138]

Как зверю не свойственны ни порочность, ни добродетель, так не свойственны они и богу, но у него есть нечто, ценимое выше добродетели.[139]

Не способный к раскаянию неисцелим.[140]

Те, что твердят, будто под пыткой (…) человек счастлив, если он добродетелен, вольно или невольно говорят вздор. (Возражение эпикурейцам.)[141]

Для ищущего чрезмерных удовольствий страданием будет уже отсутствие чрезмерности.[142]

При чрезмерных страданиях люди ищут чрезмерного удовольствия, (…) полагая, что оно исцеляет.[143]

Телесных удовольствий, как сильнодействующих, ищут те, кто не способен наслаждаться иными: эти люди, конечно, сами создают себе своего рода жажду.[144]

Юноши быстро становятся друзьями, а старики – нет: не становятся друзьями тем, от кого не получают наслаждения.[145]

Быть другом для многих при совершенной дружбе невозможно, так же как быть влюбленным во многих одновременно. (…) А нравиться многим (…) можно.[146]

Люди, наделенные могуществом, используют друзей (…) с разбором: одни друзья приносят им пользу, а другие доставляют удовольствие, но едва ли одни и те же – и то и другое.[147]